Двадцать четвёртое декабря

Четырнадцатое марта. Рин заканчивает тренировки поздно ночью и по возвращению в свою комнату без сил падает на жесткую кровать и почти моментально отключается. Плавание отбирает у него всё, а Рин и не против — он верит в прекрасное будущее, в легкие победы и спортивный азарт. Вообще не представляю, в каких облаках он витает, и за что будет хвататься, когда земля под ногами рухнет. Однако, заботливый пожилой тренер обещает вершины мира сего почти за бесценок. Может быть, оно так и случится, если фортуна будет благосклонна. Нитори волнуется за результаты семпая куда больше, чем за свои собственные. И всякий раз лезет со своей никому ненужной, никчемной добротой и всепоглощающим состраданием, когда Рин кажется уже на грани нервного срыва. Жалость Матсуоке не нужна, да только кохай этого, наверное, не понимает, оттого и огребает больше всех и чаще. Семнадцатое марта. По воскресеньям Рин обычно садится на первый же утренний поезд и пропадает на целый день. Возвращается по старой доброй традиции далеко за полночь, тихо проскользнув мимо каморки коменданта. Иногда он заявляется в дурном настроении, и тогда кохай послушно замолкает, дабы не попасть под горячую руку; иногда безмерно уставший с влажными волосами и мокрой, прилипшей к поджарому телу майкой, но всё чаще — слегка пьяный и до того довольный, что Нитори как-то даже обидно становится. Восемнадцатое марта. Семпай уделяет ему всё меньше времени, и Нитори, должно быть, чувствует себя брошенным. В последние дни Рин заканчивает тренировки раньше и часами переписывается со мной по телефону и отчего-то мне кажется, что много-много при этом улыбается. А утром в понедельник Нитори непозволительно долго пялится на яркие засосы, которыми осыпаны и шея, и грудь, за что получает толстым словарем по голове. И все-таки десять исходящих в чужом телефоне к некому «Хару» его огорчают больше, чем тупая боль в правом виске, куда пришелся удар. А потом Рин вырывает у него из рук телефон и долго и неистово кричит, несмотря на то, что я прошу его быть помягче к этому мальчишке. Двадцать пятое марта. Этой ночью Рин и вовсе не приходит. Нитори, конечно же, всё понимает, и, верно, сидит у окна до самого рассвета со страдальческим выражением лица. С первыми лучами солнца семпай всё-таки появляется с унылой гримасой и опухшими глазами и хрипло шипит, чтобы Нитори убирался к чертовой матери. Наверное, я все же переборщил, когда просил оставить меня в покое. Нитори же, несомненно, происходящему радуется, потому как Рин перестал пропадать по ночам. Пятнадцатое августа. Во время летних каникул стоит неимоверная жара, и деваться некуда, если нет кондиционера или вентилятора на крайний случай. Бассейн — единственное спасение, как для меня, так и для их общежития, и Рин снова с головой ушел в тренировки, совсем не обращая внимания на приставучего кохая. А Нитори лезет из кожи вон, чтобы его снова заметили, но удается это только во время праздника*, когда семпай по пьяни переспал с ним в парке в двух шагах от площади с палатками и угощениями. Нитори никогда не был так счастлив фейерверкам, а я никогда не впадал в такое бешенство и не напивался настолько, чтобы отключиться прямо у барной стойки. Не знаю, как оказался дома, а откуда в мобильном семнадцать исходящих «Рин» даже слышать не хочу. Второе сентября. «Я не люблю тебя», — говорит Рин медленно, и я слышу в телефонной трубке тихие всхлипы, но губы мои от этих жалостливых звуков расплываются в каком-то подобии улыбки. В ответ откуда-то доносится короткое: «Знаю», — и я бросаю трубку, потому что большего мне слышать и не нужно, я и так радуюсь этому слишком сильно. До весны остаётся всего полгода, и Нитори просит семпая остаться с ним хотя бы до выпуска. Матсуока сначала отнекивается, мол, ничего из этого всё равно не выйдет, но я уговариваю его согласиться, так как жалость к этому слабому и совершенно не приспособленному к жизни парнишке пересиливает во мне здравый смысл. Я целую Рина на прощание в лоб.

***

Двадцать четвёртое декабря. За тринадцать лет мало чего изменилось, разве что Рин перестал грезить об Олимпийских играх. Работа офисным служащим отбирает много времени, а на глупые мечты о соревнованиях его просто не хватает. Да и говорить о том, что не сбылось, нет особого желания ни у него, ни у меня. — Рин-семпай? — окликнувший его Нитори удивленно хлопает глазами, не веря в возможность этой встречи. После короткого разговора они отправляются в ближайшую дешевую забегаловку выпить саке и вспомнить школьные годы, между тем, плавно обминая неудобные для обоих темы. — А ты изменился, Нитори, — говорит Рин сидящему перед ним возмужалому парню, одетому в дорогой брендовый костюм, на который ему бы самому пришлось копить несколько месяцев. — Пожалуй. Зато ты, семпай, всё такой же. Рин молчит и рассматривает царапины на деревянной столешнице, и не знает, какие слова лучше подобрать, а Нитори ждет его недолго и после нескольких минут неловкого молчания достает из кармана брюк несколько смятых десятитысячных купюр. — Знаешь, мне уже пора. До свидания, семпай. Рин мне всё рассказывает в тот же вечер по телефону, и я с присущей мне невозмутимостью снова выслушиваю жалобы. Я знаю о жизни Рина абсолютно всё: и о холодности когда-то влюбленного в него кохая, и о скором увольнении, и о грядущем Рождестве и сильном недостатке денег. По правде, я бы мог обеспечивать его и сам и даже настоять на переезде в мою квартиру, да и Рождество мы бы замечательно отметили вдвоём, как тринадцать лет назад. Только вот у Матсуоки красавица жена, и скоро родится сын.