(Мама)

Когда Майки наконец явился домой, опоздав при этом к ужину, вся его семья уже сидела за столом, и Джерард не смог не почувствовать, что что-то произошло с младшим братом в промежуток времени между его визитом в магазин и возвращением домой. — Где ты был? — спросила его мама. — Я не могла до тебя дозвониться. — Нигде, — резко ответил Майки. — Какая разница? — Ты куда? — поинтересовалась она, когда сын прошёл через столовую и начал подниматься по лестнице. — Я не хочу есть. Женщина повернулась и посмотрела на Джерарда, который закатил глаза и встал из-за стола, чтобы пойти наверх за братом. Так как они оба были «ещё юными», как говорила их мама, молодого человека часто посылали «на разведку», когда Майки злился. Это было удобно. Младший брат рассказывал старшему то, что он никогда бы не сказал родителям, а старший, в свою очередь, фильтровал его ответы, выстраивая стройную ложь, которую передавал отцу и матери. Джерард таким образом не позволял родителям самим выпытывать у Майки то, о чём он не хотел говорить. Поэтому молодой человек послушно встал из-за стола и поплёлся за братом, не обращая внимания на его вопли с требованием, чтобы тот ушёл. — Ты же знаешь, что я не могу уйти, — сказал Джерард, входя к Майки в комнату несмотря на то, что пару секунд назад дверь захлопнулась прямо перед его носом. — Что случилось? Вы с другом поссорились? — Ну, а по-твоему, что ещё могло случиться? — огрызнулся подросток, падая на кровать и начиная расшнуровывать кеды. — Что конкретно произошло? — А тебе какая разница? — Мне есть разница, потому что ты расстроен... Ну, и потому что мама не даст мне спокойно поесть, если не будет уверена, что ты не вскроешь себе вены прямо здесь. — О, не волнуйся, я не убью себя, пока вы там ужинаете, — саркастично произнёс Майки. — Просто скажи уже, что стряслось, — Джерард тяжело вздохнул. — У меня был долгий и тяжёлый день. Один старик пнул меня по яйцам, когда я поймал его на краже ополаскивателя для рта. Я не хочу, чтобы ты тоже сейчас морочил мне голову*. — Это что, правда? — спросил подросток, но выглядел он лишь немного заинтересованным. — Да! Я работаю в грёбаном долларовом магазине, и такой херни просто невозможно избежать, — и спустя секунду добавил: — Так что всё-таки случилось? — Это сложно объяснить. — Насколько сложно? — Честно говоря, это вообще не моё дело, — сказал Майки, глубоко вздохнув. — Если это волнует тебя, тогда это твоё дело. А мне есть дело до тебя, так что твои проблемы — мои проблемы. В общем, по порядку владения — или как там называется эта хрень, — ты должен рассказать всё мне, и тогда я помогу. — Но ты не можешь. Это не моя проблема. — Но она не даёт тебе покоя, так что ты можешь просто перестать ломаться и сказать мне? — настоял Джерард, садясь на кровать брата, когда тот, наконец, разулся. — Я сказал своему другу то, что не надо было говорить, и теперь он на меня обижен. — Может, ему просто нужно дать немного времени, чтобы остыть? — Ты не знаешь Фрэнка. — Фрэнка? — переспросил молодой человек; это имя заставило его насторожиться. Фрэнк — это не тот ли мальчишка, который пытался украсть фруктовые стаканчики и банку бобов? — Да, Фрэнка. — И что именно ты сказал... Фрэнку? — Я сказал ему, что его мама — сумасшедшая сука и что она должна дать ему поесть, — сдался Майки, его голос всё ещё пронизывала горечь. — Ну, я надеюсь, что ты сказал это не слово в слово... — ответил Джерард, поморщившись. Он не ошибся. Он знал только одну сумасшедшую суку с сыном по имени Фрэнк, который ужасно хотел есть. — Сказал. Мне надоело это, Джерард! Она бьёт его, она морит его голодом, она кричит на него каждый день... Это злит меня. А когда я сказал ему, что она обязана покупать ему еду, он... он разозлился и убежал. — Майки, она его мама. Ты не можешь так говорить о ней. — Она грубая и агрессивная. — Она его мама, — повторил Джерард, пожав плечами. — Он говорит, что она больна, но на самом деле она просто сошла с ума. — Сумасшествие — это и есть болезнь, вообще-то. Помнишь, как я болел? — Это совсем другое. Ты ведь никого не избивал. Нет, я ещё мог бы понять, если бы она напилась и влепила ему пощёчину. По крайней мере, это можно было бы как-то объяснить. Но она делает это и в трезвом, и в нетрезвом состоянии, и это... это бесит меня, — Майки отвернулся, переведя взгляд на стену, и Джерард чуть дёрнулся, боясь, что его младший брат начнёт плакать. Он почувствовал себя ещё более виноватым за то, что сдал Фрэнка — именно из-за него мальчик попал в неприятности с матерью. Тот факт, что Фрэнк был другом Майки, ничего бы не изменил, но это всё-таки усугубило состояние Джерарда. Большинство воров не были похожи на Фрэнка. Большинство воров его возраста не нуждались в пище так отчаянно — они просто хотели бесплатных конфет и газировки. Но Джерард не мог позволить подростку красть из его магазина, особенно сейчас, когда он узнал, что Фрэнк и Майки друзья — или, скорее, бывшие друзья, учитывая всё произошедшее. Если его начальник когда-нибудь об этом узнает, то он сразу же вылетит с работы, которую, несмотря ни на что, любит. — Майки, а почему я только сейчас слышу о Фрэнке? Сколько вы уже дружите? — Примерно два года. Я просто не знаю, как говорить о нём. Ему нельзя ходить к друзьям в гости, а мне нельзя к нему. Мама избивает его, и он заставил меня пообещать никому не рассказывать об этом. Поэтому мне проще не говорить о нём вообще, чем фильтровать каждое слово... — У Фрэнка... есть ещё какие-нибудь члены семьи? Я могу анонимно сообщить в школу о том, что происходит у них дома. И если у него есть родственники... — У него больше никого нет, — ответил подросток. — И не надо звонить в школу. Если ты это сделаешь... мама наверняка просто убьёт его. Джерард тяжело вздохнул и не стал продолжать разговор. Он бы хотел как-то вызволить мальчика. Но если миссис Айеро не убьёт сына под угрозой того, что его заберут — и что её контроль над ним исчезнет, — то Фрэнк просто попадёт на воспитание в чужую семью, и такой поворот может оказаться для него только хуже. *~*~*~*~* Фрэнк не знал, почему он вообще допустил мысль о том, что сможет избежать наказания. Он просто не знал... Может быть, он думал так из-за того, что был измотан, может быть, из-за голода или жажды, а может быть, он просто сходил с ума. Он не знал, почему именно в тот раз, когда они с матерью приехали в Spend ‘N’ Save, решил, что ему сойдёт с рук кража восьми фруктовых стаканчиков, четырёх пакетиков изюма, маленькой бутылочки подсолнечного масла и двух банок зелёных бобов. Каждый раз он брал что-то с полки и пытался убедить себя положить это на место, но продукты всё равно оказывались у него в карманах. Он просто так сильно хотел есть, а мама сказала ему, что он не заслужил ужин, потому что завалил тест по алгебре. Но он не был виноват! Фрэнк не спал всю ночь, потому что он был голоден и всё ещё расстроен из-за ссоры с Майки. Все клетки его мозга, отвечавшие за совесть и контроль импульсов, совершенно отключились, и единственное, на чём он мог сосредоточиться, были слова, которые буквально отпечатались на внутренней стороне его век: «хочу есть», «хочу пить», «еда», «положи это в карман». Так что когда управляющий (или кем там был этот черноволосый парень в узких джинсах) появился из-за угла и посмотрел на него, приподняв бровь, Фрэнк не смог ничего с собой поделать и просто разрыдался. Он, как маленький ребёнок, плакал посреди долларового магазина. Без всякого понукания со стороны управляющего, Фрэнк принялся опустошать карманы, а молодой человек только смотрел на него. Если бы он сохранил самообладание, то вышел бы из магазина в полном порядке, но унижение и физическая слабость совсем подкосили его. Он ничего не мог поделать. Он только стоял там и плакал, пока его карманы выдавали свои секреты. Вдруг, услышав подозрительные звуки из отдела, в котором находился Фрэнк, появилась миссис Айеро, накричала на сына, а потом стала бить его по щекам раз за разом — требуя, чтобы он извинился перед управляющим, извинился за всё, что он сделал. Потом она приказала ему пойти на парковку, пока она по-настоящему не разозлилась. Но Фрэнк не мог уйти. Из-за слёз он не видел абсолютно ничего — он не мог сделать даже шага. Всё, чего он хотел — это поесть, попить, поспать и позвонить Майки. Он должен был извиниться перед ним за то, что разозлился. Он хотел сказать Майки, что ему жаль, что его мама и вправду сумасшедшая, но он просто не хотел признавать этого, потому что он ведь тоже сходит с ума. А сумасшествие было тяжело пережить в одиночку, поэтому ему действительно очень было нужно прощение Майки. И когда Фрэнк рухнул на колени посреди полок с чипсами и газировкой, он не знал, чьего прощения просил: матери или лучшего друга. — Встань! Сейчас же встань, Фрэнк! Живо! Подросток закричал одновременно от боли и унижения, когда мать схватила его за волосы и резко поставила на ноги. Он хотел успокоиться и вести себя так, чтобы не провоцировать маму — чтобы она не сделала ему хуже, чем собиралась, — но если он начинал плакать, то остановиться был уже не в силах. — Эй! Эй, хватит! Вы меня слышите? Оставьте его в покое. Фрэнк почувствовал, как кто-то вырывает его из рук матери, но вместо того, чтобы успокаивающе обнять его, этот кто-то просто отпихнул его в сторону. Подросток врезался в одну из полок — он был слишком дезориентирован, чтобы удержаться на ногах. — Сэр, мне так жаль, что он снова пытался украсть отсюда, но я заверяю вас, что могу сама разобраться в этой ситуации. Я его мать. — Вам повезло, что я не вызвал службу опеки, слышите меня?! — рявкнул менеджер, будто ангел с резким пронзительным голосом. Фрэнк не хотел, чтобы у мамы были неприятности, но он бы сделал всё что угодно, если бы ему дали поесть. Или попить. Он чертовски сильно хотел пить. — У вас нет права угрожать мне! А я имею право воспитывать своего ребёнка. — Воспитывать? Да, возможно. Бить его по лицу и дёргать за волосы? Нет. Нет, вы не имеете права это делать. — Вы не можете со мной так разговаривать, — женщина заговорила тем пугающим тоном, который Фрэнк привык ассоциировать с самыми сильными наказаниями. Мальчик попятился прочь. — Я пойду в машину, мамочка. Мне жаль — мне правда жаль, мамочка. Я подожду тебя на парковке, — пробормотал Фрэнк, пятясь к выходу. Кто-то пытался остановить его уже около кассы, но он увернулся, боясь, как бы у него не отняли бутылку масла, которая всё ещё была в кармане его толстовки. Оказавшись на улице, Фрэнк сразу же спрятался за машиной своей матери и трясущимися руками стал открывать масло. В промежутках между рваными вздохами и всхлипами он умудрился проглотить большую часть жидкости, а потом вдруг услышал жёсткий стук каблуков по асфальту. Всё ещё поскуливая от страха, мальчик проглотил всё, что было у него во рту, и зашвырнул бутылку так далеко, как только смог. В этот момент женщина обошла машину и уставилась на него, уперев руки в бока. У неё не было никаких пакетов, и Фрэнк не слышал, чтобы она пришла с тележкой. Из-за его поведения её выгнали из магазина, и ей не удалось сделать покупки. — Сядь. В машину. Фрэнк. Я не буду повторять второй раз. Фрэнк медленно поднялся, открыл переднюю дверь и сел в машину, содрогаясь от ужаса. Она не будет бить его в машине, нет. Только не сейчас — не после того, как кто-то увидел, что она делает. Она подождёт до дома. Фрэнк знал это. Он мог это почувствовать. — Когда мы приедем домой, я хочу, чтобы ты пошёл к себе в комнату, — произнесла женщина своим самым приятным голосом, как будто она сидела на информационной стойке в больнице и сообщала ему, где найти доктора Кропфа или где находится питьевой фонтанчик (она работала секретаршей). — Я думаю, ты знаешь, что будет потом. И подросток кивнул, крепко закрывая глаза в попытке отгородиться от мира — а может, чтобы заставить себя проснуться от этого кошмарного сна. *~*~*~*~* — Тебе обязательно надо было это делать? А?! Обязательно?! — в гневе прокричал Рэй, когда Фрэнк с матерью уехали. — Да. Да, обязательно, — произнёс Джерард, пытаясь не чувствовать себя куском полного дерьма. — Ну, я надеюсь, что теперь ты счастлив! Я бы заплатил за то, что он взял! Я хотел дождаться, пока они уйдут, а потом бы я бы купил эти грёбаные стаканчики и консервированное дерьмо и расставил по местам! Боже, какой же ты мудак. — По крайней мере, я не дал ей бить его дальше, — ответил ему молодой человек. Он не мог позволить себе испытывать муки совести. Фрэнку следовало помнить, что красть нельзя, а особенно — из его магазина. Он знал, что Джерард за ним наблюдает... — Да, но только пока. Ты взбесил её, и поэтому она только сильнее изобьёт его, когда они приедут домой. Ты должен был вызвать службу опеки, а если ты собирался спокойно отпустить его с ней, то не нужно было ничего говорить. — Хочешь позвонить в опеку? Так звони, мне плевать. Я не останавливаю тебя от того, чтобы защитить ребёнка. Я защищаю наш магазин от него. — Это же чушь! — взревел Рэй. — Фрэнки — просто ребёнок. Он не заслуживает всего этого! Он крадёт только потому, что голодает. Да мы каждую неделю теряем больше товаров от грузчиков, которые опрокидывают коробки, чем от Фрэнки. Он хочет есть. Он просто, блять, хочет есть, ты, грёбаный ублюдок! Этот магазин не обанкротится от потери пяти долларов! — Я просто не могу даже представить... что она сделает с ним дома, — прошептала Эллен; по её щекам бежали слёзы, когда она закрывала кассу. — Так действуйте! Просто, блять, позвоните в ёбаную службу защиты детей и скажите им её имя. Они найдут её адрес, и следующим утром его уже там не будет. Господи... Не в силах выдержать ненависть, исходящую от коллег, Джерард ушёл в заднюю часть магазина и закрылся в кабинете, в котором он, правда, не имел права находиться. Только управляющий магазином мог быть там, но Джерард хотел остаться один. Он не виноват в том, что Фрэнк был пойман. Он просто собирался попросить его вытащить всё из карманов. Потом он бы ушёл. Но ведь Фрэнк начал плакать и привлекать внимание! Джерард не хотел, чтобы он попал в беду. Он правда не хотел. Чёрт, да он бы даже заплатил за него, если бы он только увидел, что именно тот прячет. Он не хотел, чтобы эта женщина била Фрэнка, пока у того не пошла носом кровь. Бедный ребёнок вёл себя так, будто он даже не заметил этого — как будто это было второстепенно по сравнению с его отчаянной потребностью извиниться. Джерард закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Он не хотел сделать Фрэнку хуже. Он правда не хотел. Он всего лишь делал свою работу... *~*~*~*~* Фрэнк лежал в кровати, рыдая; его ладони были плотно прижаты к глазам, чтобы перед ними не мелькали цветные пятна. Всё тело ныло: ни одна его часть не избежала гнева матери. Она даже ударила его между ног, когда удары по лицу не помогли ей вытряхнуть из сына достаточно искренние извинения. Она заставила его раздеться до нижнего белья — не для того, чтобы придать избиению какой-то сексуальный подтекст, но чтобы больше унизить его. Но несмотря на всё это, её слова — вот что больше всего его ранило, когда он лежал на полу спальни. Сколько раз она назвала его бесполезным? Сколько раз она сказала ему, что хотела бы, чтобы он не рождался или чтобы отец забрал его? Сколько раз она кричала, что не хочет его больше никогда видеть? Фрэнку было жаль — ему было жаль за всё. Жаль за то, что он был голоден, жаль за то, что он не мог себя нормально вести... Жаль за то, что он оттолкнул единственного друга, который мог бы выслушать его, не осуждая и не докладывая в полицию — даже если Фрэнк хотел, чтобы мама перестала бить его и кричать каждый день, он любил её. Она была больна. Она была просто больна, и ей нельзя было сесть в тюрьму. Когда мама ушла, Фрэнк медленно лёг в кровать и накинул одеяло на своё израненное, ноющее тело. Она била его ремнём, руками и ногами, и он чувствовал, как кровь сочится далеко не из одной ссадины. Когда подросток перевернулся, то ощутил, как его спина липнет к простыням, но он знал, что это было не от пота, и эта мысль только заставила его заплакать ещё сильнее и отчаяннее. Он упорно пытался сохранять молчание. Мама сказала, что если она услышит от него хоть один звук, то вернётся и «закончит работу». Он не знал, что именно ещё можно было закончить, но он и не хотел узнавать. Фрэнк уже тогда осознавал, что не пойдёт на следующий день в школу, и пытался хоть как-то утешиться тем, что сможет лежать в кровати всё утро и восстанавливать силы. И может быть — может быть, если ему повезёт, — Майки будет волноваться, и Фрэнк сможет сказать, как ему жаль, что он разозлился и убежал. Он не хотел отталкивать Майки. Майки был его единственным другом, и он не мог позволить себе потерять его.