***
Полная луна уже виднелась на пока что бледно-голубом небе, хоть солнце ещё и не зашло. Если бы диск не показался прямо в окне, то юноша и не узнал бы о наступлении вечера. Лениво Дейдара распластался на татами. Муза упорно отказывалась посещать его сегодня, посему последние часы были проведены совершенно бесполезно. А вот всё происходящие в доме уж точно не ускользало от его слуха: скрип сёдзи, вернувшихся на свои места, тихие шаги и три шороха поставленных за дверью его комнаты андона. Зачем она принесла их? Подумала, что он будет корпеть над очередной скульптурой всю ночь в потёмках? Или просто принесла, чтобы не мешались у лестницы? Дейдара слишком отвык от «других» людей: последние годы единственным и неизменным его собеседником был лишь Мастер Сасори. Всё общение подрывника с куклой сводилось к теме искусства — многочасовые споры были лишь частью нескончаемой дискуссии. Между двумя творцами не было места такому явлению, как обида. Даже когда Тсукури был совсем ребёнком, наталкиваясь на тотальное непонимание со стороны напарника, он лишь сильнее загорался желанием доказать старику его неправоту, взорвав что-нибудь как можно скорее. Но вот привычный Сасори, ставший для Дейдары почти как семья, сменился на нового человека. Человека, которого сорняки в саду или прохудившаяся бумага на сёдзи волновали больше, чем «искусство». Человека, который готов признать искусством что угодно достаточно красивое. Новый человек, живущий в мире столь далёком от мира Тсукури. Во всём, что не касалось битв и заданий, они будто говорили на разных языках. И не то чтобы Дейдара не сталкивался с таким раньше: всё его детство пестрило спорами с Куроцучи. Но сейчас после стольких лет Тсукури отвык. Отвык от того, что идеалы и ценности других совершенно чужды ему. Всё это так напоминало ему ту жизнь, что он вёл до того, как стал нукенином. Ту жизнь, воспоминания о которой вызывали склизкое раздражение. Чем дольше юноша валялся на татами, тем более маленькой и душной казалась «мастерская». Захотелось свежего воздуха. Поначалу хотелось, со свистом рассекая воздух, взметнуться ввысь, оседлав глиняную птицу, но стоило миновать лестницу комнаты и оказаться на веранде, как Дейдара тут же забыл об этой идее. Безмятежно травы в саду танцевали с ветром. Мерный шелест листвы – единственное, что разбавляло тишину этого места. Подрывник вдохнул. Холодный воздух обжигал легкие и остужал горячую, полную нелепых мыслей голову. Осень пришла и на юг. Пара шагов – и юноша уже уселся в гамак, растянутый меж балок. Ещё немного Дейдаре хотелось побыть средь этой мирной тишины, забыв и о прошлом, и о настоящем. Лишь танец трав и последние лучи заходящего солнца. — Холодает. Длинная тень упала на половицы веранды — знакомый голос раздался за спиной. — Ага, — промычал в ответ подрывник. — Праздник скоро начнётся. — М? Дейдара оторвал взгляд от сада, утонувшего в вечерней мгле, и посмотрел на девушку, что стояла уже совсем близко. Лишь полная луна на чистом небе и слабый свет, пробивавшийся сквозь новую бумагу на сёдзи, давали разглядеть человека, стоящего рядом. Вид у Сэнаруханы сегодня был непривычен глазу подрывника: рабочая белая юката сменилась на чёрное кимоно до пола; белила, неравномерно нанесённые на лицо, где-то стёрлись, а где-то осыпались; на согнутой руке повисла плетёная корзинка, а за плечами, судя по размеру, был замотанный в грубую ткань гуцинь. Кажется, что юноша упустил момент, в который инструменты всё же перестали быть «брямчалками». Всецело он был поглощён выискиванием всё новых деталей в открывшемся ему нелепом образе. Дорогой шёлк переливался в свете лучей заходящего солнца так же, как и пряди коротких чёрных волос. Шёлк расписан распустившимися бутонами Сэнаруханы, а волосы украшены кандзаси с этими же цветами. В противовес изяществу этих деталей слишком толстый слой белил для лица осыпался, оседая на кимоно пылью, а алая помада на тонких губах убедительно ни с чем не сочеталась. — Выглядишь ужасно, да, — прыснув в кулак, прокомментировал юноша. — Впервые об этом слышу, — ответила Химэ, по-видимому, ничуть не обижаясь на его слова. Она прекрасно знала, что совершенно не умеет наносить макияж. Да и откуда ей уметь, когда большую часть жизни она носила маску на обожжённом, изувеченном лице? Сейчас она впервые взялась за белила, даже не ожидая приемлемого результата. Да и то, что насыщенная алая помада лишь сузит и без того неполные губы, было предсказуемо. — Не пойдёшь? — Не-а. — Славно, — одобрительно кивнув, бросила она напоследок. Тсукури полагал, что, получив желанный ответ, Сэнарухана сразу же уйдёт, но девушка задержалась. Её тонкая ладонь нырнула под белую ткань, скрывающую содержимое корзины, и уже через мгновение подрывник с непониманием смотрел на протянутый ему лунный пряник. Химэ ничего не сказала, лишь дождалась, когда напарник заберёт лакомство, и затем ушла. После перепалки Дейдара был слишком тих, и девушка начала подозревать, что тот готовит бомбы, дабы воплотить в жизнь свои угрозы. Однако, когда Химэ увидела, как безмятежно его холодно-голубые глаза следят за танцующими травами сада, её беспокойство развеялось. Поначалу она просто хотела убедиться, что чего-то опасного взбалмошный напарник выкинуть не планирует, но рука сама потянулась за пряником. Хоть Тсукури и не был приятным человеком, заслуживающим полного доверия, всё же он не был врагом. Скорее Сэнарухана бы отнесла его к «союзникам сомнительной надёжности». Несмотря на то, что их первые дни вместе и были не особо приятными, но время внесло немало изменений. Сколько ещё месяцев и лет они пройдут подле друг друга, Химэ знать не могла. Но в те мимолётные моменты, когда девушка задумывалась об этом, её по неизвестной причине посещало хорошее предчувствие. Сегодня она припозднилась: в этот раз детвора уже не поджидала её у калитки, как это было обычно. Наверное, в центре деревни уже начали раздавать пряники и другие гостинцы. Обычно Химэ всегда приходила пораньше, дабы помочь с подготовкой к празднеству. Сегодня же её задержали дела по дому, которых в отсутствие хозяйки накопилось так много, что сколько бы времени она ими ни занималась – всё было мало. Она вернулась в свою комнату лишь когда солнце уже клонилось к закату. Всю её жизнь обряд подготовки к торжествам проходил по одному сценарию: надеть праздничное кимоно, собрать длинные чёрные локоны в сложную причёску и ни секунды времени не потратить на изуродованное лицо. Однако, в этот раз гребень скользил по волосам, что даже до плеч не доставали, а вот всегда скрытое под маской лицо непривычно отражалось в зеркале. Не то, чтобы Сэнарухана не знала, как выглядит, но всё же в маске она провела большую часть своей жизни, отчего без неё отражение казалось совсем чужим. Первым же делом захотелось скрыть лицо обратно, но она своими руками уничтожила неизменную маску. Тогда, в минуту растерянности, лишь мысль о том, что где-то должны были быть белила для лица, занимала всё внимание Химэ. И только после того, как паршивенький результат уже открылся в зеркале перед ней, куноичи подумалось, что она знать не знает, как правильно таким пользоваться. Перед тем, как направиться в город, ей захотелось в последний раз взглянуть на себя со стороны, увериться, что не так уж и сильно смахивает на какую-нибудь нечисть из страшных историй. У первого дома, с которого начиналось селение, Сэнарухана приметила бочку, полную воды пригодной лишь для хозяйства. На поверхности плавали давно уже расставшиеся с жизнью насекомые да принесённые ветром листья. Из грязной воды на Химэ и впрямь смотрела девушка с лицом, изуродованным неумело нанесёнными белилами. А ведь с десяток минут назад, когда она покидала свою комнату, её работа была ещё не столь ужасна. Наполнив ладони водой, девушка омыла лицо. Она стирала все следы своего неудачного эксперимента до тех пор, пока содержимое бочки целиком не превратилось в плотную белую взвесь. Свет полной луны не давал разглядеть новое отражение в ставшей ещё более грязной воде. Химэ оставалось лишь надеяться, что труп какой-нибудь несчастной мошки не зацепился за волосы и не прилип к скулам. Мутные капли, стекавшие по коже, падали на чёрный шёлк растекаясь белёсыми разводами. Но поскольку праздничного вида и так не вышло, то девушка не расстраивалась – местные ждут красоты её игры на цитре, а не красоты её заурядного лица. Сэнарухана не знала, сделала ли она ещё хуже, попытавшись смыть белила, но собравшиеся на главной улице жители встретили её радостно, без лишних комментариев и вопросов. Все вокруг говорили лишь о том, как скучали по её игре, отчего на душе у Химэ стало тепло и спокойно. Она и сама была счастлива возможности продемонстрировать всем… своё искусство?***
Дейдара не слышал ничего кроме стрекотания цикад в саду, купающемся в холодном свете полной луны. В этих белых лучах буйные травы приобретали новую загадочную красоту, однако взгляд голубых глаз более не был к ним прикован. «Долголетие». Именно этот иероглиф был отпечатан на загоревшей поверхности пряника. Это было самое обычное пожелание, соперничать с которым в популярности могла бы только «Гармония», но оно всё же казалось юноше забавным. Мастер Сасори всегда говорил, что Тсукури из тех людей, что умирают молодыми, да и сам подрывник никогда не мог представить себя почтенным старцем. «Долголетие», пожалуй, было самым бесполезным пожеланием, что юноша мог бы получить. Ещё немного покрутив теплый пряник в руках, он всё же сделал первый укус. Такой обычный вкус бобовой пасты распалял аппетит так и не отобедавшего юноши. Укус за укусом – и от лакомства остались только крошки да сладкое послевкусие во рту. Наверное, сейчас центральная улочка маленькой деревушки, залитая теплыми огнями бумажных фонарей, утопала в гомоне собравшихся вместе жителей: детвора выклянчивала больше сладостей, а взрослые, отбросив мысли о тяготах этого года, строили планы на предстоящую зиму. Вероятно, что приход Химэ заставил всех затихнуть в предвкушении. Даже повидавший мир Дейдара высоко оценил игру Сэнаруханы на неказистом гучжэне, а селянам, большая часть которых и в соседнем городе не бывала, талант девушки наверняка казался чем-то божественным. Тсукури соврал, если бы сказал, что ему не любопытно узнать, как звучит тот великолепный гуцинь под её умелыми пальцами. Однако разве он уже не принял решение? Может, это было по-детски, но юноше действительно не хотелось появляться средь толпы после того, как он так уверенно заявил, что не отправится на празднество. Слизывая остатки сладкой пасты с губ, подрывник обдумывал возникшую дилемму. Его задумчивый взгляд бесцельно блуждал по растениям тихого сада. Вероятно, подрывник ещё какое-то время провёл бы в своих мыслях, если бы его глаза не наткнулись на нечто странное. Тьма на заднем дворе отступила, уступая место мягкому фиолетовому свету. Дейдара уже видел этот свет и знал, какие цветы его источают. Ноги сами привели его к нужной клумбе, усеянной божественной Сэнаруханой. Как и вчера, нечто, прятавшееся в полупрозрачных бутонах, светилось, разгоняя мрак ночи. Однако если вчера этот свет едва касался лежащего вблизи цветника гучженя, то сейчас казалось, что тени вовсе покинули пределы лекарского сада. Химэ уже начала играть. Хоть до ушей Дейдары не доносилось ни малейшего отзвука циня, в своей догадке он не сомневался. В прошлый раз цветы будто внимали мелодии, загораясь во время игры, а стоило подрывнику отвлечь напарницу разговором, как без музыки они угасали. Вчера эта деталь не ускользнула от него, но осталась без должного внимания. Припомнив увиденное, Тсукури даже решил, что догадывается, почему свет сегодня столь яркий. Не потому ли, что игра напарницы на гуцине во сто крат прекрасней того, что он слышал накануне? Хоть складная, по его мнению, теория не имела ничего общего с реальной причиной наблюдаемого явления, она распалила любопытство подрывника. Юноше не терпелось узреть настоящее мастерство своей напарницы. Стремительно он покинул сад и даже не заметил, как начали распускаться фиолетовые бутоны. Дом Химэко располагался поодаль от селения, скрываясь за стеной молодого леса, и может поэтому ветер не мог донести ни малейшего отголоска разгорающегося праздника. Однако расстояние не было препятствием для опытного шиноби. Чем быстрее сокращалась дистанция между нукенином и его целью, тем отчётливее слышались глухие удары барабана и звонкий свист флейты. Тсукури разместился на крыше одного из дальних домов так, чтобы видеть всё происходящие на праздничной площади, при этом оставаясь в тени. Дейдаре казалось, что лишь его напарница будет играть в этот вечер, но оказалось, что в этом захолустье есть и другие умельцы. Барабанщиком, задававшим ритм пустившемуся в пляс народу, оказался уже знакомый Тсукури дедуля Кен. Старческие руки мастерски управлялись с массивными палочками так, что даже молодые парни такой прыти могли бы позавидовать. Грохоту барабанов вторила сбивчивая флейта юной особы. Девчонка уже попадалась на глаза подрывнику: сегодня она была самой старшей среди детей, ожидавших булочек под забором, и кланялась ему ниже всех, будто бы он какой-то знатный господин. Кроме излишней почтительности девчонка ничем примечательным похвастаться не могла. Казалось, что она состояла из застенчивости и неуверенности, поэтому подрывник не понимал, откуда в ней взялось столько смелости явить свою неумелую игру толпе. Но похоже, что никто из селян не замечал её ошибок и явных промахов, и только сама юная флейтистка краснела и хмурилась всё сильнее. Может быть, девочка уже давно бы расплакалась и убежала, если бы периодически на её плечо не опускалась холодная ладонь. Чувствуя прикосновение, малышка оборачивалась, встречаясь с одобрительным взглядом тёмно-фиолетовых глаз. Сэнарухане не нужно было и рта открывать, чтобы девочка поняла наставления старшей и продолжила играть уже более сосредоточено. Сама же куноичи ещё не приступила к своей партии, настраивая расположившийся на коленях гуцинь. Вопрос о том, почему же в саду загораются цветы, если цитра их хозяйки не издала ни звука – совершенно не волновал подрывника. Посторонних мыслей не было в голове юноши. Всё, чего он ждал, это момента, когда тонкие пальцы лягут на струны. Происходящее на площади Дейдара окинул мимолётным взглядом, после чего всё его внимание было обращено лишь на одного человека. Идеальная осанка, блеск изысканного шёлка, великолепный инструмент – Химэ была чужеродной деталью среди крестьянского раздолья, однако она вовсе не казалась лишней. Губы, растянутые в нежной улыбке, морщинки, собравшиеся в уголках глаз – напарница буквально светилась благодушием. Тсукури и представить не мог, что на этом то холодном, то язвительном лице может быть такое тёплое, счастливое выражение. Дейдара заметил и отсутствие макияжа, и пятна на чёрном шёлке, и зацепившийся за волосы жёлтый лист, но лёгкое касание струн привлекло все внимание юноши, не давая разойтись размышлениям о том, что же приключилось с напарницей по пути на праздник. Ритм барабанов менялся постепенно, и Тсукури даже не уловил, когда началась новая мелодия. Флейта затихла, и девочка сложила руки на колени, явно не собираясь вступать в игру в этот раз. Отыграв вступительную часть, старик Кен остановился. На площади повисла абсолютная тишина, пока не задребезжала первая струна циня. В один момент тонкие пальцы пробежались по ряду стальных нитей, поднимая волну чистых звуков, совершенно отличавшихся от тех, что ласкали слух подрывника вчера. Гуцинь в сравнение с гучжэнем казался стариком, способным лишь на скупое брюзжание своим низким голосом. Дейдара даже не сдержал разочарованного вздоха, ведь юноша ожидал, что напарница явит свой истинный талант. Но на что вообще могут быть способны семь жалких струн? Но никто на площади чувств Тсукури не разделял – лица селян, прервавших свои пляски, застыли в благоговейном предвкушении. В отличие от подрывника они уже не раз слышали, на что был способен этот цинь. Звучным фонтаном мелодия разлилась по округе. Пальцы правой руки за мгновения перескакивали с одной струны на другую, а левой – скользили вдоль стальных нитей, вытягивая из них всё новые тональности. Мелодия стремительно разгонялась, но цинь ни на секунду не отставал от ритма, задаваемого барабаном. В считанные секунды старый брюзга обратился певучим юнцом. Неудержимым водопадам музыка текла из-под пальцев. Быстрая, яркая, живая. Такая мелодия не давала никому усидеть на месте – вся толпа закружилась в танце. Даже притаившейся на крыше Дейдара сам не заметил, как начал в такт барабану отбивать ногой по крыше. Он не знал, как Химэк умудрялась плести полотно столь чистой и красивой музыки всего из семи стальных нитей, но сегодняшний день не оставлял ему и права на сомнение в исключительности таланта напарницы. В этот вечер звуки гуциня переплетались то с грохотом барабанов, то со свистом флейты множество раз в самых разных мелодиях. Час за часом энергичная, задорная музыка, под которую народ кружился в танцах, сменялась на нежную и грустную, под которую молодые селянки исполняли на распев легенды да сказки, а утомлённый плясками народ слушал их, сидя на вытоптанной земле. Какие-то из этих историй были совершенно банальными, какие-то Дейдаре приходилось слышать впервые. Маленький сельский праздник так увлёк подрывника, что юноша и не заметил, как полная луна оказалась в зените. Зато время не ускользало от крестьян, и как только они приметили, что белый диск полной луны повис ровно над их макушками, то разноголосой волной по толпе прокатилось лишь одно слово «Полночь». Заслышав это, Химэко оторвалась от своего инструмента, будто бы все сказанное было обращено к ней. Почтительно кивнув селянам, она быстро укутала инструмент в ту самою грубую ткань, в которой его принесла, и замотав покрепче взгромоздила себе на спину. — Спасибо всем за прекрасный праздник и в этом году, — Сэнарухана отблагодарила всех присутствующих низко поклонившись. Вразнобой селяне отвечали ей похвалой, благодарностью и добрыми пожеланиями. Они говорили о том, как рады её возвращению, о том, как переживают за её здоровье, о том, как надеются, что более она деревню не покинет и порадует своей игрой на предстоящих празднествах. Гомон разорвал недовольный выкрик дедули Кена: — Не задерживайте бедняжку, у неё и без вас дел по горло! Народ стих, а Химэ поклонилась в последний раз и направилась в сторону своего дома. Ей бы хотелось многое сказать. Столько слов любви, уважения и благодарности так и не сорвалось с её губ, ведь она уже приметила разлёгшегося на соломенной крыше подрывника. Приходилось сдерживаться и молчать о том, каким счастьем была для неё тихая жизнь подле них эти два года изгнания, о том, как бы она хотела остаться с ними навсегда, радуя своей игрой по любому подвернувшемуся поводу. И если бы только не воля Богини, то Химэ никогда бы не покинула их и не привела бы бедствие в их общий дом. Но разве хоть что-то из этого могла она произнести вслух? Девушка шла довольно быстро, но не срывалась на бег, поэтому у самой кромки молодого леса её нагнал нукенин. Они поравнялись и замедлились, идя рядом так, будто каждый хотел что-то сказать до прибытия домой. Первой тишину между ними разорвала Химэ. Дейдара был готов к расспросам о причине его появления, но вместо этого напарница начала совсем другой диалог: — Дедуля Кен сказал, что ты очень помог ему в этот раз. Спасибо. Повисла тишина, и Дейдара ожидал, что вот-вот – и напарница добавит: «Спасибо за то, что не стал чинить неприятности». Но этого не произошло. Тсукури понимал, что девушка воспринимает его как проблему или как психа, который может выкинуть любую дурость, но считал такие обвинения беспочвенными. Хоть он и был вспыльчив, но всегда руководствовался, по его мнению, здравыми и весомыми мотивами. Однако прояснять что-либо юноша не намеревался. — Я вкусно поел в городе, так что не зря съездил, — безразлично бросил он. Внимание юноши сосредоточилось на напарнице: пару секунд он сверлил её голову глазами, а следом потянул к ней руку. Химэ отстранилась, шагнув в сторону от подрывника, в её недоверчивом взгляде прищуренных глаз так и читалось: «Что ты делаешь?». Подрывник опустил руку и ответил на безмолвный вопрос прямо: — У тебя лист в волосах, да. Умывание в хозяйственной воде не прошло бесследно, как Химэ и думала. Единственная отрада, так это то, что её ужасный внешний вид, не помешал веселью селян. Сэнарухана тряхнула головой, однако нежелательный пассажир так легко не отстал, и Дейдара покачал головой, давая девушке понять, что желанного результата её действия не принесли. Так что, когда рука подрывника потянулась к её волосам уже во второй раз, уклоняться куноичи не стала. Ловким движением Тсукури выудил сухой осенний лист из пряди волос, больше походивших на черные шёлковые нити. Ещё несколько мгновений Химэ неотрывно смотрела на лист, зажатый между пальцами юноши, а потом кивнула, но не в благодарность, а будто что-то решив для себя. — Не хочешь чай? – озвучила девушка, свой неожиданный вопрос. — Чай? — Чай. Не очень вкусный, но очень полезный. Дейдара покосился на Сэнарухану как на умалишённую. Не нужно было быть человеком большого ума, чтобы ощутить подвох в этом предложении. Химэ не была мастерицей лжи и видимо поэтому решила действовать в лоб. — Ядовитый, да? — Ни капли, — уверила девушка, отрицательно помотав головой. – У меня нет цели обмануть тебя: если я говорю, что чай полезный, значит так и есть. — И зачем ты мне его предлагаешь, мм? — Я сделаю его для тебя, а ты мне кое-что пообещаешь взамен, — без обиняков выдала Сэнарухана. От такого заявления подрывник прыснул со смеху. — Ха, ты думаешь, что этот чай будет равноценен моей услуги, мм? — Да, ты ещё и в плюсе останешься. Химэ оставалась столь невозмутимой, что сомневаться в истинности этих слов не приходилось. Дейдара догадывался о природе просьбы, не озвученной Химэ. Вероятно, что оброненная подрывником пустая угроза до сих пор не давала девушке покоя, и она придумывала способы обезопасить эту глухую деревню, которая, очевидно, была ей очень дорога. Убить его Сэнарухана не решилась бы, ведь оправдаться перед Акацуки у неё вряд ли выйдет. Вплоть до самого возвращения домой напарники не проронили ни слова, и, лишь пройдя через калитку и мельком осмотрев подсвеченный фиолетовым сад, напарница повторила свой вопрос: — Не хочешь чай? — Если с этим чаем окажется что-то не так, то я убью тебя, — сделал последние предупреждение Дейдара. — Он полезный, просто невкусный, — Сэнарухана не отступала от своих слов. Тсукури медлил с ответом. Времени ждать не было, и куноичи побрела в сад, а подрывник за ней. Клумба божественных цветов светилась так ярко, что можно было подумать: на небе взошло фиолетовое солнце. Сэнарухана распустилась: полупрозрачные лепестки обрели тот самый фиолетовый цвет, коим были окрашены радужки глаз Химэ, а заключенные в бутонах шарики света теперь парили в метре от земли. Картина, представшая перед подрывником, была поистине сказочной, и юноша с интересом изучал новое явление в попытке запомнить каждую деталь. Наверное, когда Сэнарухана впервые увидела поле распустившихся цветов и парящих над ним сфер чакры, будучи совсем маленькой девочкой, то испытала самый яркий восторг в своей жизни. То было одно из тех тёплых воспоминаний, что согревали в худшие времена. Помнится, как на руках её держал отец, и в те далёкие дни невозможно было представить, что вскоре этот крепкий и сильный мужчина покинет царство живых, оставив своих детей один на один с жестоким миром. Было невозможно представить и то, что миг беззаботного и счастливого детства сменится бесконечной чередой побоев, унижений, увечий и лишений. Иногда мимолётной искрой разжигалась мысль о том, что жизнь могла пойти другими путями, но Сэнарухана топтала её сразу же, не давая распалиться пламенем несбыточных фантазий, которое способно оставить на душе ожоги хуже, чем были у неё когда-то на лице. — Время молитвы, — неожиданно для подрывника объявила куноичи. Пачкая в пыли изысканное кимоно, Химэ встала на колени прямо на выложенную камнями тропинку, разделявшую грядки и клумбы. Поклонившись так низко, что короткие пряди коснулись земли, она выпрямилась и сложила руки для молитвы, но вдруг опомнилась и вопросительно посмотрела на Дейдару. — Чего стоишь? — Хочешь, чтобы я помолился твоим богам, мм? Богов и религиозных культов существовало столько, что и не счесть, оттого Тсукури никогда и не пытался разбираться во всех тонкостях. К каким-то богам обращали мольбы по всему континенту, а к каким-то – лишь в закрытых сектах; одни были всемогущими древними духами, рождёнными самой природой, а другие – людьми, вознёсшимися до небожителей. Вряд ли Тсукури хоть что-то понял, даже если бы расспросил Химэ, к какому пантеону принадлежит Богиня Сэнарухана, которую она чтит выше всех других богов. Единственное, что он предполагал наверняка: неизвестная богиня – родоначальница их клана, раз они носят её имя. В таком случае может ли вообще посторонний человек возносить молитвы чужим предкам? Недоумение Дейдары росло с каждой секундой затянувшегося молчания. — Это же твои предки, — подрывник кивнул на шарики света, — так причём тут я, мм? Химэ лишь нахмурилась, услышав такой вопрос. В какой-то момент ей даже показалось, что напарник решил подшутить, однако ответный взгляд Тсукури отражал искренние замешательство, в коем пребывал юноша. В мыслях девушка быстро рассудила, что невежество людей, не чтящих богов, застилает небеса, и она ответила: — Так помолись своим предкам, — наставническим тонам начала куноичи. – Души моих предков приходят из страны мёртвых, чтобы повидать своих родных, но, когда сила Сэнаруханы ослабнет, им придётся вернуться обратно. Вернувшись, они могут передать твои слова твоим же предкам. Очевидно же. Если сперва Тсукури хотел что-то возразить этой по-детски наивной картине мира, то после непринуждённого «очевидно же», тщетность любых разговоров стала ясна. В глазах таких глубоко религиозных людей, как Химэ, всё обстояло довольно просто: жизнь после смерти им виделась такой же, как и до неё, только тело отсутствовало. Для них существование души, богов, царства мёртвых было чем-то очевидным и непреложным. Все эти аксиомы были столь неоспоримы в глазах людей такого толка, что попытайся сейчас Дейдара убеждать Сэнарухану, что никакие духи никуда не ходят, то она просто сочтёт его невежественным или даже сумасшедшим. — Хм, мне ничего не нужно от моих предков, — отмахнулся подрывник. На то, как беспечно юноша отказывается от прекрасной возможности обратиться к высшей силе, Химэ лишь неодобрительно покачала головой, а затем сразу же вернулась к своей молитве. Тсукури наблюдал за тем, как она прижимала сложенные руки к губам, как менялось выражение её лица: то уголки её губ приподнимались в счастливой улыбке, будто у ребёнка, рассказывающего родителю о своих успехах, то брови сводились к переносице, а на лбу пролегала морщинка, будто девушка вела серьёзный разговор. Было очевидно, как важна для неё эта возможность поделиться накопленными мыслями и чувствами, пусть даже и с бесплотными духами. Дейдара не знал, сколько времени длилась её молитва, но, когда распахнулись плотно сомкнутые веки фиолетовых глаз, он будто вышел из оцепенения. Приподнявшись с колен, девушка села на корточки и, выудив из широкого рукава кимоно кунай, срезала с клумбы цветок. Дейдару, считавшего, что цветы были частью неприкосновенной богини, такие действия напарницы ввели в ступор, от чего он даже упустил момент для лаконичного вопроса: «Какого чёрта ты творишь?». Однако девушка и не собиралась давать ему время опомниться. Резво поднявшись на ноги, она направилась в дом, а Тсукури следом. Сэнарухана действовала без промедлений: вот она только расставляет свежие поленья в ирори, а вот уже над очагом кипятится вода в небольшом чайничке. Сорванные цветы стремительно высыхали, и к тому моменту, как чайник вскипел, прекрасные фиолетовые лепестки пожухли, став неотличимыми от чайных листьев. Переложив иссохшие листья в чайную чашу, Химэ тут же наполнила её кипятком и, подхватив медленно нагревающийся предмет посуды в руку, девушка направилась в обеденный зал. Облокотившись на раму сёдзи, Дейдара наблюдал за тем, как за низкий столик присаживается его напарница и как она указывает на место напротив неё, приглашая подрывника. Только что юноше открылась истина о происхождении загадочного чая, который так настойчиво напарница предлагала ему ранее. В том, что предложенный Сэнаруханой напиток и вправду будет обладать особыми свойствами, сомневаться не приходилось, однако и сейчас Тсукури не спешил давать свой окончательный ответ. — И что будет, когда я его выпью, мм? — присаживаясь за стол, поинтересовался подрывник. — Запас чакры будет увеличен. Эффект продлится примерно год, может, два. Насколько сильно увеличится я и сама не знаю, но разница будет ощутима, — ответ Химэ был моментальным и уверенным. — Тц, очевидно же, что я о другом спрашиваю, мм. Дейдара прекрасно понимал, что во всем происходящем есть какой-то подвох. Если не отравить она его хочет, то может собирается взять под контроль с помощью гендзюцу? О планах напарницы Тсукури лишь мог строить догадки. На поставленные вопрос девушке явно отвечать не хотелось: Дейдара видел, как она кусала щёку изнутри, но старалась держать маску спокойствия, прямо смотря в его голубые глаза. Внутренняя борьба терзала её, а в придуманном наспех плане было много дыр, и сейчас Химэ попала в одну из них — нужно было принимать решение. Попытаться ли ей обмануть нукенина, придумать наспех что-то убедительное? Нет, не выйдет. Он раскусит обман и придёт в ярость, которая может спалить деревню дотла. Сказать правду? Эта дорожка была не менее хлипкой, однако иного выбора не оставалось. — Взамен… обещание. Клятва Сэнарухане в обмен на дарованную силу… — И какую клятву ты от меня хочешь, м? – вопрос Дейдары последовал незамедлительно. Химэ сложно было понять, верит ли Тсукури её словам. — Две вещи: не причинять вреда этой деревне и её жителям ни сам, ни через посредников, ни каким-либо ещё косвенным образом; скрыть факт существования этой деревни и факт моей причастности к ней – не выдать эту тайну никому и никаким образом. Всё как юноша и предполагал: сегодняшняя перепалка не давала напарнице покоя. И несмотря на то, что времени на обдумывание плана у неё было не так много, условия, придуманные Химэ, были довольно чёткими, без двусмысленных фраз, которые можно было бы переиначить в чью-либо пользу. — Откуда мне знать, что ты не обманываешь? – пытливо спросил Дейдара. Тонкие брови Сэнаруханы сошлись на переносице. Аргументированно и убедительно ответить на такое ей было попросту нечем. — Не обманываю, — настаивала она. — У меня нет причин, причем перед Богиней. Клятва – древний обряд моего клана, осквернить его обманом — неприемлемо. Это всё, что она могла сказать. По большому счёту подрывнику приходилось выбирать, верить или не верить напарнице на слово. Хоть положительный эффект «божественного» чая юношу особо не заинтересовал, однако отказывать он не спешил. Уничтожать эту деревню было бы самой пустой тратой глины в жизни подрывника, и даже приблизительно он не видел сценария, при котором такой поступок был бы хоть чем-то мотивирован. С другой стороны, Сэнарухана видела в нём реальную угрозу, причем настолько существенную, что предложила ему сделку, которую явно считает неравноценной. Ясно как божий день, что Химэ не оставит подрывника в покое, пока не получит гарантию того, что подрывник не будет использовать место их пребывания для демонстрации своих профессиональных навыков. Если они не уладят этот вопрос сейчас, то вряд ли она забудет о нём поутру. Уж точно напарница начнёт искать другие способы, которые, очевидно, будут менее приятными. Разумно для Тсукури было пойти навстречу сейчас, однако, не упустив шанса, поставить своё условие: — Тогда и ты клянёшься, что никаким образом не пойдешь против меня, а если пойдёшь я взорву тебя раньше, чем ты успеешь пискнуть, да, — самоуверенно, в своем стиле заявил он. — Я не могу клясться, что ты убьёшь меня, — хмурясь уже чуть меньше, поправила подрывника Химэ, — но клянусь перед Богиней Сэнаруханой и своими предками, что не возжелаю зла и не обернусь врагом человеку, что разделит со мной этот чай. Поспешно приняв ответ Дейдары за согласие, куноичи отпила из глиняной чаши, что всё это время покоилась на столе ровно между нукенинами. Девушка сделала несколько крупных глотков, опустошив сосуд наполовину, и поставила чашу обратно, указав на неё подрывнику. Она объяснила, что в свой черёд юноша должен дать ответную клятву – для пущей уверенности девушка даже повторила слово-в-слово, что подрывнику необходимо было сказать – после чего испить чай до конца. — Только пей залпом, чтобы не распробовать ненароком, — дала Химэ своё финальное наставление. Произнеся слова клятвы, в точности как и просила напарница, и отбросив последние сомнения Тсукури влил в себя содержимое чашки. Именно содержимое, потому что единственным обманом было называть эту омерзительную бурду словом «чай», ничего общего, кроме температуры, с ним не имевшего. Дейдара поспешил на веранду, не сдерживая рвотный позыв, но как бы подрывника не выворачивало «божественное варево» не покидало его организм, будто оно уже впиталось в тело. — Кх, что… за дрянь, а? — прохрипел подрывник, присаживаясь на дощатый пол. — Чай из лепестков распустившейся Сэнаруханы, - раздался голос девушки за его спиной. Химэ только зашла на веранду, услужливо принеся чашу чистой воды. Она ещё помнила, как в дни цветения плакала в далёком детстве на клановом чаепитии – это было единственное омрачавшие прекрасный праздник событие. Поэтому она поспешила передать напарнику воду, присаживаясь на корточки с ним рядом. — Я же тебе говорила, что он не особо вкусный, Дейки-кун. Заслышав нелепое, придуманное на ходу имя, Дейдара раздражённо закатил глаза.