Новобранец [Обновляется]

      На форт опускалась ночь. В сторожевом доме горел в окнах свет. Подобно звёздам только на земле он разгонял опустившуюся тьму, и лишь немного в этом помогал снег. Отражаясь от бело-синего, в небе горела луна.       Джон не находил места, и в этом виделась ирония: с момента, как форт перешёл под управление лазутчиков, любое место — их по праву. Точнее до завтрашнего вечера или уже через день утра. Они договорились послать с восходом за подкреплением, а ночь посвятить отдыху и охране схваченных сообщников. Вахта Калико приходилась на следующее утро, сейчас дежурил Ли.       Кенуэй настоял. Как и на том, чтобы Ли, посланный завтра в Бостон, привёл доверенных офицеров от регуляров. Становилось неизвестным, кто доподлинно участвовал в цепочке расхищении, потому предложение Калико послать в ближайшую деревню отвергли.       Джон согласился, посчитав аргументы убедительными. Только за врача попросил. Очень боялся, что только-только согревшемуся мастеру Дугласу станет хуже.       Так Калико и слонялся: то обшаривая периметр, то поднимаясь на вышки дозорных, а как стало совсем холодно на улице, нос обледеневший сунул в сторожевой дом. Решил согреться не только чаем, коль сон не приходил.       Старая дверь дала скрип, сдавая не хуже скрипучих половиц да рыскающих и разбегающихся мышей.       — А, вы тут… — Сорвалось на выдохе. — Не помешаю?       — Присаживайтесь.       Джон кивнул, хотя лелеял надежду, чтобы Кенуэй отослал его. Вон как важно сидел с одной свечой и только разве что рукой прикрыл записи, когда офицер принял приглашение войти.       Младший капрал, тяжело выдохнув, присел напротив работорговца. Словно груз мыслей непременно тяготил вниз, на первый этаж, а поставленная на бедро бутылка, наоборот, припечатала тут же к стулу. Джон показал её мастеру Кенуэю, тот закачал головой, на что Калико пожал плечами и сделал ещё глоток.       Тёплый огонёк свечи освещал командирский кабинет совсем немножко.       Света хватало только на два стола. Один примыкал к другому — почти стандартная расстановка всех командирских кабинетов. За командирским — сидел Кенуэй, за приёмным — Калико. В темноте остались шторы, комод, карта Британской империи да книжный шкаф. В последнем Джон вроде заметил и карты, а также книги. Не на английском. То ли испанский, то ли французский. «И то, или другое, — подумалось Калико, — было бы крайне иронично признать».       И внимание пало, наконец, на стол перед собой. Уставший туманный взгляд скользнул по наручу: бурая кожа его полнилась паутинкой трещин, потёртостями, особенно у крепежей. Владелец не особо-то щепетильно относился к нему, пускай и старался: металл блестел, свидетельствуя о новых установленных ремешках, а вот кожа оставляла желать лучшего. Кое-что смутило Джона.       Калико нахмурился и устало взглянул на Кенуэя. Взгляды их встретились.       — Что это? — спросил Джон, кивнув на клинок.       В серых глазах Кенуэя мелькнуло удивление. А в тёплом свете свечи Джон разглядел даже усталость. Белая аристократичная кожа дельца компании стала подобно снегу, приобретя чуть и синеватый оттенок. И вроде бы мешки под серыми глазами появились, а может — то всего лишь неудачная тень от свечи. Калико удивился больше. Сама мысль, что сидящий перед ним согражданин от Компании устал, показалась куда более дикой, нежели ли история помещения наруча на обозрение.       — Скрытый клинок, — почти шепнул Кенуэй.       — Скрытый? — усмехнулся Калико. Он ногтем поскрёб щёку, а, зацепив царапину, зашипел и накрыл рукой её. Да насупился на собственную забывчивость.       Взгляд работорговца смягчился. Почти напомнил Джону взгляд начальника в Нью-Джерси, однако Калико тут же отмахнулся от мыслей. «Просто соскучился, вот и видится. Всякое», — признал он сентиментально, да прикусил кончик языка.       Серые обманчивые глаза Кенуэя поледенели.       Джону показалось.       Оставив бутылку рядом со стулом, Калико взял наруч и перевернул его.       Вопрос исчерпался.       Почти.       Нижняя часть наруча, где та обычно должна скрывать тыльную сторону предплечья, содержала причудливый механизм. Джон нахмурился. В состоянии лёгкого опьянения лицо от хмурости приобрело больше задорного вида: брови насуплены, губы поджаты, отчего щёки чуть надулись. Выражение почти детской хмурости.       Механизм увлёк. Офицер стал изучать его, притом довольно грубо — повернул к себе, отодвинул голову, заметив выход собственно для клинка. Большим пальцем Калико огладил его, пальцами другой руки нащупал шаткую деталь. Джон поднял взгляд и на мгновение оторопел: совсем наверху значился символ. Странная буква, как «эй», но без чёрточки внутри.       Она показалась ему знакомой. Уплывающее от усталости и алкоголя сознание подкинуло чей-то тёплый статный голос, где-то звуки музыки и гогота солдат. Джон огладил выходной механизм…       — Вам оно разве…       Щёлк.       Джон едва успел дёрнуть голову.       — Не знакомо, — более утвердительно окончил работорговец с издёвкой в голосе.       Калико кашлянул, сконцентрировался на выскочившем на него клинке — пьяный дурман сняло моментально. За замешательством пришла же резкая боль в большом пальце.       — Йай.       Джон затряс руку, которой себя же полоснул от неосторожности. Следом по-детски раненный большой палец в рот, опасную же игрушку — скрытый клинок — обратно на стол. От греха подальше.       «А ведь ещё бы чуть-чуть и без пальца бы», — обиженно просипел Джон. И непонятно, на что обиженный: на клинок, на себя или вот… На улыбающегося Кенуэя. Калико смерил его взглядом.       — Теперь понял. — В прояснившемся сознании вопросы исчерпались, будто бы кто-то повернул ключ и отворил замок. На разгадку заболела щека с царапиной. Джон говорил серьёзно. — И почему клинок… скрытый.       Офицер вздохнул.       — Но не практично как-то, — пробубнив, Калико обратно к губам прижал повреждённый палец, да глаза прикрыл — больно!       — О и правда? — Кенуэй точно насмехался над ним!       Джон покосился на него. Работорговец хмурил брови, глядел на несчастного офицера. Губы так еле сдерживал в учтивой улыбке, хотя всё-таки не сдержал смешка и последующего за ним вздоха.       — Ну что вы, право слово, — растянул, совсем теряя такт и учтивость, Джон почти жалобно, — я первый раз с таким сталкиваюсь. Будьте снисходительны.       Клинок вернул внимание Калико, хотя больше, конечно, странная буква «эй». Как бы не силился Джон вспомнить, кто ему говорил о ней, и что за воспоминания, связанные с уважением, чёткого образа так и не пришло. Офицер оставил попытки, вместо — оглядел несчастный большой палец и зашипел. «Очередная царапина», — уныло подумалось ему.       Кенуэй засобирался. Он сложил книжонку, закрыл чернила, взгляд — точно повеселевший или то снова обманывал блеск свечи в них — направил на офицера. Калико оттянул уголок губ и уставился взглядом на клинок. Только на этот раз мысли в голове были далеки от диковинки, от того, насколько оружие непрактично в условиях стрелкового, да и в принципе… Джон оказался мыслями снова в событиях годичной давности.       — Что вас беспокоит?       — Я… — было начал Джон, обратив внимание на работорговца. Только взгляды их встретились, как офицер растерял прыть. Вопрос явно задавался из чувства такта — такой не предполагал искреннего ответа. Оттянув уголок губ, Калико повесил голову. — Беспокоит, — хрипло без прыти согласился он.       Неповреждённой рукой Джон потёр шею, глядел мимо клинка, погружался мыслями в тишину и был ей благодарен. Только где-то далеко с ветром доносился лай собак и после за ним шла удушливая морозная коварная гладь лесов.       — Боюсь, если вы думаете излить душу, я не склонен желанием выслушать в…       — Майкл сказал, что нашу породу нужно было прикончить год назад, — оборвал холодное Кенуэя Калико и посмотрел на того. — Наша порода? — Джон нахмурился, усиленно соображая. — Так полагаю он имел в виду всех призывников от пятьдесят третьего.       Взгляд Кенуэя смягчился. Калико удалось заинтересовать его. Офицер же, напротив, стушевался, как обычный младший по званию и неуверенный, что стоило об этом говорить собеседнику. Работорговец от Компании — таковые пускай и Коронные, но далеки от дел военной Короны.       Кенуэй же уточнил:       — Пятьдесят третьего?       — Я не уверен, что должен об этом говорить, я… Для меня самого это загадка, — вздохнул Джон, растягивая слова и как можно деликатнее обходя то, что тревожило его. Калико опустил руку на бедро, пожалел, что нет сигаретки, да взглядом упёрся обратно в клинок. — Но если я прав в предположениях, то и вас с Ли связывают дела выше. Полагаю, вы можете быть здесь и по поручению тайной палаты?       Калико неуверенно посмотрел на Кенуэя. Тот отвёл глаза. Джон усмехнулся.       — Значит, возможно я смогу высказать предположения.       И высказал Джон не сразу, пускай и определённо какая-то тайна между агентом и офицером разрешилась.       — Я призывник от пятьдесят третьего года по указу Короля. — Калико стал мучить поцарапанный палец: отодвинул рассечённую кожу, да тут же поморщился от боли.       — Но насколько мне известно повальной мобилизации не было, — разговаривал его Кенуэй.       — Не было, — подтвердил Джон, несколько усомнившись в верности предположений. Он усмехнулся, посмотрев на агента. — Его Величество готовилось к войне, и потому мы были частью планомерной переброски войск. Думаю, в ответ на то, что французы точили зубы в Огайо. Да и эти поставки…       Джон накрыл ушибленную руку ладонью и скривил губы. Страшным стало.       — Вы полагаете эти поставки часть магазинной подготовки, — Кенуэй не боялся. — И тогда…       — Да, я боюсь об этом думать, но душа так покойна в этой логике. Мне страшно предположить, что дело о расхищениях крыло не только лишь жажду наживы. Что если кто-то знал об этой переброске и стремился свести все деяния на нет? Я… Хотя. — Джон сдался. Он закачал головой и почесал затылок, так отгоняя все тревоги с головы и связанные с ней бредни.       — Не берите в голову, — со вздохом затараторил Джон. — Это может быть и просто совпадением. А Майкл всего лишь помешавшимся на ненависти и нёсшим пургу.       Калико вспомнил о бутылке, прихватил её, да только на бедро поставил. Он пару мгновений вглядывался в мутное бурое стекло и был всем сердцем благодарен Кенуэю, что тот не продолжал странный разговор. Стыд покалывал жаром щёки.       — Следует отдохнуть. Власть имеющие разберутся. — Калико поднялся, бросив последний взгляд на клинок. — Доброй ночи, мастер Кенуэй.       — Доброй, мастер Калико.       Джон кивнул и махнул рукой. В дверях офицер остановился.       — И этот разговор, мастер Кенуэй. — Джон поглядел на агента взглядом побитой беспомощной собаки, скорее щенка.       — Он останется между нами, Тори. — Кенуэй вернулся к записям, которые напомнили офицеру о собственном дневнике. — Доброй ночи.       И несмотря на очевидный и уже вполне знакомый лёд, Джон тепло улыбнулся агенту. Его преисполняла уверенность, что несмотря на все разногласия странный господин то ли Компании, то ли Тайной Палаты обязательно сдержит данное обещание. Или может, Калико просто нашёл в этой уверенности утешение.       _-_-_       «… Совершенно понятно, что Тори — или скорее Джон Арабей Калико — не ассасин.       Странноватым теперь мне кажутся мои догадки насчёт его причастности к Братству. Слишком невежественное поведение, а порой и детская дурашливость с юношеским максимализмом. И вместе с тем, полагаю ошибусь, если сочту вскрытие подобного факта — лишь радостным облегчением.       Подозрение Тори небеспочвенны. Если допустить, что американско-колониальное Братство продало собственную свободу Франции и заняло сторону их в приближающейся войне, то дела Ордена плохи на этих землях. Плохи не только нашей ложи, но и жителей колоний. Неизвестно, что стало разменной монетой за поддержку и помощь Франции. К несчастью, в свете последних доказательств это уже не просто допущения.       Вопрос только, насколько ассасины подобрались близко и закрепились, вгрызлись в каждую колонию.       Как сказал бы чудак Тори, провинцию.       Дело наше только предстоит возродить, опираясь на списки сочувствующих. И увы, полагаю, пока нам предстоит скрываться в Тени. Но змею режут по частям, и, пожалуй, первый кусок был отрезан…»       _-_-_       …Подступающий мороз щипал щёки, солнце последними закатными лучами хваталось за заснеженные ели. Отражающийся от белого покрова свет создавал причудливые блики. С ночью темнеющий лес сейчас горел. И Джон, как снежинка, купался в этом холодном костре.       Подобно ребёнку он выдыхал пар, смотрел, как облачко поднималось от губ и растворялось в морозный вечер. С новым днём забот и дел отошли вечерние терзания и мысли. О последнем только болью отзывались синяки на теле, повреждённая щека и несчастный большой палец.       На душе у офицера расцветала тревожная радость, и Калико терялся: то ли радоваться и впрямь, то ли тревожиться.       Джон снова выдохнул и прикрыл глаза.       «Плевать», — решил он философски. Смуглянка зафырчала и ткнулась мордой в плечо офицера. Калико посмеялся, погладил лошадь и в последний раз застал солнце. Наступали сумерки.       Как кто-то наступал через снег к офицеру.       Джон обернулся и улыбнулся более скупо, учтиво. От форта, где недавно произошло раскрытие цепочки расхищения, к нему направлялся тайный агент, работорговец — словом, довольно загадочная личность Хэйтем Кенуэй. Калико почти перестал пытаться разобраться, отправляя вслед за солнцем все тревоги.       — В ночь, Тори? И не останетесь?       — Я доверяю вам, — проговорил Джон с лёгкостью, когда Хэйтем подошёл ближе. — Дуглас в безопасности, Ли привёл ваших доверенных людей, моё присутствие далее здесь излишне.       — Напротив, разве вы не станете свидетельствовать?       — Не. — Обывательски нахмурился Калико, взглядом окидывая сумеречное лиловое небо. Где-то оно ещё пылало, где-то же темнело, открывая взору звёзды. — Свидетелей у вас достаточно…       — Стало быть вы опасаетесь, что ваше долгое отсутствие заметят.       Джон усмехнулся, Хэйтем улыбнулся. Слова оказались не нужны.       Смуглянка фырчала рядом, да замолчала, вскинула уши, прислушиваясь, когда с севера донёсся лай собак, а позади с форта громкие разговоры офицеров и в особенности Ли. Джон, приподняв плечи, скрыл холодеющий нос в платке, а сам устало продолжал следить, как ночь вступала в полноправные права: снег пока не ловил свет взошедшей луны и обманчиво таил остатки ушедшего солнца, вдалеке виднелись маленькие огоньки — то ближайшая к форту деревня разгоняла мрак.       Именно там Джон планировал остановиться на время ночи. У местного врача, который сейчас выхаживал Дугласа. Форт он посчитал более небезопасным для себя, как только люди Ли из Бостона — такие же непонятные, как и сама парочка из работорговца и офицера регуляров — заполонили его.       — Пора. — Выдохнул Джон и обернулся к лошади. Почти ритуальным движением он нахлобучил треуголку на голову и проверил напоследок: сумки с пакетами документов, картами, книгами и дневником, саблю, гражданское пальто и немного еды.       «Стало быть ещё в лагерь надо, ага, и приписное здесь…», — мыслями офицер уже прибывал в Конкорд.       — Позвольте дать вам совет, Тори, — отвлекло его.       Джон удивлённо посмотрел на Хэйтема. Работорговец, агент — да чёрт его знает кто так и излучал какое-то наставническое настроение, какое бывало чаще у Шайлера или у старших офицеров. Того же Андерсона. «О нет», — всё внутри Калико так и ухнуло.       — Не стоит, — грубовато оборвал его офицер и на мимолётное удивление в обманчивых серых глазах улыбнулся. Виновато. Оправдываться младший капрал не стал, только как-то стыдливо взгляд потупил, стал рассматривать работорговца снизу.       Хэйтем скупо улыбнулся и кивнул, на что Джон преисполнился к нему благодарностью.       — Тогда хорошей дороги, Тори.       — Да, и вам, мастер Кенуэй. — Джон замер, отвёл взгляд на деревушку вдалеке и, будто решившись, посмотрел на агента, да только так и не сказал ничего из мыслей. — Куда бы эта дорога вас не привела.       Приподняв шляпу, Джон отсалютовал ею. Хэйтем сдержанно кивнул. Офицер тотчас седлал лошадь и, пришпорив, повёл по знакомой тропе вниз от форта, стараясь не оборачиваться.       В душе у младшего капрала из Нью-Джерси продолжала царить тревожная радость, но больше — рой мыслей насчёт будущего и подступающей войны, а также собственной роли в ней.