***
Джонин все еще убежден, что это ужасная идея. Когда в дверь звонят, он запирается в спальне, затыкает уши наушниками и врубает айпод на полную громкость. Впрочем, это не помогает: он все равно прислушивается, время от времени ставя песню на паузу. Голоса доносятся из гостиной. Джунмён угощает гостей ужином и поддерживает непринужденную беседу. Джонина это раздражает, потому что… трахайтесь уже и валите нахрен! Он падает на кровать, лицом зарывается в подушку и кусает наволочку, чтобы хоть немного успокоиться. Это еще ни разу не помогло, но разбивать кулаки о стену тоже не выходит. Джонин со стоном перекатывается на живот и трет лицо ладонями. Почему из всех людей в мире на прием к Джондэ должен был попасть О Сехун? То есть, конечно, в этом нет ничего удивительного — он такой же человек, как и все, но... Джонину от этого не легче. Да и Мён повел себя как козел, соглашаясь на предложение друга. Джонин рычит и садится. Ладонями упирается в матрац и оглядывает комнату. Хочется что-нибудь сломать, но мебель не виновата, что некоторым людям плевать на чувства близких им людей. Голоса смолкают, слышатся шаги. Джонин узнает их: так ходит только Джунмён. Секунда ожидания, и в дверь стучат. — Детка, на секундочку… — слышится из-за нее. — Входи, — Джонин выдергивает из ушей наушники и бросает айпод на тумбочку, к книге, которую нет никакого желания читать. Мён проскальзывает в дверь, бесшумно ее закрывает и, запустив руки в карманы джинсов, поднимает глаза на Джонина. — Мы сейчас с Сехуном… ну, ты понимаешь, удалимся. Ты бы не мог… — Нет. — Дай договорю, а уже потом будешь говорить «нет». — Валяй. Но все равно нет. Что бы ты ни сказал, — Джонин разворачивается к партнеру, садится по-турецки и смотрит выжидающе. Он не хочет соглашаться на просьбы Мёна. Хватит того, что он на эту согласился. — Там Кенсу. И… как-то некрасиво оставлять его одного, не находишь? — Поверь, я все это нахожу очень и очень некрасивым. Но развлекать парня, пока ты будешь трахать его партнера, не собираюсь. — Но, детка… — Хватит так меня называть, — шипит Джонин и переползает на край кровати. — Я вообще не понимаю, почему он здесь. — Он хотел убедиться, что я подхожу его «Сехунни». — О, господи, — Джонин закрывает глаза пальцами, сдавливает их. Его сейчас стошнит. Как вообще они до этого докатились? Почему они не могут быть одной из тех пар, которые живут простой жизнью? Просыпаются по утрам, наспех пьют кофе, целый день торчат на работе, ужинают под глупое ток-шоу, занимаются сексом и спят каждый на своей части кровати? Джонина это вполне устраивает. Он не хочет другой жизни. Страсть и прочие быстропроходящие прелести не для него. — Джонин, пожалуйста. Полчаса… — Ох, думаешь, тебя хватит на столько? — Не язви. Я прошу поболтать с парнем. Ладно, хотя бы просто посиди с ним. Посмотрите телевизор, не знаю. — И что мне за это будет? Там, кстати, прекрасная акустика. — Сделай звук громче. — Иногда я тебя ненавижу. — Мне кажется, ты делаешь это намного чаще, — Джунмён берется за ручку, поворачивает ее и тянет дверь на себя. — Если не хочешь встречаться с Сехуном, подожди пять минут. — Хорошо, — Джонин натянуто улыбается, и Мён уходит. Джонин никогда в жизни не чувствовал себя так неловко. Они сидят на разных концах дивана и избегают друг на друга смотреть. Джонин вертит в руках бутылку пива, к которому не притронулся, а Кенсу потягивает колу из высокого стакана. Она теплая и давно выдохлась, но парень этого, кажется, не замечает. Он нервничает, и Джонин его понимает. Сам как на иголках и прислушивается. Так проходит минут десять, а потом все идет наперекосяк. В гостиную входит Джунмён. На лице странное, незнакомое выражение. Это явно не удовлетворенность, и Джонину становится не по себе. Он поджимает губы и взглядом спрашивает, что случилось. — У нас тут маленькая… проблемка возникла… — начинает Мён. — О, нет, — стонет Кенсу и утыкается носом в стакан. Парень, в отличие от Джонина, явно ожидал подобного. — Джонин, можно тебя на секундочку… — Нет, — Джонин улыбается. Сейчас самое лучше время вспомнить о мести. — Пожалуйста. — Нет. — Ну же, Джонин… — Я похож на фею-крестную, которая обязана исполнять все твои желания? Губы Мёна превращаются в бледно-серую полоску; глаза закрываются. Три секунды на вдох, четыре — на выдох. Щелчок пальцами — практически синхронный. — Ох, ладно. У нас тут… немного… не совсем… получается. — О, нет, — повторяет Кенсу, и лицо у него при этом такое мученическое, что Джонин хочет его обнять и сказать, что все будет хорошо. — То есть, не получается? Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, что и куда совать или… — Я хочу, чтобы ты заткнулся и вышел со мной в коридор. — Мне и здесь хорошо. К тому же, Кенсу-ши это тоже касается. — О, нет… — Кенсу роняет голову на грудь и закрывает лицо ладонями. Он явно страдает, правда, причину этого Джонин еще не понял. — Хорошо, — Джунмён одергивает рукава рубашки — сначала левый, затем — правый — и проходит к дивану. Садится между Джонином и Кенсу. — Я не могу заняться с Сехуном сексом, потому что… Джонин смотрит на него с нескрываемым любопытством. Ему на самом деле интересно, почему его партнер не может трахнуть такого парня, как О Сехун. — Я немного… нервничаю, когда… — Они в разных категориях сексуальной привлекательности, — страдальческим голосом говорит Кенсу. — Вот почему и я не могу этого сделать. — Вы шутите? — Джонин смотрит сначала на одного, затем на другого и понимает, что — нет, не шутят. — Ох, господи… — И… мы с Сехуном поговорили и… — Ах, вот чем вы так долго занимались? — Джонин! — Прости, продолжай. Вы поговорили и?.. — Так как… процесс пошел, мы решили, что если Кенсу не против, я… Кенсу выпучивает глаза; рот открывается. — Ты хочешь, — не шевеля губами, говорит он, — чтобы я… с тобой?.. — Да. — А Сехун? Мён прикусывает губу и переводит взгляд на Джонина. — Ты ебанулся? Нет! Нет, нет и еще раз нет. Я не… — Привет, Джонин. Джонин закрывает глаза и так сильно сжимает горлышко бутылки, что то выскальзывает из потных пальцев. Бутылка с глухим звуком падает на ковер. Придется зачищать, но это такая мелочь в сравнении с тем, что за спиной О Сехун. О Сехун, который называет его по имени и смотрит так пристально, что Джонин хочет содрать с себя кожу, потому что она вся в отпечатках его взгляда. — Знаешь, можешь со мной говорить. Джонин открывает глаза и выдыхает. Он может, без проблем, только вот не знает, о чем. В голове — ни одного варианта, молчание затягивается, и скоро начнутся вопросы, отвечать на которые Джонину совсем не хочется. — К слову, я не знал, что это ты. — Я старался, — Джонин натягивает на лицо подобие улыбки и поворачивается так, чтобы сидеть к дверному проему, где замер Сехун, в пол-оборота. Посмотреть на него прямо не получается, и Джонин пялится на складки джинсов под коленями. — О-о-о, нет, — Кенсу — парень понятливый. Чего не скажешь о Джунмёне. — Я так и не понял, ты согласен или нет? — спрашивает он; Кенсу стонет, а Сехун приглушенно смеется. — Он не согласится, — говорит он негромко и переступает с ноги на ногу. Опирается плечом о дверной косяк и складывает руки на груди. Джонин переводит взгляд выше, видит ключицы в вырезе рубашки и острый кадык под синеватой кожей. Некоторые вещи не меняются, напоминает он себе, опускает голову и улыбается. — Но, Джонин… — заискивающе тянет Мён и кладет руку ему на колено. Джонин поднимает на него глаза. — Что непонятного в слове «нет»? Знаешь, меня вполне устраивала наша сексуальная жизнь. — Меня, к слову, тоже, — поднимает руку Кенсу, оглядывается по сторонам и прикусывает край стакана. — Джони-и-ин… — Нет. — Джонин, на пару слов можно? Джонин внутренне вздрагивает. По телу бегут мурашки, и он радуется, что от двери их не видно. Дело принимает новый оборот, и Джонин понимает, что теряет контроль над происходящим. Сехун это знает — всегда умел выбить его из колеи — и пользуется своим преимуществом. — Хорошо, — Джонин встает, поднимает с пола бутылку и, поставив ее на стол, идет на выход. Сехун уже скрылся за дверью. В коридоре царит желтый полумрак, и Джонин старательно смотрит под ноги, оттягивая тот миг, когда придется посмотреть на Сехуна. Они не виделись четыре года, и за это время многое изменилось. Кроме одного, но Джонин надеется, что сможет это скрыть. — Слушай, мы здесь уже второй час торчим и… — сразу переходит к делу Сехун, — было бы неплохо, если бы ты… для начала посмотрел на меня. Джонин вздыхает и осторожно поднимает глаза. Сразу понимает, что делать этого было нельзя, но вернуть время назад не в его силах. Сехун изменился. Он стал выше, худее, осветлил волосы до русого оттенка и все еще носит браслет, который Джонин подарил ему во втором классе старшей школы. Он подвисает на нем и слышит, как точно секундная стрелка отрезает кусочки от настоящего и превращает их в прошлое. — Привет, — на полтона тише говорит Сехун и встает перед Джонином. Тот может лишь дышать, да и то с трудом. Сехун всегда действовал на него странным образом. Он убивал его — каждый миг, проведенный вместе, — а Джонин радовался этому как идиот. Потому что умереть от любви к Сехуну было его мечтой. — Угу. Так о чем речь? Сехун смотрит на него, изучая, пару невыносимо громких секунд, качает головой и говорит: — Я буду признателен, если ты согласишься на просьбу Джунмёна. Джонин смотрит на Сехуна, не мигая. — Ты шутишь? — Слушай, мы можем ничего не делать. Просто… пускай они уже потрахаются, и разойдемся. — Мне не очень нравится эта идея. — Ну да, ты же у нас фанат моногамии, — Сехун ухмыляется, а у Джонина, кажется, случается микроинфаркт. — Я не люблю, когда мои партнеры мне изменяют. — Но это же не измена. Ты согласился, так что… — С Мёном невозможно спорить. — С тобой тоже. Джонин сжимает кулаки и переводит дыхание. Ему хочется возразить, но ведь Сехун прав. — Хорошо. Пускай так. Только… — Вот и славно, — Сехун проскальзывает мимо него к двери гостиной, заглядывает туда и бросает: — Договорились! — О, нет… — из глубины комнаты доносится обреченный стон Кенсу.***
Джонин смотрит перед собой. На стене нет ничего интересного. Узор на обоях он выучил еще десять минут назад и теперь пытается придумать, какими элементами его можно дополнить. Сехун сидит рядом и листает журнал. Там нет ничего интересного — это журнал Джунмёна, который ничем, кроме инвестиций и нетрадиционных сексуальных практик, не увлекается. — Да расслабься ты, — не выдерживает Сехун и локтем толкает Джонина в бок. Джонин дергается и сползает на край кровати. — Долго они… — Что странно. Зная Джунмёна, могу заметить, что это… Я начинаю волноваться. Сехун смеется, и его смех настолько знакомый и родной, что Джонину становится плохо. — Слушай, а он знает… ну, о нас? — Давай лучше поговорим о его проблемах в постели? — Значит, нет. Почему ты ему не сказал? — А ты бы сказал? — Теперешнему парню о том, что он собирается трахнуть моего бывшего? — Ага. — Ну, это было бы немного… — Неловко. — По меньшей мере. Сехун кривится. Джонин невесело смеется. Хочется плакать. — А ты знал, что это я? Хотя не отвечай: ты полвечера прятался в комнате, «разгребая завал на работе», так что ответ очевиден. — А ты бы остался, если бы знал правду? — Джонин поворачивает голову и смотрит на Сехуна. Между ними каких-то полметра, и этого бесконечно мало для того бесконечно «много», что между ними было. Сехун отвечает таким же прямым взглядом. — Да, Джонин. — Мне нужно выйти, — Джонин встает с кровати и быстрым шагом идет к двери. — Сбегаешь? — бросает ему в спину Сехун. — Да, — Джонин берется за ручку и тянет дверь на себя. — Не уходи. Джонин зажмуривается и лбом прижимается к двери. Каждая секунда рядом с Сехуном — все еще невыносимо больно. — Подойди. Джонин отталкивается от двери, разворачивается и, путаясь в ногах, идет к кровати. Встает перед Сехуном. Тот смотрит на него, и Джонин знает, что будет дальше. Так не должно быть, потому что это очень и очень неправильно, но — господи! — кто он такой, чтобы перечить О Сехуну? Сехун дергает его за ремень и заставляет подойти ближе. Расстегивает замки и пуговицы умело и быстро, а Джонин облизывает губы, которые тут же высыхают, и дышит через раз. Воздух слишком густой и горячий для его легких, а сердце качает явно не кровь. Сехун ловит его взгляд и приспускает джинсы вместе с бельем. Джонин знает этот взгляд, он готов за него умереть. Сехун гладит его бедра, и Джонин уже не хочет останавливаться. Он закрывает глаза и откидывает назад голову. Кладет ладони Сехуну на шею, гладит выступающие позвонки и короткие жесткие волосы на затылке. Сехун подается вперед и открытым ртом проводит по его животу. Джонин зажмуривается и усиливает хватку. Сехун целует его пупок и шепчет: «Все хорошо». Все совсем не хорошо, и Джонин уже жалеет об этом. Они делают это, подчиняясь единственному правилу: медленнее и дольше. Сехун всегда был тихим, а Джонину приходится вспоминать, как это делается. Стены тонкие, как и его нервы, и звуки рвутся наружу с каждым движением их тел. Сехун редко позволяет кому-то водить, но Джонин помнит его слабые места. Он знает его десять лет, семь из которых — любит до одури. Он помнит его тело как узор на своей ладони, но сегодня делает новое открытие: за четыре года, что они не виделись, в Сехуне накопилось столько нежности, что ее хватит на двоих. — Медленнее, Джонин, медленнее, — шепчет он, целуя Джонина в шею, и тот делает все, что он захочет, потому что исполнять его желания — неописуемо приятно. — Ты изменился, — уже одеваясь, говорит Сехун. У него слегка подрагивают руки, и застегивать пуговицы получается не особо ловко. Джонин смотрит на него через плечо, но ничего не отвечает. Он-то знает, что ничегошеньки не изменилось. — Ребята, мы все, — слышится из-за двери, и Джонин облегченно переводит дух. Еще пять минут в обществе Сехуна, и он наделает таких глупостей, что секс с ним покажется детским лепетом. Сехун подходит к зеркалу, поправляет волосы и поднимает воротник рубашки. Как бы Джонин ни старался, сдержаться у него не получилось. — Спасибо, — уже от двери говорит Сехун, бросает на него прощальный взгляд и уходит. Джонин сидит на аккуратно заправленной кровати и напоминает себе, что мужчины не плачут.***
Все плохо. Все настолько плохо, что это замечает даже Джунмён. Ему хватает сообразительности, чтобы вычислить причину без посторонней помощи. Прошло две недели, а Джонин уже не вспомнит, когда последний раз нормально ел и спал. Он сутками торчит на работе, лишь бы меньше времени проводить с Джунмёном, придумывает дурацкие отговорки, чтобы не заниматься сексом, и ведет себя так, что только последний идиот не поймет, что он не в порядке. — Все, мне надоело, — Мён бросает на стол газету и, упершись в его край ладонями, смотрит на Джонина. Тот колупает вилкой свой субботний омлет, который, впрочем, ничем не отличается от пятничного или воскресного, и вздрагивает, когда на стол шлепается толстый, еще пахнущий типографской краской еженедельник. — Читать это? Даже не буду спрашивать, почему? — Джонин цепляет плохо прожаренный кусочек, вертит его и опускает на тарелку. — Мне надоело твое поведение. — Ты действительно хочешь говорить об этом сейчас? — Почему бы нет? Ты вообще не хочешь со мной разговаривать. В л ю б о е в р е м я, Джонин. Джонин вздыхает. — Начинай, — откладывает вилку в сторону и откидывается на спинку стула. — Отлично. Я, дорогой мой, не идиот, как бы тебе этого ни хотелось. Я вижу, что ты меня избегаешь. — В этом причина? — А этого не достаточно? Джонин сжимает переносицу; уже четвертый день его мучает мигрень. Имя ей О Сехун, и он понятия не имеет, как с ней бороться. — Слушай, Мён, давай начнем с конца. Чего ты хочешь? От этого разговора. Чего ты конкретно хочешь? Поговорить и забыть? Если да, то я пасс. — Я хочу знать правду. — Какую? — Что у тебя с О Сехуном? — Ничего. Представь себе. — Ты уверен? — Больше чем. Думаю, я бы заметил, если бы было иначе. — Тогда в чем дело? — В том, что… — Джонин прикусывает язык и заставляет себя успокоиться. В таких разговорах давать волю эмоциям не стоит. Впрочем, этого вообще не стоит делать. — Мне с самого начала не нравилась эта затея, понимаешь? А теперь я чувствую себя, прямо скажем, хреново. — Ты с ним спал? Джонин проводит языком по зубам. — Да. — И почему я узнаю об этом только сейчас? — Потому что ты не спрашивал. Хорошо, это не то, чем я горжусь. И… это вообще была твоя идея! Ты запер нас в одной комнате, хотя я просил не делать этого. — Ты что, гормонально нестабильный подросток? — на лице Мёна отражается презрение и нечто, что Джонин определяет как брезгливость. — Мы встречались в старшей школе. — Ох, первая любовь? Что, серьезно? Джонин не находит слов. Смотрит на Джунмёна и пытается понять, почему он до сих пор здесь? Что связывает его с этим человеком? — Чего ты хочешь? — спрашивает он, когда понимает, что Джунмён не собирается продолжать. — Не знаю. Мне нужно подумать, — говорит тот и встает из-за стола. — О чем думать? О том, какой я плохой, или о том, что происходящее между нами — не отношения? — Что ты хочешь этим сказать? — Что я не хочу, чтобы ты думал. Потому что не о чем. Как прежде уже ничего не будет. Потому что я не хочу этого, понимаешь? Я не смогу. — Из-за школьной любви? Скажи, что шутишь… — Причем здесь это? Даже если забыть о Сехуне, наши отношения… господи, Мён, у меня язык не поворачивается назвать происходящее между нами отношениями. — Мы два года прожили вместе. Мне кажется, это называется именно так. — Из этих двух лет полтора года мы только и делали, что ссорились. — О, господи, забудь. Мне нужно в автомастерскую: двигатель барахлит... — Да, конечно, езжай. Это же важнее разрушающихся отношений! — Знаешь, мне тебя не понять. — Могу то же самое сказать. Джунмён обходит стол и уже заносит ногу над порогом, когда в дверь звонят. Настойчиво, не отнимая пальца от звонка. — Надеюсь, это маньяк-убийца, который вынесет мне мозги, — цедит сквозь зубы Мён и идет открывать. Джонин встает и бредет следом. Если это маньяк, то он хочет посмотреть. Это намного хуже, чем маньяк. За дверью — О Сехун, и по его лицу Джонин понимает, что сейчас будет что-то очень и очень похожее на гребаный апокалипсис. — Ох, ты дома. Прекрасно: надо поговорить, — Сехун не дожидается приглашения и, потеснив Мёна, входит. — К делу: какого хрена? — О, боги, — закатывает глаза Джунмён и захлопывает дверь. — И чем я тебе не угодил? — Что у тебя с Кенсу? — Прости, но я не совсем понял вопрос? — Что, блять, у тебя с моим парнем? Джунмён бросает взгляд на Джонина, как бы говоря: «Мир сошел с ума и сделал мою квартиру филиалом дурдома». — Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Правда. — А Кенсу считает иначе. — Ох, боги, а я-то причем? — Ах, ты не при чем? А кто трахал моего парня? — А кто трахался с моим? — Это имеет отношение к делу? — Нет: так, к слову… Джунмён на грани, Сехун уже ее переступил, а Джонин жалеет, что это не маньяк. Он бы не отказался умереть. Можно даже долго и мучительно, потому что происходящее говорит об одном: Сехуну плевать на то, что произошло между ними. Его волнует Кенсу, у которого, кажется, чувства к Джунмёну. По крайней мере, это звучит логично. Хотя нет, не очень. Просто Джонину больно, и он не может мыслить рационально. — Так вот: сунешься к Кенсу, и я скормлю тебе твои же яйца. — Понятно, — Джунмён снова бросает взгляд на Джонина: просит о поддержке. Тот ничем не может помочь: он сам цепляется за воздух, пытаясь не захлебнуться растворенной в нем болью. Она горькая и жжет, попадая в легкие. — Джонин? — Мён замечает его состояние. Сехун оборачивается и наконец-то смотрит на Джонина. Тот отводит взгляд в сторону. Отпускает кусочек обоев, который незаметно для себя отодрал, и отступает к дверному проему. Два жалких глотка кофе, сделанные за завтраком, просятся обратно. — А ты, таки, не изменился, да? — говорит Сехун, качает головой и оборачивается к Мёну. — Я предупредил. Уходит. Дверь за ним закрывается практически бесшумно. — Джонин… — в голосе Мёна звучит сочувствие. — Тебе нужно в мастерскую, — говорит Джонин и возвращается на кухню.***
— Ты труп, — Джонин не успевает проснуться и поэтому не сразу понимает, кому принадлежат слова. Он оглядывается; в спальне темно, и только свет из коридора ложится на пол широкой оранжевой полосой. — Я предупреждал, — вторая фраза звучит отчетливо, и Джонин понимает, что это Сехун. Он в коридоре, и судя по ответному сопению, Джунмён тоже там. Джонин скатывается с кровати, сует ноги в тапки, понимает, что одел их неправильно, но времени переобуться нет. Сехун в их квартире в третьем часу ночи не предвещает ничего хорошего. — Вы знаете, который час? — Джонин жмурится, оказавшись на ярком свету. Прикрывает глаза сложенной козырьком ладонью; открывает один. Джунмён кутается в халат и так рьяно жмется к стене, что, кажется, сейчас проложит путь в соседскую квартиру. На лице — сонное недоумение и вполне бодрый испуг. На Сехуне мокрая от льющего на улице дождя кожанка, а взгляд говорит о том, что кому-то будет больно. — Твой гребаный бойфренд трахает моего парня. Тебя все еще интересует, который сейчас час? — Сехун бросает на Джонина ледяной взгляд. — Да мне посрать. — Ах, тебе посрать? — Да, Сехун. Пускай трахает кого хочет: это его жизнь. Сехун смотрит на него добрые полминуты. На лице то выражение, которое Джонину никогда не нравилось. — Прости, еще раз: тебе похрен, что твой парень… — Да! Что в этом слове тебе непонятно? — По ходу, мне ты непонятен. — Замечательно. А теперь сделай одолжение и проваливай. Сехун облизывает уголки рта. — Хорошо, я уйду. А ты, — оборачивается к Мёну, — молись, чтобы мы не встретились. Джонин не дожидается, когда Сехун уйдет, и возвращается в постель. Джунмён приходит через минуту. — Ты спишь в гостевой, — не глядя на него, говорит Джонин и закрывает глаза. Умирать входит в привычку.***
Просыпаться среди ночи от настойчивого стука в дверь тоже входит в привычку. Джонин ненавидит планировку новой квартиры. Мало того, что он живет фактически у соседей на кухне, так еще и дверь оказывается в метре от изголовья кровати. Джонин молится на то, чтобы это был гребаный маньяк, выползает из кровати и, закутавшись в одеяло, идет открывать. С маньяками ему явно не везет. На пороге — Сехун. На нем все та же кожанка, что и три недели назад, а вот взгляд совсем другой. Джонин никогда не видел его настолько испуганным. — Сехун? Что… Сехун входит в квартиру. Двигается он как-то странно и явно его не слышит. Спотыкается через собственные ноги, налетает на стену и, толкнув дверь, заваливается на кухню. Джонин идет за ним. — Сехун?.. Сехун останавливается у стола, упирается в него ладонями и судорожно выдыхает. Только сейчас Джонин замечает, как сильно у него трясутся руки. Губы тоже дрожат, а ресницы — блестят. Это или слезы, или блик от уличного фонаря, что заглядывает в комнату. — Сехун… Джонина тошнит от страха. Он не понимает, что творится с Сехуном, и это пугает его больше, чем… да больше всего на свете! Потому что это Сехун. Что может быть важнее? — Я… господи, я думал, ты умер. Мне друг сказал, что… — Сехун замирает с открытым ртом и пытается говорить, но явно не может. Он даже дышать не может, а Джонин готов разрыдаться, потому что ему больно от того, как больно Сехуну. — Он в неотложке работает и… говорит, там парень один, господи, у него твое имя и... — Сехун прижимает ладони к глазам. Руки трясутся как проклятые. Он весь содрогается и, беззвучно рыдая, опускается на корточки. — Сехун… — это единственное, что Джонин может произнести. Он подходит к нему и, опустившись на колени, обнимает за плечи. Одеяло падает на пол. — Я поехал в морг и… Я думал, это ты, господи, я думал, это ты. Джонин никогда не видел Сехуна плачущим. Даже когда они расставались, плакал только он. — Я в порядке, — Джонин обнимает его сильнее, а Сехун садится на пол и выпрямляет ноги. Дрожит крупно и дышит рывками, словно пытается воздух пить. — Это страшно… Джонин утыкается в его висок лбом и зажмуривается; не плакать — невыносимо сложно. Сехун поворачивает голову, и Джонин чувствует влажный поцелуй на подбородке. Губы горячие, дыхание еще жарче, но от них — мороз по коже. — Ты помнишь, почему мы расстались? — шепчет Сехун, не отнимая рта от подбородка. — Потому что я любил тебя слишком сильно. — Так вот, я придурок, — короткий выдох. — Мне казалось, что… это не то, что мне нужно. Я не понимал, как мне повезло. Боже, почему людям не запретят влюбляться в восемнадцать? В таком возрасте у них не хватает… Хорошего пинка им не хватает, чтобы понять некоторые вещи. — Сехун опускает голову и носом утыкается Джонину в шею. Джонин устраивается удобней, гладит его по плечу. Сехун дышит ему под подбородок с полминуты, а потом садится прямо. Заглядывает в глаза и говорит: — Я люблю тебя. Это же нормально? Джонин понимает, что у него не бьется сердце только когда прижимает кулак к груди. Кивает неуверенно и сглатывает отдающую зубной пастой слюну. Они смотрят друг на друга, перестают чувствовать течение времени, а затем Джонин сдается и целует соленые губы. Сехун отвечает, а через секунду уже ведет. Они оказываются на полу, и Джонин пропускает все до того момента, когда Сехун начинает трахать его пальцами. Он кусает его плечи, чтобы заглушить боль, но остановить не пытается. Сехун единственный, кто имеет право прикасаться к нему так. Так глубоко и так откровенно. М е д л е н н о и бесконечно д о л г о. 21 февраля, 2015