Песок

Он делает вдох — и мир перед ним распадается на песчинки. Мелкие, юркие, своевольные — кишат перед глазами, забиваются в нос и под ногти, щекочут за ушами, царапают кожу. Шорох песка скрадывает все остальные звуки, глумится, искажая до неузнаваемости голос — Снейк тянется, тянется, тянется, тянется забрать из руки флягу, глотнуть, смыть с языка сухую плёнку, но никак не может дотянуться. И внезапно всё снова становится прежним; он выслушивает инструктаж, поднимает лошадь на дыбы и скорее уезжает прочь, подальше от этих камней, от Оцелота, чей алый шейный платок режет глаза, от возвышенности, где они как на ладони, от неуёмной жары, из-за которой время играет с ним злые шутки. Стук копыт дробит расстояние на равные части, завораживает; по дороге бежит пыльный смерчик, игривым чёрным псом вьётся около Снейка, то забегая вперёд, то отставая, сопровождает его повсюду. Солнце неподвижно висит в небе над головой. Огонь пляшет, дым вьётся, песок всё заметёт. Он помнит, как из дыма и огня вышла фигура — в три человеческих роста, и контуры её были неестественно чёткими. Кто-то пытался бежать и падал, спотыкаясь, захлёбывался кашлем; взрывом джип бросило вперёд, по салону полетели осколки стекла, стрекотал вертолёт, Босс явилась за ним на белом единороге; он помнит ярко-синие глаза, помнит мягкое прикосновение прохладной ладони... Помнит, как сидел, привалившись спиной к горячим камням, и смотрел безучастно, как на забинтованной культе неровно проступает кровь. А потом кто-то перевернул часы, и песок стал сыпаться вверх. Когда Снейк видит себя в зеркале, он себя поначалу не узнаёт. Дело не в бороде и не в том, что выбитый выстрелом глаз не прикрывает повязка. Он постарел — но и это ничего. Пока он был без сознания, кто-то стёр кровь с его тела, нашёл новую одежду взамен унылых больничных штанов, расчесал спутавшиеся волосы — позаботился о нём. Пока он был без сознания, кто-то всадил ему в лоб каменный осколок. Его преследуют алые отсветы. Они вспыхивают где-то на краю зрения, неровными камуфляжными пятнами расползаются по стенам, вкрадываются в его сны, приносят с собой запахи лишайника и лилий. Мешают сосредоточиться на задании. Он закуривает, чтобы отогнать эти запахи, отводит руку ото рта — и из точки над правым глазом бьёт невыносимая боль, пальцы сами разжимаются, выпуская сигару, и та падает, затухает, не догорев. Облака срываются с мест, солнце торопится за ними. Снейк на секунду закрывает глаза — открывает их в темноту. Снейк смотрит на губы пленного и не может ничего разобрать — тот не говорит, а будто бы гудит и потрескивает. Потом кричит, но без слов. Алая кровь плещет из разбитого рта, алым расцвечен горизонт, алым отблескивает металл руки — в правой Снейк держит пистолет, а левой берёт ломоть хлеба и откусывает кусок. Они солдаты, а не повара, и еда вечно подгорает, но никто не жалуется. Снейк ел и не такое — живых древесных лягушек, сомнительные белёсые грибы, от которых волоски на руках вставали дыбом и всё тело будто искрило, плоские серые безвкусные галеты из русского сухпайка. По сравнению с теми галетами даже пахнущая золой каша кажется пищей богов. Никто ничего не говорит, даже Каз подходит молча и так же молча отступает, отказавшись от утешения. Перед ним пышет жаром погребальный костёр, а за его спиной выстроены гробы, десятки сколоченных наспех простеньких деревянных ящиков. Полотна с эмблемой Diamond Dogs расстелены на них как возможно ровнее — дань уважения павшим, тем, кто отдал жизнь за новый мир. Мир, где у обычных солдат появится будущее. Но у этих людей нет больше будущего. У них есть лишь огонь, и огонь шепчет Снейку о мести. Дымовые шашки, бездымный порох, дети с оружием в руках, отдача сбивает их с ног, рутинные тренировки, однообразные задания: проникнуть, уничтожить, сжечь дотла. Вернуться целым и невредимым, будто ему дьявол ворожит. Снейк держит в руках белый контейнер — один из безымянного множества. Только-только встало солнце, и море в рассветных лучах кажется золотой пустыней. Снейк опускает руку и дотрагивается кончиками пальцев до пепла, набирает его в горсть, растирает по лицу и слышит собственный голос. Он пытается задобрить мёртвых. Клянётся, что соленая вода не станет их последней обителью, обещает сделать алмазы из праха, вечные и сияющие, неподвластные разрушению. Огонь повсюду с ним. Огонь, и взрывы, и разные механизмы, устройство которых он не до конца понимает, зато хорошо разбирается в назначении. И новые братья по оружию, чья странная внешность никого не удивляет и чьи советы всегда приходятся кстати. Он всё чаще выбирается на ночные миссии. В темноте его противники уязвимы. В темноте они разжигают костры, пытаясь огнём отгородиться от мрака, но не знают, что так только привлекают к себе смерть. Снейка пытаются удержать, бунтовщики хватают за плечи, отрывисто перекрикиваются друг с другом; он вскидывается, звучат короткие выстрелы, резко пахнет селитрой и почему-то бессмертником, во рту медный вкус, лицо горит. База разрушена, союзники разбежались. Никто не следует за ним на Занзибар. Снейк начинает всё сначала в одиночестве, и только привычный шёпот твердит, что он прав. Шёпот — и сны, в которых спину греет горячий камень. Песок пищит и повизгивает под его ногами, будто живая восторженная зверушка. Песок поёт для него и только для него; сколько бы солдаты ни топали по песку, он им не ответит. Песок любит его общество. Иногда Снейку кажется, что теперь в его жилах струится песок вместо крови — медлительный, неотвратимый; скользит к глазам, затягивая мир пеленой желтоватого оттенка; подступает к коже, замедляет биение сердца, мешает думать. Он всё чаще приходит послушать уютное чарующее пение песков. Он снова видит себя как в зеркале и снова узнаёт не сразу. Дело не в бороде и не в том, что оба глаза целы. Алый и золотой сменяют друг друга мозаичным калейдоскопом, время подмешивается к ним. Он протягивает левую руку к огню, и пламенный язык приветливо лижет его ладонь. Но у отражения что-то не так в лице, чего-то недостаёт... Песок пересыпался весь, и кто-то вновь перевернул часы. Он делает вдох. Сажа скрипит на зубах, дым щекочет гортань, мутит; он опускается на пол, прижимается лбом к стене, моргает и, похоже, теряет ясность мысли. Он приходит в себя от удара ветра в лицо; как он дошёл до выхода, он не помнит, но всё это время он стискивал в руке зажигалку, а теперь отбрасывает её в сторону не глядя. Что-то попало ему под бандану и теперь мешается, саднит. Он развязывает узел и трогает лоб. Под онемевшими пальцами Солид чувствует тёплый гладкий каменный осколок.