Всё уже сделано

И ты вновь не спишь. Снова смотришь в ночное небо. Что ты видишь в нем? Лишь отголоски своего прошлого, безвозвратно ушедшего. — Илюш, ну что же тут непонятного? Я беременна. Настенные часы — их мерное тиканье бьет по сознанию, словно молотом. Которую ночь ты проводишь без сна? Который раз слезы текут по твоим щекам? Отец приучил тебя к тому, что слезы — удел слабых. Ну, и женщин, конечно. Что настоящие мужчины себе такого не позволяют. Но сейчас тебе наплевать. Наплевать на то, что кто-то может увидеть, услышать… Тебя нет. Тебя. Больше. Нет. — Ксюш, ты даже не представляешь, что мы с тобой чуть не сделали. Уже тогда тебе стоило бы догадаться. Уже тогда, когда она так отчаянно кричала и сопротивлялась твоим попыткам вытолкнуть ее из клиники. Ты был уверен в том, что у тебя получилось ее отговорить. Но все оказалось иллюзией. Уже тогда она все для себя решила. Уже. Тогда. Которую ночь ты лежишь без сна? Ты и сам не знаешь. Ты боишься спать. Боишься, потому что стоит тебе закрыть глаза и хотя бы начать погружаться в тревожную дремоту, как ты видишь его. Своего ребенка. Ребенка, которого у тебя уже никогда не будет. У него светлые волосы и задорная улыбка. Он тянет к тебе крохотные ручки, и ты всем нутром стремишься навстречу. Как сильно ты хочешь схватить его, прижать к сердцу и никогда не отпускать. Но между вами пропасть. Пропасть, которая называется жизнью. — Всё уже сделано, Илюш. Всё. Уже. Сделано. Эти три слова заставляют тебя метаться по постели, словно казенная хлопковая простынь стала калеными углями. Она стояла перед тобой всего лишь в шаге и признавалась в убийстве ребенка. Вашего с ней ребенка. Крохотного безгрешного существа, которому не суждено теперь увидеть белого света, которому не ощутить любви и ласки. Она не сказала тебе ни слова, все сделала сама, у тебя за спиной. А тебе достались сухие факты. Слушай, Илюшенька, слушай. Смотри, что ты наделал. Часто тебе приходилось слышать фразу «Сердце кровью обливается». Но знал ли ты, что твое собственное сердце способно эту метафору претворить в жизнь? Ты чувствуешь, как все внутри горит огнем, как душа превращается в пепел. Хочется завыть от боли, но нельзя — проснутся сослуживцы, и тогда разговоров не избежать. Приходится спрятать лицо в подушку и до боли закусить губу. Ты не хочешь пересудов, и потому молчишь, отмахиваясь от вопросов. Лишь ночью ты можешь снять маску и быть самим собой. Хотя какой ты теперь? Какой ты настоящий? Ты и сам не знаешь. Ты словно щепка, которую сломали, раздавили и кинули в костер. И ты горишь. Сгораешь, превращаясь в прах. И никто не чувствует твоей боли. Потому что все закончилось. И жизнь твоя закончилась. — Ты хоть понимаешь, что это ВСЁ? Твой крик, переходящий в утробное рычание. Он преследует тебя и днем, и ночью, словно издеваясь. Ты смотрел в это девичье лицо, которое еще несколько дней назад было самым родным и любимым, и не узнавал его. Теперь это лицо убийцы. Она смотрела на тебя и не прятала слез. Вы оба плакали. Эти секунды длились для вас вечность, и будут преследовать вас еще очень долго. В те мгновения весь мир вокруг рассыпался карточным домиком. — Как же хорошо, что ты сам это понял. Конечно, ты понял. И ты бежал. Бежал, не разбирая дороги, сталкиваясь с прохожими и не обращая на это внимания. Падал, спотыкался и бежал вновь. Ты бежал от этих слов, все еще звенящих в голове. Ты. Сам. Это. Понял. Разбитые о дерево костяшки пальцев до сих пор неприятно саднило, но разве могла эта боль заглушить то, что творилось в твоей душе?.. Ты больше не можешь просто лежать. Неведомая сила поднимает тебя, и ты, стараясь не шуметь, выходишь в умывальную. Здесь тихо и никого нет. Здесь, среди раковин и зеркал, твоя персональная тюремная камера. Здесь ты можешь быть собой. Подходишь к раковине, и, уперевшись в нее руками, поднимаешь глаза. Твое отражение. Сам не узнаешь того, кто смотрит сейчас на тебя почерневшими от горя глазами. — У нас проблемы… Я беременна… Обрывки фраз. Они не желают тебя отпускать. В отчаянии бьешь кулаком о кафельную плитку. Она даже не трескается, но едва зажившие раны на руке вновь начинают кровоточить. Ты загнанный зверь в пустой клетке. И у тебя нет будущего. Нет судьбы. Ты уверен в этом. Ты не понимаешь, зачем тебе жить. — Вешать себе ярмо на шею в семнадцать лет?! Семнадцать лет. Всего семнадцать вам обоим. Так почему же кто-то там, наверху, отписал тебе столько испытаний и страданий? Чем ты не угодил небесной канцелярии? Довольно крупный крест на золотой цепочке почему-то становится тяжелым и словно раскаляется, обжигая кожу. Ты виноват. Ты допустил, ты позволил ей сделать это. Ты. Ты. Это и твой грех тоже. Одинокая слеза капает в раковину. Закрываешь лицо ладонью и стискиваешь зубы. Нельзя. Нельзя давать слабину. Надо брать себя в руки. Но как это сделать, когда сердце горит, превращаясь в прах? Все друзья заметили, что ты «какой-то не такой». Они правы, но даже не могут себе представить, почему их Илья вернулся из увольнения постаревшим лет на десять. Они даже не представляют, кто обрезал их Синице крылья и вонзил нож в спину. И оставил умирать, растерзанного и потерянного. — Господи, за что мне это все? Вопрос, который хриплым полушепотом срывается с губ. И ты вновь не узнаешь себя — стоящего у окна и неотрывно смотрящего в безоблачное ночное небо, в котором так хочется обрести спасение. Ты даже не надеешься получить ответ. Ты просто смотришь на яркие звезды глазами, застеленными пеленой не высыхающих слез. Они еще не скоро смогут высохнуть. Сейчас ты можешь позволить себе такую слабость. Стоя у распахнутого окна, ты думаешь о том, как жить дальше. И ничего не можешь надумать. В голове туман, вязкий и непроглядный. Ты не живешь, ты существуешь. Плывешь по течению, не замечая, как проходят секунды, минуты. Живешь от ночи и до ночи, потому что именно время, предназначенное для сна, позволяет тебе снять маску. Тяжело переступить через предательство, но куда тяжелее, когда за ним следует еще больший удар. Возможно, кому-то, кто когда-нибудь все же узнает твои тайны, все это покажется юношескими проблемами. Но ты и врагу не сможешь пожелать такого. Пусть думают, что хотят. Тебе уже все равно. Каким бы ты мог стать отцом? Ты часто представляешь себе эти картинки. Они яркие, реалистичные. Ты держишь крохотную ладошку в своей крепкой руке. Рассказываешь сказку, щекочешь этого светловолосого малыша. Он так счастливо смеется. А потом вдруг начинает плакать. Плакать и звать тебя, так отчаянно и громко, что закладывает уши. И ты хватаешь себя за волосы и сползаешь по стене на холодный пол, не сдерживая стонов боли. Твои сны и мысли отличаются — во сне ты не можешь прикоснуться к малышу, а в мыслях он совсем рядом, сам тянется к тебе. И ты не сможешь убежать от своего подсознания. Оно будет преследовать тебя еще очень, очень долго. Она клялась тебе в любви. Она была твоей первой настоящей любовью. Твоей первой девушкой. Во всех возможных смыслах. Как преданно порой она смотрела в твои глаза, как самозабвенно говорила о чувствах и совместном будущем. И только сейчас ты понимаешь, что она лгала. Вся ее любовь испарилась без следа, когда произошло все это. Все пропало, когда вы вкусили взрослой жизни, не задумавшись о том, что за все надо отвечать. У тебя хватило сил, чтобы признать свои ошибки. У нее нет. Она предпочла решить проблему кардинально и быстро. Втайне от тебя. Она не любила. Ты готов был молиться на нее, а ее святыней оказалась ложь. Невольно ты задумываешься о том, что, возможно, она лгала тебе и раньше. Но развивать эту мысль просто нет сил. На холодном полу ты сидишь, обхватив себя за колени, и смотришь в пустоту. Перед глазами пелена, через которую не видно ни зги. Она была твоим солнечным светом. А теперь остались лишь тучи. Тебе почему-то хочется воззвать куда-то к небесам. Словно где-то там — твоя единственная пристань. Ты чувствуешь свою вину, свой грех, и готов искупить его. Готов заплатить любую цену. Но что может изменить твое раскаяние? Ведь реки не текут вспять, как и время. Ты ничего не сумеешь вернуть. Ты сидишь на холодном кафельном полу, и не чувствуешь холода, постепенно окутывающего тебя своими легкими волнами. Ты вообще ничего не чувствуешь. Чувств больше нет. Но ты не имеешь права тонуть и дальше. Ты должен встать. Ты должен жить дальше. Ради своего не рожденного ребенка. Ведь ты хотел, чтобы он жил. Ты не палач. И должен встать, поверив в то, что ты воскрес.