Вместо разговоров

Если спросить у Мицуки, когда это началось — она не ответит. Нервно поведет плечом, обернется встревожено и налетит на Хироми; не извинится — убежит, дойдет до отметки «кажется-скоро-вечер» и под завывания аварийной сирены, вкрученной в голову вместо внутреннего голоса, вернется. Мицуки всегда возвращается. Изуми видит и знает; Изуми держит сестру на прицеле, наблюдая с верхушки очередного дерева, улыбается и словно чувствует, как ломается и достигает дна Мицуки. Если спросить у Мицуки, когда это началось — она не ответит, только увидит Изуми в зеркале, испугается и развернется стремительно, успеет наткнуться взглядом лишь на плотно закрытые двери и окна, споткнуться о выпавшую из рук одежду и на выдохе простонать: сумасшествие. Мицуки не знает, когда это началось и есть ли этому конец. Просто Изуми стала меняться плавно и аккуратно; грациозно — под стать всем движениям. А еще совершенно незаметно. И Мицуки не знает, считать это даром или проклятием: когда ты видишь, как любимая сестра распадается на детали и собирается совершенно неожиданной фигурой; видишь, как беззвездное небо в её глазах прогорает и оставляет отпечатки огня; видишь монстра под оболочкой человека — и от одного взгляда тебя выворачивает наизнанку. Просто Изуми стала другой, и никто этого не заметил. А Мицуки слушает и думает, что даже голос чужой; на каких-то незаметных волнах, неуловимых интонациях — Мицуки не может объяснить, но не сомневается. Мицуки просто чувствует, и это единственное, что она, вроде бы не беспомощная, сейчас может. Изуми изменяет своим привычкам, то же самое делает и её сестра. Раньше Мицуки любила наблюдать и подмечать какие-то мелочи поведения — сейчас это делает Изуми. Мицуки не осмеливается лишний раз смотреть на монстра, рождающегося вместо её сестры, первое время даже пытается избегать, но вскоре понимает: этой Изуми весело, эта Изуми смотрит только на неё. Рядом с Изуми Мицуки чувствует себя бабочкой-однодневкой, у которой нет завтрашнего дня. А Насе-самая-старшая продолжает наблюдать. Изуми знает, что Мицуки её любит: любит неправильно, давно и... Изуми бы назвала это «чисто», но дрожащее на ветру слово сгорает в разожженном огне прежде, чем долететь до их недожизни. Мицуки любит Изуми «до» — полюбит и Изуми «после». Ей, наверное, нужно немного времени, чтобы свыкнуться. «И сдаться», — добавляет Изуми мысленно и уверенно. Она пьет чай и подбрасывает чужие слова в почерневший камин. Она выжидает. — Сестренка. Изуми вопросительно смотрит на Мицуки, и застывшая полуулыбка на её губах плавится и стекает горячим воском — и всё в тот же камин, в копоть, в гарь. Мицуки не боится и не отводит взгляд, и сопутствующий ветер теперь не собьет и не унесет её; Мицуки осторожно присаживается рядом, начинает что-то говорить, спустя некоторое время сопровождает свой рассказ жестами, а Изуми кажется, что комнату заполняет вода. И речь её сестры такая спокойная и уверенная, что Изуми не может подобрать нужный для ухода момент, и всё сидит, слушает, смотрит как будто куда-то в даль, а ноги обволакивают водоросли, и невысказанные рыбы-слова кусают руки и задевают плавниками кожу. Еще чуть-чуть, немного — и Изуми захлебнется, задохнется, но она вдыхает-выдыхает воздух и вставляет в разговор пару фраз. Вода отступает, а Изуми еще чувствует неприятное ощущение сдавливавших её водорослей. Мицуки улыбается, у неё словно всё хорошо и как всегда, но Изуми видит израненное и больное тело фарфоровой куклы. Изуми, точно, тянется к ней, хочет надавить на проступающие россыпью трещины-разломы, пустить как будто искусственную кровь и доломать, но Мицуки смотрит на часы и стремительно исчезает, говорит, что куда-то спешит и только погасший и посветлевший камин твердит, что здесь кто-то был. Изуми интересно, как Мицуки смогла ломаться и не упасть, тонуть и не захлебнуться; Изуми интересно, с какого момента её контроль конкретно для одного человека стал пустым звоном и обыкновенным декором. Изуми интересно, и она находит Мицуки всюду. Их общение находится на границе двух миров, очерчивается линией, разделяющей океан с небом, и смешивает цвета их речей сползшим на ткани стежком. Изуми часто сидит у сестры в комнате, бросает громкие и вызывающие слова и касается Мицуки, с восхищением наблюдая, как отпечатками её прикосновений становятся новые трещины: едва заметные, но ощутимые. Изуми отмечает нестабильный уровень воды, дразнит аккуратными потоками обдуманных предложений и отбрасывает реальность на второй план. Мицуки смеется, а Изуми... Изуми совершенно точно её не любит. Изуми смотрит ей в спину пристальным взглядом, открывает все клетки и хочет спустить курок. Изуми целует уже уснувшую Мицуки в лоб, гладит по волосам, а пожелание спокойной ночи закрепляется печатью ночных кошмаров, что преследуют до самого утра. Изуми совершенно точно её не любит. Изуми хочет полностью ею владеть. Мицуки теряется среди тряпичных кукол, чувствует себя вывернутой наизнанку и с ужасом понимает, что скучает по тем дням, когда видела Изуми всюду. Изуми постепенно менялась — Мицуки видела это, и пропустила момент, когда сама стала другой. Только одна из них останется победителем, и Мицуки знает, что уже поздно что-то менять. Когда Изуми водит пальцами по её спине и лунный свет стекает с ногтей на кожу белесыми линиями, выжигающими на сетчатке глаза чужую душу, Мицуки понимает, что точка невозврата осталась далеко позади. — Почти шрамы, — Изуми шепчет на самое ухо. — Красиво. Как у Хироми. Мицуки вздрагивает всем телом и снова остается одна. Изуми побеждает — Изуми больше не тонет. Изуми негласно занимает первое место и запускает в дом огонь аккуратными порционными всполохами: её очередь осыпать сестру разговорами. Изуми неправильно делала, используя против Мицуки её же оружие. Когда на шее сестры появился самый главный надлом, Изуми аккуратно надавила, натягивая струну и заставляя почувствовать жжение зависимости. Когда Мицуки улыбалась, смеялась, ломалась и возрождалась — Изуми всегда рядом была. Изуми — маяк и солнце, ради которого менялась Мицуки. Под который она подстраивалась, попадая под влияние сестры, введенное внутривенно слишком незаметно, чтобы его почувствовать. Когда Изуми перестала лепить и менять, она стала чаще оставаться в своей комнате. Мицуки остро чувствует. Изуми умеет ждать. — Сестренка... Дом загорается с самой крыши, загорается резко, быстро охватывая всю площадь, и только в запертой комнате Изуми запах жженого дерева сцепляется в схватке с сыростью и остатками тины. — ... открой. Три. Два. Один. Изуми встречает её поцелуем в щеку, берет за руки и собирается рассказать о многом. Тело Мицуки охватывает слабое жжение: дни в безмолвии сочтены.