Моё бездомное море

«Но это же неправда, правда? Это не всё не на самом деле? Не со мной. Просто с кем-то другим, а я это вижу. Я просто смотрю со стороны. Смотрю и…и не испытываю ничего такого, похожего на отвращение. Мне…нравится за этим наблюдать?» Молодой человек лет двадцати трёх, одетый в шерстяную обтягивающую кофту кофейного цвета, ассиметричный вырез которой обнажал чуть выпуклую ключицу, и иссиня-чёрные брюки, сидел на диване мягкой белой кожи. Его спутанные, немного рыжеватые волосы, чуть ниже плеч, были растрёпаны, но не сильно. Лицом он был, можно сказать, остр, в нём не было ни одной плавной черты. Но юношу это нисколько не портило. Впалые глаза выдавали в нём, как можно было подумать, человека, увлекающегося вещами не столь разрешенными, но это были просто последствия бессонных ночей и непрекращающихся трудовых будней. В комнате, оклеенной персиковыми обоями, было приятное освещение, возможно, именно из-за этих самых обоев. Помимо дивана, цвет и текстура которого так напоминали слегка подтаявший белый шоколад, стоял еще небольшой стол с алюминиевыми ножками и стеклянной поверхностью, да два пластиковых синих стула, так не вписывающихся в интерьер. За когда-то белыми занавесками, порченными временем и пылью, уже был вечер цвета индиго. Петербург уже поужинал, но ещё не ложился спать. То самое счастливое время, когда семья собирается вместе, чтобы поговорить или поиграть, например, в «Монополию». Родион, хотя его семья была далеко отсюда, тоже чувствовал себя счастливым. Вопреки тому, что происходило в нём, в его душе. Он сидел на диване своей съёмной квартиры в «спальном районе» города Петра, немного раскачиваясь, скорее, от волнения. - И что же… давно тебя посещают такие мысли? Кроме Родиона, надо сказать, в комнате был ещё один молодой человек. Он был одет просто, синяя футболка с какими-то надписями на французском языке и брюки немного потёртой голубой джинсы. «Футболка цвета моря», - как подумал Родион, увидев её впервые. Но было в нём что-то необыкновенное: то ли его немного загорелая, но очень ровная кожа, но, скорее, седина на волосах - с правой стороны у него был небольшой клочок отчётливо седых волос, хотя, ему можно был дать лет восемнадцать-двадцать. На самом деле, ему было пятнадцать. - Давно ли это со мной, - Родиону, казалось, было трудно даже дышать, так он был слаб телом, - не помню. Два, может, три месяца. Он в бессилии отвернулся от седовласого юноши, смотря на паркет. Второго, кстати, звали Холден. Его отец был американцем, но на этом биографию Холдена мы и закончим. Холден был очень чутким человеком, умевшим слушать – такое редкое качество, тем более, для мужчины. И сейчас, когда Родион от него отвернулся, он почувствовал, что должен что-то сказать, чтобы поднять ему настроение. Родя, - начал он, к слову, с небольшим акцентом, - Родя, тебе нужно что-то с собой делать. Тебе нужно отвлекаться, чем-то заняться, забыться, чтобы не оставаться наедине с собой. Родион поднял свои измученные глаза на Холдена. Он казался ему единственным, кто способен хоть что-то в нём понять, в Родионе. Ведь даже сам он, Раскольников, так была его фамилия, не мог. Но сейчас ему казалось, что даже Холден его не слышит. - Я не знаю, куда мне себя деть. У меня нет выхода. Мне ничего не хочется, - Раскольников откинулся на спинку дивана. «Господи, какой же ты худой», - Колфилд. Фамилия Холдена была Колфилд. Родион посмотрел на друга. - Холден… - Да? - Ты можешь мне помочь? - Конечно, - Колфилд серьёзно посмотрел на товарища. Раскольников сидел с минуту, изредка вздыхая, а потом подвинул подвинулся вплотную к Холдену, настолько вплотную, насколько это было возможным, и поцеловал его. Немного, совсем чуть-чуть. Поцеловал просто потому, что ему нужно чувствовать себя не одиноким. Холден не показал ни удивления, ни смущения, ничего. По его лицу не было понятно, что он почувствовал в этот момент. Родион обнял его лицо руками. Колфилд, почувствовав на слегка горячих щеках прохладу родиных ладоней, немного прищурился и посмотрел в глаза Раскольникову. Эти глаза молили об одном – о понимании. И Холден, хоть и был наполовину американцем, понял. Он взял ладони Родиона в свои, медленно их опустил и обнял Раскольникова. Эти объятия, которых Родион, казалось, ждал с рождения, были такими сладостно долгими в минутах, но такими мучительно короткими в тысячелетиях. Холден прижимался к щекам Раскольникова, тёрся о виски, как кошка, обнимал нечесаные родины волосы. - Холден…Холден, ты же не уйдёшь? Колфилд вздохнул. - У меня же нет дома. Куда я уйду. На Петербург падала ночь, а семьи делали последние ходы в «Монополии».