Ключи святого Петра

— Не хотелось бы лишних жертв и ненужного переполоха, но ты настолько упрям, что это может многому повредить. Мне жаль, но теперь тебе придется заснуть навсегда. Маленький передатчик сорван с шеи и жалобно хрипит на полу — из динамика надрывается голос Леверье. Резкий, нервный, хриплый… Требующий ответа непривычно встревожено — так, будто бы глава Центра уже успел догадаться о произошедшем, все понял по молчанию, говорящему сейчас лучше всяких слов. Говард знает, что уже не успеет ответить. На фоне отдаленного шума в Ордене, на фоне резких, тревожных криков начальства каждый шаг, каждое движение Апокрифа слышно в десять раз отчетливее, громче. Каждый шаг, каждое движение, каждое слово. Не сулящее ему ничего хорошего. *** Он не закрывает глаза, когда нечеловеческая рука вздергивает его подборок. Время действия странной способности кардинала уже полностью истекло, и теперь Линк может отчетливо видеть жуткое лицо разумной Иносенс, чьи глаза лишь на секунду впиваются в него холодным взглядом. Он не видит ладони, пальцы которой быстро изгибаются, превращаясь в тонкие, острые лезвия, но чувствует их холод за секунду до удара. Он знает, что бесполезно надеяться на пощаду, бесполезно считать возможным еще раз, последний раз оказать посильное сопротивление. Потому что в нечеловеческих глазах живой, разумной Чистой Силы, он явственно прочел смерть. Всего за несколько секунд. Крик боли, рвущийся из горла, захлебывается, тонет перехваченный воздухом в легких. Кардинал, вновь принявший человеческий облик, произносит без эмоций короткое замечание – ровным, спокойным голосом, и его шаги неспешно исчезают, тонут, растворяются – Черный Орден гудит как потревоженный улей. *** Все произошло слишком быстро и видимо, так же быстро закончится. Прямо здесь, в грязи, среди обломков и в луже собственной крови, черным пятном растекающейся по полу. Человек — не соперник Ноям, человек — не соперник Чистой Силе. И за слабую, но успешную попытку противостоять ей, его ожидает жестокая расплата. Страшная рана нанесена в центр солнечного сплетения, в золотое соединение нервных окончаний внутренних органов. Чудо, что момент нанесения удара не совпал с ритмом бешено колотившегося сердца. Чудо уже то, что он все еще дышит и, полупарализованный, оглушенный болевым шоком, чувствует только подбирающийся, проходящий волной по телу смертный холод. Предсмертная агония будет страшной. Но еще несколько долгих, мучительных минут и наступит вечное забвение. И мысль о том, что со смертью нужно, необходимо бороться, ослабевает с каждой секундой. За один этот проклятый день, за один этот вечер и ночь Говард чувствует себя усталым куда больше, чем за все свои прожитые девятнадцать лет. *** Он сделал все, что мог. Все, что было в его силах и даже больше. И его убивали только потому, что сочли опасным. Для кого — не имеет значения. Для Сердца ли, самого ли Апокрифа, или Чистой силы вообще, чью иную сторону он увидел, но теперь вряд ли сможет кому-либо об этом рассказать. Линк успевает подумать о том, Иносенс носит свое имя не по праву и мало чем отличается от своего извечного врага. Дар Бога, Его благословение? Лживая сказочка, написанная по заказу Святого Престола. «Знаешь, почему на папских гербах так часто встречаются ключи Святого Петра? Это не от врат Рая — от человеческих сердец. Ты сам для них как замок, а отмычку здесь подбирают ничуть не хуже профессиональных взломщиков». « — Я думаю, что это несправедливо. Почему Чистая Сила не может выбрать всех? Почему такие, как мы, лишены этого шанса? — Не говори ерунду. Много званых, но мало избранных, помнишь? Просто так положено. — Но почему?! Ведь мы бы тоже не отказались спасти этот мир. Почему она избирает не всех?» *** Потому, что у человечества нет союзников в этой войне. Потому, что люди — это не бойцы, люди — это поле боя. Черные и белые шахматные фигуры, марионетки, которых дергают за нити. Одних — Тысячелетний Граф, других — Чистая сила. И та, и другая сторона приходит к тем, у кого уже нет или никогда не было будущего, за которое стоит бороться, ради которого стоит жить. Они обе сначала дают призрачную надежду, и обе с одинаковой жестокостью потом ее отнимают. Ключи от рая, знак святого Петра – призрак надежды, жизни, счастья, который неизменно заменяют мечом, с лживым благословением вложенным в руки. Кому-то тьмой, кому-то светом… А тот, кто не был выбран даже на роль фигуры или куклы, главных действующих лиц жуткой пьесы, платит жизнью за попытку что-то изменить в чужом сюжете. *** С каждым судорожным вдохом во рту все сильнее металлический привкус крови, по телу проходит короткая, болезненная судорога. Все закончилось бы в тысячу раз быстрее, если бы удар был нанесен чуть повыше – в грудь, в сердце. Все закончилось бы иначе, если бы он не сопротивлялся, не боролся за контроль над собственным телом. Все закончилось бы по-другому, если бы он не помог сбежать Уолкеру, просто позволил себе заснуть и все забыть. Сон и стертые воспоминания – награда послушной кукле, болезненная рана и мучительная смерть – наказание за нарушенные правила игры. Он отказался от места, отведенного ему, от своей роли наблюдателя, от этих чужих надиктованных правил. Потому, что невозможно оставаться безучастным к судьбе важных для тебя людей, невозможно просто сидеть и смотреть, сложа руки. Невозможно и нельзя. Потому, что последняя надежда человека — он сам, и никто другой. *** Сдаться и позволить Апокрифу стереть память было бы слишком просто, даже если сопротивление до последнего, наперекор всему, повлекло за собой смерть. Умереть сейчас — проиграть тем более. Так, что все сделанное ранее будет выглядеть только жалкими попытками что-то изменить, целиком и полностью обреченными на провал. Как последние, судорожные и беспорядочные движения, рывки утопающего за несколько секунд до того, как над его головой сомкнутся черные воды и хлынут в легкие, удушая и разрывая их болью. *** "Ты выбрал для себя очень тяжелую дорогу. Думаешь, что защитить, спасти кого-то настолько легко?! Так хотя бы с себя начни тогда, инспектор Говард Линк…" "Не смей сдаваться. Никогда, слышишь? Если ты позволишь кому-нибудь себя убить, то я не стану молиться за твою душу". "Обещай мне не умирать. Обещай, пожалуйста! Если это случится, я никогда тебя не прощу... Обещай же, Говард!" Звонкий смех и насмешливая лисья улыбка. Жесткий, стальной взгляд, брошенный через плечо. Слезы в глубоких чистых, светлых глазах, обиженно поджатые дрожащие детские губы. Не было ни дня, чтобы он не вспоминал о них. Не было ни дня, когда бы он перестал верить в собственные силы. Наперекор всему, пусть и бывали редкие минуты слабости и отчаяния. Да у кого их нет? *** Пусть скажут, что для обыкновенного человека такая гибель замечательна хоть чем-то – не напрасно, не зря. Когда бы он мог рассчитывать на что-то большее? Тень, наблюдатель. Да только... — Не оправдывайся, ты ни в чем не виноват ни перед кем из нас. Ты никого не предавал. — Не говори за всех с такой уверенностью. Они так не считают, кому как не тебе это знать. — И что? Что с того? Уйти и попробовать выжить или умереть вместе с нами – вот между чем и чем ты выбирал на самом деле. Если бы ты остался – что бы изменилось? — Рао… — Люди могут назвать бездействие разумным самосохранением, а попытку что-то изменить — безумным безрассудством. Не верь им, Говард. Не сдавайся никогда, помни, но не оставайся в прошлом. Даже смерть лучше бездействия, но сложность именно в том, чтобы не дать себя убить. Запомнишь? Вот и отлично. *** Память — единственное убежище, которого его никто не мог лишить. И не сможет, не прикажет не вспоминать, не заставит забыть. Для неспособных думать, не желающих сознавать, есть лишь красивая ширма этой войны. Благословение Папы, спасение человечества – сказка для тех, кто блуждает в бесконечной тьме или тонет в слепяще-лучезарном свету. Кто или безропотно с улыбкой, или со злобой и проклятьями, но всегда добровольно ложится жертвой на чужой алтарь – непонятно зачем, во имя чего, ради кого. Под звон ключей обманчивого рая, просто по прописанному заранее сюжету. Правилам нужно подчиняться до тех пор, пока их параграфы можно обойти без потерь, выгодно повернуть в свою сторону. А если это невозможно более, то остается только одно — послать их ко всем чертям. Даже смерть лучше бездействия, тупого подчинения, сна, покоя. Но не она победа в каждой схватке этой войны. Победа – это жизнь и желание выжить, умение защитить себя и других. Остаться последним, безусловно, достойный финал. Но только не для того, кто попрощался с безмятежной, легкой жизнью — раз и навсегда и уже очень давно. Не для того, кого растили улицы со своей жестокой, простой сутью, но совершенно непредсказуемыми законами. Учили находить в темноте пятна света, верить в тепло солнца и жизни, открывать робкую нежность и заботу за грубоватой, жесткой маской. И позднее правила, пытавшиеся воспитать иное, были подхвачены слухом, но так и не смогли проникнуть в сердце. К людям, потерявшим все, невозможно подобрать ключа. *** Говард слышит нарастающий шум в коридоре, чужие возгласы и крики перепуганной, «вовремя» очнувшейся от сна охраны. Слышит голос Леверье, повелительно прикрикнувший: «Прочь с дороги!» в ответ на робкие замечания, что в камере все еще дым, все еще может быть опасно. Слышит, как распахивается дверь и дальнейший разговор Малькольма Леверье и Мей Чанга, но, слабея, с трудом улавливает и разбирает чужие слова. Органы чувств уже отказываются ему повиноваться, из тела вместе с кровью медленно уходит жизнь. Старик Чжу, сбросив с плеч свою куртку, укрывает его теплой тканью и судорожно ищет тонкую нить пульса на запястье. "Потерпи, продержись еще немного", — почти уговаривает он, вычерчивая дрожащей рукой священные знаки призыва Атуды — прямо здесь, на грязном полу, среди пыли, копоти и крови. Нет времени, дорога каждая минута. Нет твердой уверенности в том, что жизненных сил слабого, старческого тела хватит, будет достаточно для исцеления страшной раны. Но в голосе старого Чанга звучит отчаянное "Ты будешь жить". И этому отчего-то быстро и твердо верят все: Леверье, так и не вставший с колен, Рене и Бак за дверью. И это последнее, что успевает услышать и понять Говард Линк, теряя сознание, проваливаясь, наконец, в милостивое забытье. Кардинал здорово просчитался в расчетах. Удивленное "Ты действительно что-то..." прозвучало сродни комплименту и признанию чужого упорства, силы, стремления, но разумная Чистая Сила, видимо, просто привыкла смотреть на людей как на беспомощных игрушек. Марионеток, чьи сердца, точно ватой, заполнены такими чувствами, как любовь, дружба, печаль и отчаяние. Марионеток со слабыми телами и душами, которыми так легко управлять, играя. Но человек на деле гораздо более сложное создание. Опасное своей непредсказуемостью, безрассудством, своим "марионеточным" сердцем, своей упрямой верой в то, что он все еще может что-то изменить. Выжить самому и спасти других. Тех, кому в одиночку уже не достает этой силы заново сыграть против правил, не единожды взлететь против ветра. Люди — третья сторона в этой войне. И не всегда и не всех из них уничтожить или подчинить себе настолько просто.