Становление

Табаки злится. Я чувствую это спиной - что он уже готов вцепиться в Черного, но игнорирую. Остальные кидают на Шакала настороженные и опасливые взгляды, Русалка всем своим видом почти умоляет его успокоиться, а меня принять меры, но я упорно смотрю только на Черного. Вот он, новый Песьий Вожак, лично прибыл, явил свой светлый лик, чтобы сказать, что одного из наших забили псы, да и стоит с таким видом, будто ему тоже прилетело и неизвестно, кому еще хуже. Но все понимали, что прилетит, если Табаки за моей спиной не решит вдруг, что смерть Волка - это не самая веская причина для качественного мордобоя. Мы выходим из душного клуба все вместе, и бармен провожает нас нечитаемым взглядом, что бесит еще больше. На улице так же людно, но хотя бы на слух не давит совершенно сумасшедшая музыка, к которой никто из нас так и не смог привыкнуть. Встаем подальше, в стороне, все, как по команде закуривают, только Русалка и Черный продолжают стоять не шелохнувшись. И все чего-то ждут. - Найди его, - говорю, почти цежу, выдыхая очередную порцию дыма, отчего образ вожака псов на мгновение погряз в едком тумане. Он не посмеет сейчас качать права и читать лекции на счет приказов - И прими меры. Черный кивает, прекрасно понимая, о ком я, но Табаки этого мало. Теперь киваю я и все расходятся кто куда: пес к своим, устраивать разбор полетов и мылить шеи; наши обратно в душный клуб - нажираться до сблеву и пытаться осознать и переварить услышанное. А я снова закуриваю, оборачиваясь, чтобы сбить с Шакала спесь, как мне и полагается. Только ее там и в помине нет. Стоит, прислонившись спиной к бетонной стене, запрокинув лохматую голову так, что лица не видно. Сигарета в руке истлела, а уголек обжег пальцы на прощание и выпал. Он недвижим, но видно, как его разбивает мелкая, чуть заметная, дрожь, имеющая прямое отношение к дорожкам слез, собирающимся каплями на подбородке. Не думалось мне, что когда-нибудь я увижу эту картину, но Шакал действительно плакал. А после этого со всей своей немалой дурью шарахнул по стене, отчего мне пришлось напрочь забыть о курении, чтобы предотвратить чужую истерику, мечтая не дать волю собственной. Развернув его к себе, заключаю чужое лицо в ладони и вижу, насколько ярче стали его глаза от пролитых слез, но это совсем не тот блеск, который хотелось бы видеть кому-то. - Табаки, - начинаю тихо, зная, что он не сразу услышит, а если услышит, то не послушает, но орать на него просто нельзя. Он слишком нестабилен, слишком Дитя Дома, чтобы так просто адаптироваться в Наружности - Табаки, тише. Успокойся. Он попросту не реагирует, пялясь не меня пустым взглядом. Сейчас здесь нет веселого, распевающего песни по поводу и без, Шакала. Сейчас здесь только мальчик, которого Волк когда-то принял в четвертой, который отверг мысль о смерти после гибели Леопарда. Он снова сконцентрировался на своей внутренней боли, заведомо зная, что она может вполне осязаемо сломать его кости. И я ничем не могу помочь и поэтому, и по ряду иных причин, по которым вожак четвертой выделяет именно его, хотя и не должен, я подаюсь вперед и накрываю его губы своими. Чувствую, как он напрягается на мгновение, но тут же отвечает на поцелуй, в котором слишком уж много очевидности и тоски, на мой в вкус, слишком много обреченности. Но Табаки всегда Табаки, поэтому уже сейчас он смеется мне в губы. Ту ночь мы не вычеркнули, но слегка исправили. Волк не погиб - он просто покинул Стаю, обособился в свойственной для него манере, оставив нам на прощание кое-что из своих вещей (по одной на каждого, остальное мы со Сфинксом и бутылкой рома просто сожгли). Мы убедили себя, что он при любом возможном раскладе теперь в мире лучшем, чем этот. Часто собирались в моей квартире, приглушали свет, оставляя несколько ночников и вспоминали Серый Дом с его жизнью. С моей стороны такие ночи проводились лежа на коленях Табаки и лениво перебирая бусины и жетоны на его браслетах - сказать мне было нечего. Такой поворот событий Стая восприняли с радостью и даже Крыса, заглядывающая к нам временами, не стала отпускать комментариев по поводу наличия любимчиков у вожака. Сфинкс и Русалка приносили чай и кофе со вкусами, от которых голова шла кругом; Рыжий все время припирал - в неведомых количествах - алкоголь. В одну из ночей Шакал ускользнул на балкон, под прикрытием покурить, но когда прошло двадцать минут, стало ясно, что дело не в никотине. Подвыпившая стая вовсю подпевала моей коллекции пластинок, так что моим выбором стало незаметно для их глаз уйти следом за юношей. Тот, как и ожидалось, нашелся на балконе, а в пачке, которую он открывал при всех, не хватало четырех сигарет. И сразу стало ясно, что здесь витает не только табачный дым, но и кислый, горьковатый привкус тоски по Волку, которого мы не похоронили - доверили псам - но простились. Закуриваю и встаю рядом с Табаки, облокотившись на перила балкона. - Мы не можем притворяться все время, - произносит Шакал, скидывая пепел на проезжую часть, простирающуюся под нами - Волк не уехал. Он, черт возьми, мертв. Он не кричал, но тон его был неприятным. В нем было слишком много усталости, слишком много недосказанности. А Шакал Табаки, страдающий от невысказанного - это вещь похуже любого оружия Наружности. Я молчу. С тех пор, как на меня пал пост вожака, мне удалось понять, что Лось, в свое время, был прав, говоря, что ему приходится впитывать эмоции множества разных людей и держать у себя. - А тебе от этого будь легче? Если мы прекратим игру? Закончим сказку? - спрашиваю я, затягиваясь, и поступаю точь в точь как Волк, ставлю перед выбором. А Табаки молчит и это говорит само за себя. В ту ночь, малышу Шакалу, бывшему Вонючке, пришлось проститься со своим идолом и принять нового - в виде самого себя.