Новобранец [Обновляется]

      «Уходить из Бостона пришлось обходными путями — такими пользовались солдаты, когда надо было прошмыгнуть, минуя блокпосты. А причиной столь скоро ухода из Бостона стало то, что Майкл меня сдал.       Я не хочу намеренно клеветать, однако пока всё складывалось следующим образом.       Майкл Норт не отдал документы Итану Дугласу, использовал их, чтобы влиться в цепочку расхищения-работорговли, выторговать долю и получать её, подогревая, а может и расширяя схему действия. Если оно так, мне становятся понятными его слова о солдатах, его пренебрежение, также стоило признать, сколь умело он использовал моё незнание, чтобы запутать. Сам же утром выехал на юг провинции, к форту Нортгейт, где зачинщики сводили печати с одежд казённого имущества. И там, вероятно, могли держать Итана Дугласа.       Дядя Керр единственный знал, что произошло с нами. С ним мы обсуждали ещё подслушанный мной разговор, как адвокат он порывался нас защищать. И спасло его от шайки приглашение юристом в Рот-Айленд. Но контракт закончился недавно, и Дуглас задерживался. Возвращаться он должен был дорогой, на которой стоял форт Нортгейт, спорный между Рот-Айлендом и Массачусетс-Бэй. Оттого я с волнением и тревогой думаю неладное.       Но пока вынуждена выжидать и озаботиться о себе, ибо в ночь в леса соваться — плохое.       Я обустроилась на заброшенной мельнице, точнее на складе, бывшем пристройкой к ней. Здесь я припрятала красную форму с приписным и тогда отправилась в Бостон. Сейчас забрала всё в целости, хозяева так и не появились, потому я решила переждать ночь здесь.       Разожгла костёр, устроила недалеко Смуглянку, добыла себе пропитание, расставила в лесу неподалёку какие смогла ловушки из того, что было на мельнице и на складе, утром посмотрим, насколько уроки Лукаса Ламьин я усвоила.       Несмотря на тлеющий костёр, холодно. Склад продувается ото всех щелей. И сон не идёт, оттого записываю в дневниках мысли. В них часто возвращаюсь к этой странной парочке из работорговца и солдата.       Оба определённо аристократы, отчего во мне не покойны привитые манеры и привычки, которые я обрела, будучи крестьянкой и слугой в доме у дворянина. Они — манеры эти — требовали поступать услужливо, подобострастно, знать своё место и как слуга, и как крестьянка, и как женщина. А вот новые правила и опыт военного, а также роль «Джона Калико» твёрдо и жёстко призывали отказаться от услужливости и относиться к новым знакомым с подозрением, знать своё место уже как солдата провинциальной армии, почти офицера, и как мужчину в военное время.       Как во мне сражались эти два волка непримиримых и отличных образов — крестьянки и солдата — так и настолько разным было отношение что Чарльза, что Хэйтема ко мне.       Хэйтем Кенуэй был… холодным господином. Говорил ровно, спокойно, не повышал голоса, не дозволял эмоций. Спокойное хладнокровие, я бы сказала. И подобное равнодушие было для меня привлекательней и больше располагало, чем сложившееся отношение Чарльза ко мне.       Чарльз, подобно Майклу, с охотой проводил красные линии и всячески демонстрировал высокое статусное положение по отношению к моему. Это выражалось и в манерах, и в речах, и во взглядах, и в поведении, а также в одежде. Я старалась не реагировать, не придавать значение. И всё вспоминала с этой целью Джорджа Вашингтона. Что ж… если адъютанта-джентри из Виргинии не стесняли мои заштопанные кюлоты с пальто, также простые манеры и скудность языка, то дело было отнюдь не в них. И тем более они не могли стать поводом для красных линий.       Не стесняли они и Хэйтема Кенуэя, оттого с ним общаться приятней, чем с Чарльзом. Даже если Кенуэй и испытывал аристократическое пренебрежение, то не выказывал его. А вот отношения между Хэйтемом и Чарльзом…       Как бы пояснить.       Скажем… Напишем, всю ту подобострастность, какую требовала от меня «волк»-крестьянка, Ли выказывал Кенуэю. Во время бесед он кидал чуть ли не взгляд обожания на Хэйтема, спешно соглашался с ним, даже если раньше они придерживались отличных сторон мнений, да и очевидно терпел моё общество только из-за работорговца. Отчего мне делалось неловко и возникали странные мысли. Где самой нестранной из странных была догадка, что какие-то деловые дела связывали Ли и Кенуэя, помимо дела о работорговле. Ведь чтобы солдат регулярной так пресмыкался… ладно, так был обходителен с работорговцем от Компании?..       Нелепость!       Это как провинциалы и милицаи, как провинциалы и регулярные, как от метрополии и от провинций. Примеров такого привычного пренебрежения можно привести много.       Да и это неосторожное обращение «магистр» от Чарльза к Хэйтему, после которого последний сделался будто уязвлённым и отличился жёсткостью в речи, как если Ли обратился так, как не требовало общение в присутствии других. Очень странные господа. Кэтрин не зря просила держать с ними ухо в остро. Оттого я сейчас и вовсе сомневаюсь, а действительно ли мы завтра встретимся и продолжим расследовать вместе?       Признаться, у меня нет уверенности, что они последуют договорённости, и мы встретимся на месте у мельницы. Вся информация у них на руках, оставалась карта фортов, которую мог добыть Ли.       И всё.       Даже мои карты… Я снова их оставила… Оставила разложенными там, в кофейне! Я утешаю себя тем, что не смогла бы никак их забрать, но в груди неприятно холодит — снова потерять! Снова!       Но может Кэтрин их подобрала? Или господы?       …       Полно.       Остаётся пережить ночь и на утро посмотрим, так ли сильны и действительны на деле эти аристократические слова и договоры.       Надо иметь честь и отдохнуть. День был полон на приключения.       18 ноября 1754 год»       Джон отложил дневник раскрытыми страницами поближе к тлеющему костру так, чтобы просохли записи. Подсуетившись, он убрал чернильницу, перо, укутал их так, чтобы не пролились, следом поглядел на Смуглянку.       Лошадь отдыхала, свернувшись на сене. Его Джон отыскал отовсюду на складе, со всех углов, где-то даже наткнулся на жилище мышей в нем и разворошил. Себе также постелил, но немного. Не хватило. Грызуны, к слову, так и бегали между Смуглянкой и костром, привлечённые теплом, чаще ныряли в сено и глазели оттуда маленькими бусинками глазёнок.       Принюхивались.       В помещении ещё оседал запах еды, пускай оная была съедена. «Едва это их остановит», — подумалось Джону, когда очередной пушистый комок с хвостом прошмыгнул достаточно далеко. Мышь ещё и характер проявила: замерла, поглазела на человека и принялась умываться лапками. Калико оттянул уголок губ, да шикнул на неё, стукнув по земле ногой.       Не испугалась, паршивка!       Только приникла к земле, поглазела ещё, ушами подёргала и побежала дальше.       Джон покачал головой. Идея спать на полу, по которому бегали разносчики заболеваний его не прельщала, вот только другого не было. В комнате хозяев мельницы было холодней, её продувало сильней, кровать там была сломана. Потому что там спать на полу, что здесь — невелика разница, разве что здесь ближе к лошади.       С очередным завыванием ветра холод ворвался на склад через щели, побежал по полу. Калико поёжился с коротким «бррр». Убедившись, что записи просохли, он поднялся, подхватил дневник и писчебумажные принадлежности, припрятал их в сумку — ту повесил к другим вещам. Их Джон разместил как можно выше, чтобы не добрались грызуны. Себе бы тоже можно было постелить, где наверху или растянуть между столбов ткань, сделать на манер гамака, да только такой ткани у Калико не было, оттого оставалось довольствоваться полом и соседством с грызунами.       Вернувшись, Калико подхватил камзол, развернул его резким движением рук и вдруг нахмурился. Внимание его привлекла пропалина…       — Да твоего ж француза за картавый язык… — выругался шипяще Джон. — Джеймс меня прибьёт! — Эт уже прикрикнул.       Пропалина с дыркой красовалась почти на заднице, точнее на правой стороне отворота «хвоста». Джон вздохнул, подтянул поближе к горевшей свечке пропалину и оглядел. Неприметная конечно дырка, и обидно, что на заднице. И обидно, что вообще была — порча и без того подотчётного имущества прождала огромный отчёты, как умудрился посадить, следом и возмещение убытков в некоторых случаях.       Калико и не знал, где умудрился: задницей то ни на что, что могло бы оставить подобное, не садился. Мог бы понять пропалину от сигареты на перчатках, но не здесь… Поначалу подумал на мышей, что те прогрызли. И тут не то. Пальцы огладили обуглившиеся края дырки.       — Ладно, вроде как нитки были, — размышлял Джон. — Как-нибудь исправлю.       Калико покачал головой и сунул руки в камзол поверх пальто. Теперь то, что камзол был больше по размеру, спасло. Вытащив накидку, Джон укрылся и проверил, чтобы не осталось на теле открытых участков, следом наличие сабли рядом. Калико задул свечу и прилёг на свой клочок из сена. Голову он уместил на накрытых тканью книгах, такая грубая замена подушки, частью накидки накрыл голову, часть её пришлась и на тело.       Устроившись удобнее, Джон прикрыл глаза, стал считать «овец» и вслушиваться в завывание ветра да сопение лошади. Где-то скреблись — ни то птицы, ни то грызуны. Из леса доносились крики сов, с ветром приносило вой волков. Калико ещё немного терзался мыслями, пытался устроиться удобнее, натягивал поближе руками накидку, всё думал не уснёт. Однако усталость брала верх над переживаниями, и вскоре Джон ощутил, как ме-е-едленно на него спускалось марево сна.       А на задворках его совсем неприятное — маленькими лапками по Калико уже перебирала какая храбрая из грызунов, подбиралась к лицу, скреблась о ткань…       Поутру Джон проснулся от того, что клевал носом землю. В прямом смысле. Лицу уж больно сильно холодно. Точно замёрзла щека, положенная на землю. Рядом над ухом фырчала лошадь, тыкалась в голову «бархатным» носом. На моменте, когда Смуглянка попыталась либо зажевать волосы солдата, либо навести свой порядок в волосах, Калико неохотно вынырнул из сна, пробудился.       Он усталым взглядом ткнулся в столб напротив, приподнялся и провёл перчаткой по лицу. Смуглянка отпрянула, перебрала ногами и зафырчала. Джон постепенно вспомнил, кто он и как здесь оказался. Прояснившееся после сна зрение уловило вокруг движение. Мелкое. Джон, приглядевшись, заметил, как от него улепётывали мыши. Тогда он сонно поглядел на отброшенную им во сне накидку, устало выдохнул и прикрыл глаза. Смуглянка ткнулась носом в плечо хозяина, и Джон, выдохнув, погладил ее с коротким:       — И тебе доброе утро.       Хотя было ли оно доброе? Калико чувствовал себя помятым: конечности ныли, нос и щека холодные, нос к тому же заложен, голова гудела. Откровенно хотелось в родную квартиру полка в Берлингтоне, где была нормальная кровать, тёплое одеяло и мягкая подушка. И где спать одно удовольствие!       Смуглянка вновь повадилась наводить порядки в волосах хозяина, отчего Джон вынырнул из мечт о кровати, дёрнул головой, следом поднялся и стал собираться с коротким:       — Давай найдём тебе и мне пропитание.       А в треуголке, какую Джон забыл повесить к вещам, обосновались мыши… Калико уже без иронии думал устроить на мерзавцев охоту и просто зажарить на костре. Но те сбежали к их спасению быстрее.

<…>

      — Позвольте вопрос, Тори?       Джон в любопытстве взглянул на подавшего голос сбоку Хэйтема, затем кивнул, чуть помедлив. Сонным ещё был.       — Тогда на мельнице вас удивило наше прибытие, отчего у меня сложилось мнение, будто вы совсем не ожидали нашего появления. — Хэйтем Кенуэй угодил точно в цель.       Джон опешил, отчего замямлил, не обдумав:       — Я как бы сказать… — Калико кашлянул и удивлённо осмотрел Кенуэя — тот глядел спокойно, вскоре посмотрел на дорогу. Джон сильнее стиснул поводья, отводя взгляд также на дорогу, следом вздохнул — чего таить уличённого?       — Да, вы правы, — признался он.       Хэйтем хмыкнул, Джон мельком поглядел на него, вскинув брови.       — Полагаю, в этом есть вина Чарльза за его пренебрежение к вам, и моя за нечто по неведомым причинам. В любом случае сожалею, что дали вам повода для сомнений в нашем обещании, Тори, — растянул Кенуэй, поймал взгляд Калико и отвернул свой на путь.       Джон почувствовал укол в груди — слова Хэйтема задели его, появилось желание оправдаться. Калико прикусил щёку с внутренней стороны, отвернул голову и сгорбился сильней, да тут же себя одёрнул, призвал принять более удобную для езды позу.       Выпрямился.       Джон дал себе время хорошенько обдумать, впрочем за него огонь стыда так и разросся в груди, в голове же — хаос. Внутри стали сражаться двое волков — волк-крестьянка и волк-солдат. Обе сущности от старой и новой жизней. Крестьянка призывала вспомнить за подобострастное служение аристократам, за своё место в иерархии и призывала оправдаться за недоверие, пролепетать их и спросить прощения. Солдат внутри говорил о глупости — работорговец Хэйтем Кенуэй и офицер регулярной армии Чарльз Ли создали достаточно противоречивый образ союза, оттого, учитывая военное положение и близость войны, Джон поступил мудро и верно, решив не верить им на слово, списывать всё лишь на статус аристократа.       «Вместе с тем разве господа и впрямь давали повода усомниться?» — задумался Калико. Они выиграли для него время, делились также собранной информацией, пришли на мельницу, от которой теперь они вместе ехали в сторону форта Нортгейт на юг. Чарльз ехал впереди, так как видел карту дороги к форту, Хэйтем и Джон — позади. Дорога позволяла ехать рядом двум наездникам, и Калико определённо польстило, что Кенуэй держался рядом с ним, а не с Ли.       В конце концов, господа вернули ему карты, оставленные тогда в кофейне, так разве стоили они подобного недоверия?       В сознании по-прежнему хаос. И единственное, в чём Калико был уверен: ему точно не хотелось ранить недоверием именно Хэйтема Кенуэя.       — Не в этом дело. — Джон качнул головой. — Мастер Ли… В некотором роде прав, мастер Кенуэй, — неохотно пробормотал Калико, поглядел на Кенуэя. — Провинциалы и регулярная — конфликт такой же, как и между провинциалами разных провинций и между провинциалами и милициями. Я… Так полагаю, вы не бывали в других провинциях, верно?       — Колониях? — уточнил Кенуэй.       — Да, — неохотно проговорил Джо, дёрнув губой. — Хотя колонисты не особо любят, когда колонии зовут колониями, предпочитают слово провинция.       — Я учту, Тори. — Хэйтем улыбнулся, Джон покраснел и отвернул голову, украдкой окинув взглядом собеседника.       Свои одеяния агент и вправду сменил. Сегодня он таскал обычное утеплённое земляного цвета пальто с чёрной мантией поверх. Без золотых узоров. Треуголку также сменил на такую же, только из чёрной кожи. Это уж было более близко к тому, что носили провинциальные гражданские. Как Джон, если б его пальто не было заштопано во всевозможных местах.       Говорить хотелось. Калико чувствовал, что всё ещё хотелось объясниться, да и поточнее пояснить за существующий конфликт. Или конфликты.       — Регуляры не терпят провинциалов, — продолжал Джон рассуждать, обращаясь к воспоминаниям, — потому что каждый из нас будет защищать свою провинцию и провинции не готовы посылать свои войска дальше собственной территории. Провинциалы не терпят регуляров, потому что те навязывают принципы и правила жизни, которые не совпадают с их жизненным укладом.       — Разве закон метрополии не распространяется и не является первой инстанцией даже в провинциях? — удивился Хэйтем.       — Ну… — Джон замешкался, всё думал, как помягче пояснить, держа в голове, что Хэйтем Кенуэй — аристократ из Англии, более того агент влиятельной Компании. И вместе с тем Хэйтем вновь подкупил Джона интересом и тем, что в новом вопросе он избавился от слова «колония». — Здесь три беды, сэр. Нет хороших врачей, нет проповедников, нет юристов, зато есть постоянная необходимость бороться с вызовами как природы, так и её обитателей. Часто просто выживать.       Хэйтем Кенуэй хмыкнул и предположил:       — Чего нет в метрополии, защищённой водами и где везде существует цивилизация. — Он помедлил.       — Выживать также приходится и в Англии, — не согласился Джон, припомнив собственный опыт приобщения к «цивилизации» Англии, — если говорить про крестьян и слуг. Низшее сословие.       — Оу, — Хэйтем снисходительно улыбнулся, — скорее под моими словами я имею в виду то, что по крайней мере в Англии мы не говорим о необходимости защищаться от индейцев, не понимающих и не знающих правил Старого Света. И на землях Англии все сословия говорят на одном языке, пускай и исповедуют разные религии.       Здесь Калико согласился, отразив согласие кивком головы, Кенуэй продолжал:       — Следовательно, новые условия здесь, — он на вдохе оглядел лес, — заставили колонистов создать собственную лечебную практику, упростить церкви и породить иную трактовку английского права?       Калико помолчал, затем хмыкнул. Настал его черёд удивиться:       — А вы чрезвычайно проницательны, мастер Кенуэй. — Джон улыбнулся тепло. — Но да, так и есть. Океан определённо внёс свои коррективы, но даже с ним каждый вынужден существовать отдельно и полагаться лишь на себя. А возвращаясь к обоюдному нетерпению, провинциалы не терпят милицаев, а милицаи — провинциалов.       — Милицаи, так понимаю это каждый гражданин от мужчин, имеющий оружие?       — Да.       — И не терпят они вас, потому как вы находитесь на обеспечении провинции?       — Всё верно, — подтвердил Джон как и предположение Хэйтема, так и запоздало сообразил, что и собственную принадлежность к провинциальной армии.       — Мгм, и впрямь любопытно так, — растянул Кенуэй. Калико поглядел на него с осторожным интересом — в груди потеплело, и стало как-то приятно, что его знания действительно для кого-то открывали целый мир. Он чувствовал себя на месте Уильяма, когда тот открывал ему этот мир провинций через океан, также рассказывал.       Но сейчас другое.       До сего такое с Джоном не происходило, более того часто в своих дневниках он писал о тревогах за собственное образование, точнее его отсутствие, сравнивал себя с другими господами, часто с подполковником Андеросном, а тут… Сначала Вашингтон и предложение Калико ему странного договора, теперь вот аристократ-агент Компании Хэйтем Кенуэй…       «Приятно», — подытожил Калико.       — Получается, это общество, основанное на взаимном недоверии? — вдруг спросил Кенуэй.       — Нет-нет, — Калико покачал головой, посмеявшись. — Может только между провинциями, но внутри каждой всё именно что строится на доверии. Невозможно защититься от индейцев, если соседи не будут доверять друг другу, невозможно принимать действенные законы, если не будет доверия между народом и ассамблеей, где в палатах последней представлены выборные от джентри. И даже пускай есть притирки между провинциалами и милицаями, чаще всего они заканчиваются на возникновении опасности. — Джон помедлил, попытался огромную мысль переложить как можно понятнее:       — Дело в провинциях в том, что… каждую основывали по-своему, желали построить её самостоятельно, по своим правилам. Сначала Лорды-собственники и Компании, сейчас Корона. Впрочем, даже учитывая верховенство Короля, не ему здесь жить и даже иногда управлять. — Хэйтем остро поглядел на Джона, последний понял, что начал говорить опасные мысли, и решил продолжать:       — Здесь живут те, кто её создал, и законы должны отвечать их потребностям, как и правила. И, пожалуй, если провинции смогут преодолеть разногласия друг с другом и отставить гордость, кто… знает, к чему это может привести. Хотя определённо к процветанию земель Северной Америки и большей слаженности во время ведения военных кампаний.       Джон хотел сказать другое, вовремя осёкся, там и замолчал совсем, только прикусил кончик языка. В голове витало совсем не это, витало куда опасное — настолько опасное, что Калико запретил себе думать об этом и ещё усерднее напомнил себе за то, с кем общался, и какая пропасть была между сословием агента и сословием солдата. И что существовало вокруг. «На землях Британской Империи под управлением Короля», — жёстко в мыслях задавил опасные Калико.       — А если кого не устраивают эти правила? — уточнил Хэйтем, так вырвал Джона из начинавшегося акта мысленных терзаний себя.       Джон мягко удивился, растерялся, следом припомнил сказанное и легко ответил:       — Тогда они пытаются изменить их.       — Если не получается?       Калико улыбнулся и также парировал ответом так, будто это было очевидным:       — Уходят в другие провинции, где правила отвечают их внутреннему моральному кодексу.       Кенуэй ухмыльнулся.       — Каждая провинция — по своим правилам, — припомнил слова Джона Хэйтем.       — Точно, сэр, — подтвердил Калико и продолжил:       — Америка обладает большими землями и неосвоенными территориями даже внутри провинций.       — И видимо здесь вопросы терпимости решаются многим проще, нежели чем в Англии, стеснённой территорией, — рассудил Кенуэй.       — Пожалуй, так, — согласился Джон, кивнув. Хотя о терпимости доселе не задумывался, оттого сделал пометку в сознании дабы порассуждать об этом после.       Хэйтем набрал воздуха поглубже, на выдохе подытожил со знакомой сталью:       — Но в любом случае иерархия и законы Англии главенствуют. — Он поглядел на Джона.       — Абсолютно, — согласился уж без энтузиазма он. — На то каждый из нас — подданный Империи, а каждая провинция является коронной колонией, сэр.       Хэйтем Кенуэй задержал на нём долгий пронзительный взгляд, который Джон Калико выдержал, но чей потаённый смысл остался для него неясен. На этот раз агент первым отвёл взгляд, также поступил и солдат.       Оба помолчали.       Джон мысленно обрадовался возникшей тишине в разговоре. Он смог собраться с мыслями, заставить их перестать скакать да кое-как приструнил волков-сущностей, что так и скалили друг на друга зубы.       Он оглядывал спокойный, обманчиво тихий зимний лес, обращался мыслями к природе, ибо в моменты бури та могла принести упокоение. Повсюду лежали сугробы, да раздавался то стук об дерево дятла, то крик другой птицы. Все они держались вдалеке от дороги, хотя нет-нет средь ветвей Калико замечал любопытную белку или дёру по сугробам давал потревоженный заяц. Ещё реже на тропу могла выйти лисица — её за время езды от мельницы он заметил однажды. Джон прокрутил в голове разговор с Хэйтемом и вдруг усмехнулся.       — А вы мастак разводить на разговоры и выпытывать информацию, — проговорил он как с восхищением, так и с плохо скрываемой уязвленностью. Джон поглядел на Хэйтема, который парировал по-прежнему холодно, спокойно:       — Издержки работы. Да и разве наш разговор похож на пытку? Вы вполне говорите добровольно и без принуждения.       Калико покачал головой, прикрыв глаза — дурак же, да болван в самом деле.       — К тому же, — продолжал Кенуэй, — так же, как я наблюдаю за вами, так и вы наблюдаете за нами. — Джон дёрнул уголком губ, согласился, крыть нечем. Вот только Калико едва ли мог составить какие полные свои выводы об аристократах перед ним, в отличии от Кенуэя, которому он любезно всё разболтал сам.       — Но позвольте последний вопрос, Тори.       Джон вздохнул и поглядел на Хэйтема. Несколько секунд они разглядывали друг друга, пока Смуглянка не зафырчала, привлекая к себе внимание своего наездника. Очевидно, почувствовала его страх и волнение. Калико плохо скрывал их и на лице. Однако, отвернув голову, Джон кивнул да погладил лошадь в успокаивающем жесте, хотя успокоение требовалось и ему.       Хэйтем не заставил себя долго ждать, разве что остановил лошадь, Джон поступил также. Следом Кенуэй стал оплетать словами будто змея, хотя скорее вонзил клинок и ме-е-едленно погружал его в жертву:       — Сколь мне стало понятным, мы оба с вами из Англии, Тори. Вы вполне знаете порядки армии, как и разбираетесь в провинциях. По крайней мере в тех, где пролегал ваш путь. Отсюда и записи с наблюдениями… — Кенуэй помедлил, Калико притих. — Джордж Вашингтон, адъютант главнокомандующего Эдварда Брэддока, общался с вами как с другом, принимал предельно радушно, как и приняли вас так в одной из известнейших кофеен в Бостоне, — Джон напрягся сильнее. — Однако как же так вышло, что вы объявлены дезертиром в одной колонии, — «О, снова вернулся к этому слову», — но служите в другой? Если служите, конечно.       Хэйтем вонзил клинок по рукоять. Замолчал. На короткое мгновение Джону захотелось залезть в сумку с мундиром и достать приписное, ткнуть ему в лицо агенту и оправдать себя. Громко. С фактами. Очистить собственную честь и мундир, где единственная его ложь была совершенно не в этом!       Но Калико крепче сжал поводья, заставил себя остановиться и не дать властвовать над собой эмоциями. Выдохнул.       Ибо власти эмоций над Калико от него и добивался Кенуэй — видимо, решил узнать имя или … «Или всё было проще», — вдруг мысленно рассудил Калико.       — Вы правы. Мы с вами из Англии, сэр, но между нами — пропасть, — ответил Джон, отчаянно храбрясь. Он посмотрел на Хэйтема, поймал его взгляд на себе. — Мы с вами отличаемся. Притом сильно. Но коль сильно не было это различие, я не желаю рушить построенные мосты в нашем общении, коль вы не выразили схожего. — Калико помедлил. — Как вы наблюдаете за мной, так и я. Вы непонятны, полны тайн, и я уверен, вас с мастером Ли связывает нечто большее, иное, нежели чем взаимодействие агента и офицера. Однако сейчас меня это не волнует, я готов опустить это в угоду достижения общей цели. Иначе здесь рядом меня не было. Как и вас. — Джон вздохнул. — Как и если бы я не доверял вам, я бы не ждал вас на мельнице, не разговаривал сейчас и не отвечал. Доверие пускай и не полное — но оно таковое, какое я могу позволить себе в сложившихся условиях и какое я могу потребовать от вас.       Хэйтем склонил голову к левому плечу и чуть прищурился, уточнил:       — Требуете от меня верить вам?       — Не больше той веры, какой вы требуете от меня к вам, сэр, — парировал Джон, и теперь это походило не на проникающий удар клинком одного оппонента в другого. Скорее на равный поединок, где оба скрестили клинки.       Вот только… может следовало и вовсе на время их убрать? Кто же первый в таком случае?       Как Джон разглядывал Хэйтема, так и Кенуэй — Калико. Агент притом уделил большее внимание капюшону от накидки солдата, его предплечьям, после вернул внимание в глаза собеседника.       — Разумное предложение, Тори. Я склонен принять его.       Хэйтем Кенуэй первым отступил. Джон Калико улыбнулся уголками.       — Благодарю, сэр. И, — он окинул взглядом лес и небо, — думаю, скоро нам стоит подыскать привал, если по пути не будет поселений.       Хэйтем также оглядел местность и согласился: солнце клонилось к закату. Они продолжили путь, вскоре нагнали Чарльза Ли, который через несколько минут предложил подыскать место для ночного привала. Джон лишь улыбнулся.       Несмотря на то, как удалось Джону найти храбрости дабы выстоять перед Хэйтемом, когда все трое остановились на привал, Калико настоял на своей кандидатуре дабы поискать хворост и как можно сухое для розжига. Съестное у него было достаточным на троих, ибо до прихода господ на мельницу, Джон обыскал ловушки и словил удачу. На деле истинная причина была даже не в хворосте, а в том, что Калико трясло и ему хотелось побыть одному, поиск же сухих веток стало лишь предлогом.       Трясло не от холода.       Тогда в разговоре с Хэйтемом он впервые ощутил сталь от этого человека. Сталь такую, что разила с жестокостью. И то, с какой лёгкостью Кенуэй путём разговора и мягких провокаций с помощью ложных фраз едва ли не выведал у него буквально всё, испугало Калико. Стоило признать: в какой-то момент он был готов изложить ещё больше — опровергнуть липовое дезертирство, сказать собственное имя, рассказать за Нью-Джерси… Вовремя остановил себя, опомнился. На привале же явственно почувствовал: если останется рядом с этими господами немного, то Кенуэй всенепременно выведает оставшееся. Оттого Джон ретировался.       Сбежал. На время.       Ему было остро необходимо вывести себя из их общества, дабы перевести дух, собраться с мыслями и вновь вернуть себя в личину просто солдата с прозвищем «Тори», а не позволять простоватому Джону Калико на радостях излагать всё.       Тело же не обмануть.       Первое время, стоило отойти подальше от сымпровизированного лагеря, как Калико ощутил — у него тряслись колени. Пришлось нещадно умыться снегом, пощипать себя за щёки, вдохнуть несколько раз холодный воздух и обратиться молитвой упрощённой с просьбой о силах и упокоении. Помогло слабо. Больше упокоения принесло осознание, что сумку с мундиром и собственными дневниками он взял с собой, и если господа решат узнать ещё больше, то в лагере лишь остались книги с тряпками, в которые Джон укутывал почтовые пакеты.       Джон ходил долго, припечатывал снег к земле, часто ходил просто туда-сюда и вновь брал в руки снег. Хворост, конечно, искал, больше же — думал, как быть и что делать, как вернётся. Вернулся же тогда, когда понял, что готов, да когда примёрзли руки с ногами. К тому моменту Калико и впрямь успокоился, скорее преуспел во внушении себе: втроём идти на вылазку в форт проще, нежели чем соваться с его навыками в одиночку, да и господа были влиятельными, оттого только им удастся протолкнуть бумаги до нужного эффекта наказания.       Подсознание ворчало. Упорно поддавалось панике, страху и волнению, из них же настаивало: уж лучше попытаться одному, нежели чем с опасными людьми, лучше найти других, использовать связи того же Дугласа, но не с этими людьми. Да и впрямь неизвестно — действительно ли новые знакомые являлись доподлинно офицером и агентом Компании, или умело обманули доверчивого Джона Калико от Нью-Джерси?...       «Хватит! — приказал себе Джон, покачав головой. Он повыше перехватил тюк с ветками, которые перевязал крепко-крепко. — Хотели бы убить, давно убили». Калико упрямо шёл обратной дорогой к лагерю и к неудовлетворению на подходах приметил, как там горел огонёк — очевидно Чарльз (скорее всего он) пытался развести его.       Пока получалось слабо.       Это вызвало у Джона лёгкую улыбку.       Ли и Кенуэй переговаривались, и их разговор заставил Калико стать как можно тише и осторожно преодолеть оставшееся расстояние до лагеря. Джон, быть может, и не горел желанием подслушать, однако любопытство взяло вверх. Он стал подкрадываться.       На подходах услышал единственную фразу:       — Вы же не думаете приобщить его к делу тамплиеров, сэр…       И она заставила Джона помрачнеть. Говорил Чарльз, Хэйтем смолчал.       Калико подобрался ближе, да за очередным шагом под ногами треснула ветка. Он замер, прикрывая глаза, и покачал головой — определённо горе-разведчик. Последнее было сказано в сознании голосом полковника Шайлера.       Оба затихли, услышали приближение. Джон перестал скрываться и уверенно вернулся в лагерь, отметил, что и без треснутой ветки затея была обречена на провал — снег-то хрустел под ногами. И как бы Калико не старался придать лицу как можно беспечный вид, у него не получилось. Фраза про тамплиеров осела в сознании, повторилась, и стала причиной брошенного хмурого взгляда на поглядевшего на него Ли.       Чарльз поднялся от подобия костра и изучал вернувшегося Джона.       Иначе.       Ли смотрел без прежнего высоко-статусного пренебрежения, сейчас весь его вид говорил только о том, что Чарльз занял выжидательную позицию: наблюдал за оппонентом, ожидал его шага, дабы потом понять, каким будет собственный. «Разве мы оппоненты, соперники?» — задался вопросом Калико и перевёл взгляд на Кенуэя. Хэйтем сидел на расстеленном тряпье у импровизированного костра — там господа расчистили площадку от снега. Агент отвлёкся от книжонки, которую удерживал в руках, глядел также на подошедшего и был солидарен с офицером в выжидательном амплуа, его же хладнокровие Джон точно понял как напускное.       Калико кашлянул, ощутив себя неуютно под брошенными взглядами, гадал, поняли ли они, что он услышал что-то, только решил пока сам не подавать вида. Он подошёл к импровизированному костру. Чарльз расчистил рядом с ним место от снега, сложенные ветки так и не разгорались — либо сырые, либо Ли пытался поджечь совсем не так.       Джон расчистил чуть больше от снега, поглядывал украдкой на знакомых, повторял в голове фразу про тамплиеров, которая всё больше и больше казалась ему абсурдной. Постепенно взгляд смягчился, Калико глядел с иронией, насмешкой, а новые знакомые стали для него почти лишёнными ума и сознания.       Молчали.       Кенуэй и Ли наблюдали, продолжали выжидать. Калико придерживался выбранного амплуа, занялся костром: он сгрузил собранное на траву, присел и с звучным долгим выдохом осмотрел импровизированное нечто — костёр был поставлен откровенно ужасно. Из-за наличия огромных сверху сваленных веток такой, естественно, не разгорится, о чём он и сообщил:       — Так он никогда не разгорится, — пробормотал Джон, поднялся, отошёл до своей оставленной сумки в лагере и закопошился в ней.       Лошади отдыхали неподалёку и перебирали ногами, фырчали и дёргали ушами не то от холода, не то от раздававшихся из леса звуков, не то от осевшего в лагере духа ожидания, мрачного такого. Как сумерки, что плавно опускались, а подступающая ночь вносила чёрного вокруг. Джона старательно думал о костре, и только вытащив газету да мешочек с огнивом, он приметил, что собеседники подозрительно молчали. Тот же Ли не отреагировал на явную колкость об его навыках.       Калико повернулся на каблуках и оглядел спутников: офицер посмотрел мельком на агента, агент не ответил ему вниманием, всё смотрел на солдата, будто ожидал не того шага, каким последовал Джон.       Потому свой сделал Чарльз:       — И многое вы слышали? — осторожно поинтересовался он.       — Только про тамплиеров, — хмыкнул Джон, покачал головой и пошёл обратно до костра. — В своё оправдание скажу, что не желал вас подслушивать.       Калико присел перед ветками и, отложив притащенную газету, стал переставлять хворост с бревнами, иначе формировать костёр уже по собственному усмотрению.       — Вы достаточно тихо ходите, — продолжал Чарльз.       — Особенности службы в лесах, сэр, — отмахнулся Джон.       Хэйтем вернулся вниманием к книге, изредка поглядывая на говоривших и будто бы потерявший к ним интерес. Джон и не против — ему хватит одного для спора, который он продолжал:       — Да и снег с ветками по зиме всегда выдают. Потому не особо-то и тихо.       Калико развернул газету, шустро выбрал от неё статьи для Ламьин, остальные разделил на несколько частей, стал рвать и формировать то узкие полоски, то сжимал до комков. Первую часть Джон положил перед костром, вроде то было бывшей статьёй о продвижении французов, что вызвало у Калико улыбку, остальные — рядом.       На первую часть Калико стал выбивать искру, когда же листы загорелись, он дал им чуть разгореться, после сунул в костёр к тонким веткам, стал наблюдать. Снова спустилась тишина. Джон явственно осознал, что от него не отстанут. Пускай Хэйтем сохранял мнимое спокойствие, он продолжал следить за разговором, бразды ведения которого полностью возложил на Чарльза — тот прямо-таки действовал на сознание, стоя неподалёку напряжённо и с волнением. Оба продолжали сохранять напряжение, продолжали выжидать чего-то, о чём он мог только догадываться. Или может догадывался.       Потому Калико решил рискнуть и расставить все точки над буквами. А с этой целью поднялся, чтобы как-то быть чуточку равным с Ли.       — Н-да. Многое я слышал, но тамплиеры. Серьёзно? — Джон осклабился, закинул голову и поглядел на звёздное небо. Он провёл языком по зубам, захлопнул пасть и только продолжал улыбаться.       — Что вас так смешит, право слово? — не выдержал Ли, прорычал.       Джон перекатил голову и поглядел на Чарльза. Реакция его так удивила, что Калико вскинул брови, повернулся к нему больше, частично открывая спину для Хэйтема. «Погано в случае нападения», — ворчливым голосом майора Бурлена вякнуло подсознание. Джон отмахнулся от него.       Скользнув ещё раз взглядом по Чарльзу, Джон заговорил:       — Тамплиеры — это всего лишь рыцари из легенд, которые мне рассказывал… отец, мастер Ли, — уперев руки в бока, достаточно фривольно и надменно протянул Джон. — Вы вроде образованный человек, в отличие от меня, как имели место однажды заметить, а верите в сказки.       Калико не удержался от усмешки.       — Сказки и легенды о них писались не на пустой истории, — вдруг проговорил Хэйтем. Джон отступил на шаг и повернулся к нему, да покачал головой, чуть сбавил напор:       — Быть может, однако их фанатичные поиски всяких артефактов едва ли послужили благом для народа. — Калико поймал себя на мысли, что если бы ему ответил Чарльз, он бы высмеял его, но встревание в диалог Хэйтема его удивило. Кенуэй уточнил вопросом:       — Думаете? — И чуть повернул головой, почти так, как при утреннем споре-разногласии под конец его.       — Уверен, — незамедлительно ответил Джон. — Если бы артефакты были найдены, Империя получила абсолютное доминирование, мы бы не воевали, а благо получил бы каждый гражданин, пока же всё это лишь сказки, мы продолжаем воевать, осваивать земли и оттого пускай рыцари остаются в легендах, как и в истории. И если часть правды действительно есть, то выходит Империя лишь впустую потратила деньги казны, налоги от народа на планы и походы рыцарей. А эти средства можно было потратить на другое, и даже не на войну. И тем более не на поиски мифов.       Калико перевёл дыхание, мысленно возмутился — право слово, если он понимал причины утреннего спора, то к чему сейчас разглагольствовать о мёртвых рыцарях? Джон в поисках успокоения обратился вниманием к звёздам, вдохнул морозный воздух и прикрыл глаза, собираясь с мыслями.       — Я солдат, сэр, — проговорил он твёрдо, опуская голову. Джон поглядел на Хэйтема, поймал ответный взгляд и отчего-то пускай агент сидел, у Калико возникло обратное реальному ощущение: будто тот был выше его сейчас благодаря взгляду. Впрочем, Джон не отступил. — Я солдат, а не последователь мифических идеалов и так тем более не рыцарь в доспехах. Я творю свою жизнь здесь и сейчас без помощи каких бы то ни было артефактов. Полагаюсь только на свои навыки, чего не сказать о ваших, — Джон поглядел на Ли, — никогда не бывали в лесу, мастер Ли?       Ли вернул себе надменность, поджал губы и признался:       — Не доводилось.       Джон улыбнулся, как и отметил мысленно, что оба спутника его разом остудили пыл и вроде как ещё раз переглянулись друг с другом. Загадку этих взглядов Калико оставил — куда больше его сейчас волновал костёр, и чтобы тот действительно смог разгореться так, дабы можно было поджарить тушки зайцев. И потаённо он надеялся, что тему рыцарей из легенд они и впрямь оставят.       К счастью, оставили. Ли стал раскладывать свои вещи рядом, Кенуэй вернулся к записям. Калико присел обратно перед костром, подтянув чуть выше кюлоты, — тот постепенно разгорался, настоящая удача!       — Вас достаточно долго не было, мы уж подумали, что с вами произошло неладное, — заметил Кенуэй, определённо вернув себе истинно-спокойное самообладание.       — Сухое найти достаточно сложно в это время, да и я думал насчёт дежурства, — растянул неуверенно Джон, взялся за притащенный тюк и стал развязывать его. — Нам потребуется сегодня расписать время дежурства, чтобы каждый смог поспать, и чтобы не подобрались звери…       — И индейцы, — подал слева голос Чарльз, устроившись на своём тряпье.       — О, за них можно не беспокоиться, — отмахнулся Джон, а на растерянный взгляд Чарльза неохотно, вкладывая всё недовольство, пояснил словами майора Бурлена:       — Зимой обычно они держатся своих стоянок, ибо снег не позволяет ходить на дальние расстояния. Сколь помню ближайшее в Массачусетсе привычно на западе провинции, а мы на востоке. Потому можно не особо за них беспокоиться.       — Потому зимнее время, полагаю, настоящее спасение для колонистов, — вступил в диалог вновь Хэйтем, уводя внимание Джона. Калико и рад, да и сам увёл собственное — вернулся к тюку, вскоре выбрал из него сучки и стал подбрасывать в разгоравшийся костёр.       — Да, сэр. Если только нет бабьей зимы, когда слишком тепло. Потому предлагаю: я первым посплю, после до рассвета заступлю на дежурство. Ибо чуть больше знаю о лесах.       — Думаю, это вполне разумно, — согласился мягко Кенуэй, переглянулся с Ли и вернул внимание на Джона. — Но вас определённо беспокоит не только это.       Калико дёрнул уголком губ — и что-то вообще возможно скрыть от этого агента? С ответом он помедлил, понаблюдал за костром и раздумывал, а стоило ли вновь доверяться. Одна часть сознания напомнила за самовнушение, другая — скорее подсознание — настаивало на одиночной вылазке.       — Да, — признался Джон, переплетая пальцы рук и опустив голову. — Я думал много о форте, — Калико помедлил, собирал мысли и решился, — есть у меня одно предложение.       Джон перекинул вперёд сумку и пояснил:       — Как бы то ни было, там будет патруль, потому я предлагаю пойти хитростью и представить одного из нас как переведённого офицера или как проверку от регуляров. Уверен, у мастера Ли может быть приписное от британской армии, а у меня… — он вытащил наружу камзол, — есть мундир. — Придержав его, Калико стал отцеплять броши от лацканов, да осмотрел спутников.       — У вас здесь звание капрала, — раздалось от Чарльза.       — Да, у вас есть другое предложение? — парировал Калико, поглядев на Ли. Джон сунул броши во внутренний карман пальто, не отводя взгляда.       — Они могут сравнить звание здесь и в приписном, — настаивал Ли.       — Для провинциалов порой достаточно корочки приписного от регуляров, многим реже они открывают его и вовсе, — парировал Калико, припомнив все случаи на блокпостах, исключая случай в Конкорде.       Чарльз, стиснув челюсти, недобро осматривал Джона. Джон не отводил взгляда, первым это сделал офицер — он посмотрел на Хэйтема. Калико воспользовался этим, чтобы вытащить из внутреннего кармана красного мундира приписное и шустро спрятать его туда же, к брошам. Следом он также поглядел на Хэйтема. Кенуэй размышлял и под взглядами обоих уклончиво ответил:       — Идея имеет смысл, но для начала доберёмся до места и разведаем обстановку.       На это оба согласились. Джон набросил на плечи красный мундир и озаботился горением костра, да подумал, что выглядел совершенно нелепо: поверх бурого пальто накидка с капюшоном, поверх всего этого красный камзол. Собственный вид повеселил его, отчего Калико улыбнулся. Но также его веселило и другое — если его план претворят в жизнь, то ненадолго Ли пощеголяет с дыркой на заднице.       Джон покосился на Чарльза да не смог сдержаться от широкой улыбки и красочных картин, которые уже живо рисовало воображение. К тому же теплило душу другое: наконец, нашлось то, в чём он смог упрекнуть высокомерного аристократа, верящего в сказки...