Сорвать маску

Изысканные яства Вари вызывали ныне подступавшую к горлу дурноту, голова по прежнему гудела, и, не притронувшись к запоздалому завтраку, Владимир отослал все еще насупленную кухарку, а после заперся в библиотеке, намереваясь прийти в себя в одиночестве. Сперва пытался занять себя изучением расходных книг, но неумеренное употребление алкоголя, как и ожидалось, не способствовало подобному занятию. Более занимательное чтиво в лице классиков английской литературы также отнюдь не помогало почувствовать себя лучше – мысли то и дело возвращались в прошедшую ночь, с каждой минутой все более усиливая презрение к самому себе. Догнать ее, объяснить, что тысячу раз виноват, что раскаивается и сомневается, что когда-либо станет свободным от терзающих душу угрызений совести. Обнять, прижать к себе, успокоить и никогда не отпускать. В отчаянии сжав губы, Владимир закинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. «Где ты, Аня…» Хотелось тотчас сорваться и, оседлав Грома, ринуться навстречу, но он усилием воли удержался от порыва, опасаясь разминуться и еще больше оттянуть момент встречи. Ее отсутствие вызывало почти физическую боль, и, чувствуя, что тоска прокрадывается в душу, многократно усиливая чувство вины и усугубляя и без того мучительную пульсацию в висках, Владимир потянулся к графину с водкой. После нескольких рюмок боль притупилась и, измученный переживаниями в ожидании скорой встречи и запоздало проснувшейся совести, он не заметил, как провалился в тяжелый беспокойный сон. Пробудился он с осознанием безотчетной тревоги. Не ведая, сколько пробыл в забытьи, барон тяжело поднялся, размышляя, что скорее всего Анна уже в поместье – комната была погружена в темноту. Должно быть, никому не достало смелости беспокоить барина, чтобы зажечь свечи. Медленно переставляя затекшие ноги, Владимир подошел к окну и отодвинул тяжелый красный бархат портьеры – за окном в царстве опустившихся сумерек бушевала метель. Плотный поток кружащих снежных хлопьев скрыл от барских глаз все дворовые постройки, снежинки бесновались, стуча в окно, словно предупреждая об опасности, а затем неслись дальше, уносимые порывами сурового февральского ветра. И в этот самый момент барону впервые стало по-настоящему страшно. Скинув морок похмелья, он во мгновение ока покинул библиотеку, поспешив на кухню. Варя сидела у окна и беззвучно молилась. -Варя! Анна приехала? Глаза кухарки сказали ему все без слов. -Вели Григорию седлать Грома. Глаза барина метали молнии, но Варя, вырастившая Владимира с пеленок, с опаской, но позволила возразить. -Помилуйте, Владимир Иванович! Куда Вы в такую пургу? Возможно, Аннушка пережидает непогоду в какой-нибудь деревне по пути и, как только распогодится, тотчас вернется. -Я должен убедиться. Что если что-то с санями или с лошадьми? Владимир поспешил одеваться, Варя засеменила за ним. -Возьмите на подмогу Григория, прошу Вас, Владимир Иванович! Одному Вам нельзя. Неровен час, и Вас спасать надо будет. А коли и правда что с санями, так тем более помощь понадобится. В словах кухарки был толк и, молча кивнув, Владимир вновь приблизился к окну, с тоской глядя на разбушевавшуюся стихию. Вскоре у крыльца барского дома показался Григорий, ведя под уздцы двух жеребцов, а спустя несколько минут Варя взволнованно наблюдала, как молодой барин поспешно вскочил в седло и ускакал с Гришкой в кромешную белую мглу. *** -Нам бы только переждать пургу, Аннушка, -обессиленный Никита, кое-как смахнув с тулупа мокрый снег, ввалился в горницу и тяжело опустился на грубо сколоченный табурет. Кутаясь в шаль, Анна поспешила ему навстречу. -Все так плохо? – с тоской в голосе выдохнула она. -Сани почти замело, снег летит в глаза, ничего не вижу. Сколько ни пытался – все понапрасну, только перемерз зря. Рассветет, может и пурга стихнет, и тогда можно будет попробовать все исправить,-виновато покосился Никита, чутьем понимая, что каким-то чудным образом Аню тянет обратно в барский дом. Беда никогда не приходит одна, а иначе как объяснить, что, решив свернуть с тракта в сторону охотничьего домика и почти добравшись до долгожданного укрытия, они с досадой столкнулись с новой проблемой - полозья с одной стороны, налетев на скрывшийся под снегом острый камень, треснули, и с каждым шагом с трудом тянувших сани уставших лошадей трещина все больше увеличивалась. Отвязав сани, Никита взвалил на себя купленные в столице продукты и вещи и, взяв под уздцы лошадей, стал прокладывать путь по плотному снежному настилу в сторону уже виднеющегося за деревьями домика. И теперь они здесь, у камина забытой Богом в лесной чаще избушки, отрезанные от остального мира пургой и этой поломкой, наспех перекусившие пирогами Вари и травяным чаем, и Анна винит себя, как никогда ранее, вопреки логике, вопреки здравому смыслу, всеми мыслями стремясь на сотню верст к югу, чтобы, сгорая от стыда, страха и непонятного трепета встретиться с пронзительным и, несомненно, ныне мрачным взглядом серых глаз. Ее стыд и блаженство, беда и радость, ее ангел и демон. Засмотревшись на лениво лижущие припасенные в избушке дрова языки пламени, Анна не заметила испытывающий взгляд Никиты. -Что с тобой, Аннушка?-участливо поинтересовался он, осторожно коснувшись ее руки. -Мне надо домой, Никита. Так некстати эта пурга…-задумчиво проговорила Анна, не отводя взгляда от полыхающего огня. -Я тебя не понимаю. Еще третьего дня мы мечтали сбежать оттуда, куда глаза глядят, потом ты пожертвовала ради меня своим достоинством, согласившись в обмен на вольную исполнять этот постыдный танец... Оторвав взгляд от камина, Аня умоляюще посмотрела на конюха. -Прошу тебя, Никитушка, давай не будем обсуждать эту тему. Мне просто нужно домой. Никита медленно подался вперед, взял в свои ее холодные ладони и заглянул в полные тревоги глаза: -Молодой барин чем-то запугал тебя? Ты можешь открыться мне, Аннушка, и, может быть, вместе мы найдем выход. Не обманывай себя. Ты же всю жизнь шарахалась от него, он жизни тебе не давал, а с этим срамным танцем превзошел самого себя в жестокости, так отчего же ты так рвешься к нему теперь? Аня всхлипнула и несмело посмотрела в глаза старого друга. -Не знаю, Никита. Мне кажется, что что-то должно случиться. Что-то плохое. Никита небрежно повел плечами. -Не все ли равно, если тебе от него одни страдания? Взгляд Анны, полный боли и тоски, заставил Никиту отшатнуться. -Если так печешься за хозяина, сходи к Сычихе, попроси отвести беду. А заодно и прибавить себе чуток гордости,-вырвалось у него. Больше они не разговаривали, спустя некоторое время постелив каждый себе на двух грубо сколоченных кроватях и устало опустившись на подушки. Вымотавшись после тревог и волнений ушедшего дня, Анна погрузилась в плен беспокойного сна, темного, тягучего, обволакивающего своей безысходностью и безнадежностью, бросившего ее во мрачный, объятый метелью лес, окруживший плотным кругом гнущихся от ветра голых деревьев, и не было видно ни зги – только яростный, бешеный танец мечущихся снежных хлопьев, да завывание пурги где-то на границе между верхушками вековых сосен и тяжелыми, бело-сизыми тучами, и казалось, нет выхода из этого мрака, нет даже надежды на спасение. И как далекий, из трусости упущенный шанс, в ушах еле слышно звучал его полный отчаяния голос: «Где ты, Аня….» -Аня… Распахнув глаза, Аня скинула с себя тяжелое колючее покрывало и села на неудобной постели, пытаясь прийти в себя. В жарко натопленной избе ее бил озноб, но девушка тут же позабыла о своем самочувствии и тягостном тревожном сне – Никита беспокойно метался по кровати, разрывая тишину частным, тяжелым дыханием, перемежающимся с невнятными звуками, в которых она с трудом угадала свое имя. Соскочив с кровати, она метнулась к конюху и коснулась тонкой ладошкой его лба. -Никита, Никита, ты слышишь меня? Она уже не могла припомнить, когда в последний раз наблюдала такую сильную лихорадку, разве что в позапрошлую зиму, когда слегла с простудою Глаша, и Варя, отпаивающая травами бедную крепостную, тайком крестилась и молила о здравии девушки, сама, очевидно, не надеясь, что ее молитвы будут услышаны. Никита горел огнем, из груди вырывался приглушенный хрип, и Аня обругала себя последними словами за то, что заставила его пытаться починить сани в такую метель. Однако, скоро смекнув, что ее стенания никак не могут помочь мечущемуся в бреду парню, она, поплотнее запахнув на себе теплую накидку, принялась изучать содержимое шкафчиков под окном и стройных рядков миниатюрных связок трав, свисающих у печки. Опознав чабрец, ромашку и несколько других знакомых с детства растений, девушка принялась варить отвар, которым Варя всегда потчевала приболевших домочадцев. *** Метель завывала под окнами еще три дня, словно насмехаясь над абсурдным желанием крепостной вновь встретить холодный серый взгляд своего хозяина, вместо этого наделяя ее участью заботливой сиделки и все больше отдаляя от человека, необъяснимым образом занявшего главное место в ее сердце и мыслях. *** Еще немного, и он сойдет с ума. От тоски ли, стальными тисками сжавшей его сердце, от неподъемного чувства всепоглощающей вины перед хрупкой, как былинка, нежной и чистой девушкой, от количества ли водки, без конца поглощаемой им в редкие часы, когда, обессиленный от многочасовых поисков, он возвращался домой, чтобы хоть немного собраться с силами и ненадолго проваливался в тревожный сон, где ему тоже не было покоя. Вконец измучив Грома, еще двух лошадей и сопровождающего его Григория, Владимир жил только одной мыслью – поскорее найти ее, чтоб никогда не отпускать. Но каждая пройденная сквозь озверевшую метель верста вносила свою лепту в постепенно угасающую надежду вновь сжать ее в объятиях. Варя что-то причитала о том, как ужасно он выглядит, и что надобно бы выспаться и поесть, но его уставшее и изможденное тело было равнодушно к еде и с трудом подчинялось приказу перехватить хоть небольшие обрывки сна. Они добрались до трех сел и побывали в нескольких охотничьих домиках – нигде не было ни следа Анны. Положение осложнялось незнанием, когда Анна с Никитой покинули Петербург и на каком месте их застала пурга, а поскольку путь от Петербурга до Двугорского был совсем не близкий, круг поисков мог расшириться почти до бесконечности. Пробираясь по глубокому снегу, уже давно не обращая внимание на больно жалящие лицо мелкие льдинки, Владимир до рези в глазах вглядывался в белую мглу в надежде обнаружить сани или хоть какие-то следы пропавших, но с каждым часом с болью в душе осознавая, что шансы найти их тают на глазах. Напрасно Варя уверяла, что ничего с ними не случилось: Никита может позаботиться об Аннушке и доставит домой целой и невредимой – Владимиру все чаще казалось, что Аня могла намеренно избрать другую судьбу. В самом деле: еще третьего дня они собирались бежать из поместья, и только его грязный шантаж вынудил ее остаться. А после его чудовищного поступка ничто не может помешать несчастной девушке бежать от него подальше со всегда обожавшим ее Никитой. Эта мысль постепенно укоренялась в измученной поисками и муками голове барона, но он продолжал метаться по лесу, зная, что не может перестать, если есть хоть мизерный шанс, что Аня мерзнет где-то в этой беспросветном царстве мрака и холода. По дому он ходил, как тень, вызывая своим помятым мрачным видом сочувствие Вари и страх остальных. Дворня старалась всячески избегать попадаться на глаза вконец обезумевшему из-за какой-то крепостной молодому барину, лишь Карл Модестович то и дело бросал как бы невзначай, что сбежали, шельмецы, уж он-то сразу просек цель их совместной поездки в город. Владимир ничего не отвечал, лишь мрачнел все сильнее, и, заперевшись в библиотеке, наливал себе очередную порцию горячительного. Опрокинув в рот несколько рюмок с обжигающей жидкостью, он, не в состоянии более даже думать и терзать себя, очередной раз проваливался в тяжелый сон. * Когда он в следующий раз с трудом разлепил налившиеся свинцом веки, острая боль пронзила глаза – сквозь оконные стекла лился ослепительно яркий свет зимнего солнца, оттеняемый пронзительной синевы чистым, безоблачным небом. Яркий солнечный луч смело пронзал мрак библиотеки, щедро одаривая позолотой купающиеся в его свете пылинки и напоминая молодому барону цвет и сияние волос той, которая навсегда поселилась в его сердце. Аня… Должно быть, уже утро, и сегодня она все-таки вернется домой. Превозмогая мучительную боль в похмельной голове, Владимир спустился вниз и потребовал у Вари кофе с пирогами, чтобы чуть подкрепить силы и вновь отправиться на поиски. Спустя несколько минут в гостиную вплыла Полина, неся поднос с завтраком. Сделав несколько глотков обжигающего ароматного напитка, Владимир собрался было отослать ее прочь, однако девка успела начать причитать. -Что же это Вы, барин, совсем себя не жалеете – вон как осунулись, глаза потухли совсем, плечи сникли. Вам бы в баньку, да в кровать отсыпаться. Сделав вид, что не замечает призывно-ласкового тона, Владимир поморщился. -Брось болтать и поди отсюда вон. -Не серчайте, барин, я же о Вас беспокоюсь. Вон Анька-то, неблагодарная какая оказалась. Вы к ней со всей душой, жизнью ради не рискуете, а она такое выкинула… Опустив чашку Владимир впился в Полину гневным взглядом. -Ты о чем это? -Ах, да. Вы же изволили отсыпаться. Рано утром Карл Модестович, чтоб Вам услужить, послал мужиков на поиски по хорошей погоде и сам во главе поехал и… -Да говори же!-не выдержав, рявкнул Владимир. -Так сбежали они,- сочувствующе протянула Полина.- Карл Модестович добрался до постоялого двора в Никольском. Видели их там вчера – обоих. Назвались венчанными мужем и женой, бесстыжие, в одной комнате ночевали, а как рассвело, сразу же поспешно засобирались. Куда-то на юг путь держат, подальше от исправника, видать, и от вас, барин. -Поди прочь,-выдохнул Владимир. Просторная, светлая гостиная вдруг превратилась во мрачное, удушающее пространство. Нервно рванув воротник сорочки, молодой Корф поднялся с места, и, пошатываясь, побрел к дверям, в отчаянной погоне за живительным кислородом. Выйдя на крыльцо, он болезненно поморщился от ослепительного света ясного зимнего дня и, обессиленно прислонившись виском к дверному косяку, стал жадно ловить ртом обжигающий морозный воздух, совершенно не замечая слабых порывов ветра и пронизывающего тело холода. Мир словно во мгновение утратил яркие краски, и вдруг со всей ясностью открылась истина, которую он так долго отказывался принять как данность. Она – его свет, его кислород, его солнце, его единственный смысл жизни, который он разрушил своими же руками. В душе не нашлось ни злости на Никиту, ни гнева на нее – лишь всепоглощающая пустота и безнадежность. Владимир закрыл глаза, прислушиваясь к привычным звукам очередного дня в барской усадьбе. Храп лошадей, позвякивание ведер, отдаленные перебранки дворни – все теперь казалось принадлежащим миру, в котором ему места не было. Только сейчас с пугающей четкостью он осознал, что без этой хрупкой, нежной, светлой девушки он здесь не у дел. С трудом оторвавшись от двери, барон направился в спальную, прихватив по дороге графин с водкой. Напиться вдрызг, забыться хоть на время, чтобы немного ослабить эту невыносимую тяжесть в душе, а завтра прочь из Двугорского – в Петербург, Москву – куда-нибудь, где ничто не будет напоминать ему о возможном, но упущенном навсегда счастье. * Под вечер поместье навестил гость, но совсем не тот, которого все так ждали. Перед ушедшим в себя молодым бароном, оказался корнет Императорской гвардии с особо важным донесением. Развернув гербовую бумагу Государя, молодой военный зачитал приказ его Величества, коим Государь сообщал, что просьба барона о восстановлении в звании удовлетворена и, чтобы доказать верность Царю и Отечеству, он должен тотчас отбыть в полк и с ним на Кавказ. Владимир не видел, как удивленно раскрыли рты Полина и Карл Модестович, как Варя в горе прижала руку ко рту и с тоской посмотрела в гостиную, где, уставившись в одну точку сидел молодой барин. Ему вдруг стало легко и хорошо, словно жизнь подарила именно то, что ему было необходимо, избавив от участи ощущать себя чужим в собственном доме и не принадлежащим этим местам и людям, от живости воспоминаний, которые хранит каждый уголок его спальной и которые тяжелым крестом легли на его душу и сердце. Тихо уйти и хоть где-то применить свою никчемную жизнь, хоть кому-то принести не страдания – пользу. На удивление быстро протрезвев, Владимир сфокусировал убийственно спокойный взгляд на посыльном. -Благодарю за известия. Подите на кухню, Варвара накормит Вас, а я пока соберу вещи и приведу в порядок бумаги. Собрать вещи оказалось делом недолгим, бумаги заняли времени гораздо больше. Недолго думая, Владимир написал завещание и добавил к подготовленной на днях вольной Никиты еще одну. Вот и все, больше ему тут не место. Вызвав украдкой утирающую слезы Варю, барон убедился, что в коридоре никого нет. -Варя… -Да что же это делается, Владимир Иванович? Как же мы теперь? А Вы? Вот же напасть! – причитала кухарка. Владимир тепло улыбнулся и, подойдя к женщине, с детства окружившей его любовью и заботой, мягко положил руку на ее плечо. -Это не напасть, Варя, это выход. Я должен служить Отечеству, как и раньше. Это мой долг и искупление. За все. -Но Вас же могут убить,-всхлипнула Варя. -То же мне невидаль,-усмехнулся Владимир. – Брось причитать и слушай. У меня к тебе две просьбы, я никак не могу поручить это Карлу Модестовичу. Протянув Варе два свернутых листа с сургучной печатью Корфов, он продолжил: -Это вольные Никиты и Анны. Снеси в управу, зарегистрируй, чтобы их не преследовали, а то, неровен час, Карл Модестович заявит о побеге. Он всегда был на ножах с Никитой и придирался к Ане. -Как скажете, барин,-утерла глаза Варя и осторожно взяла бумаги. -А это, - Владимир достал еще один свиток, –это мое завещание. Спрячь, и когда меня не станет, отнесешь в управу. -Что значит когда? –всполошилась Варя.-Бог с Вами, Владимир Иванович, разве можно так? -Все, Варя, все. Ступай. И не говори Карлу Модестовичу. Замешкавшись, барон вдруг торопливо обнял Варю и, поцеловав в макушку, поспешно покинул библиотеку. Отъезжая от родного дома, Владимир ни разу не оглянулся. Корнет, видя мрачный настрой поручика, притих и молча смотрел в окно, Владимир же откинул голову назад и закрыл глаза. «Ну вот и все, Аня». Спустя полчаса тряской езды по лесной дороге, он вдруг выпрямился. -Сверни на повороте направо и останови у засохшей сосны,-крикнул он извозчику, и на вопросительный взгляд корнета пояснил: -Надо кое с кем попрощаться. Она уже стояла на пороге, накинув на плечи пуховый палаток, ожидая, будто за версту почувствовала его приближение. -Здравствуй, тетушка. -Володя, -выдохнула Сычиха, осторожно делая несколько шагов к своему мрачному, но удивительно красивому мальчику, отчаянно желая, но не осмеливаясь обвить руками его сильное, стройное тело и никогда не отпускать туда, куда он сейчас так стремится. -Судя по твоему виду, ты уже все знаешь. Неужели и правда ведьма?-усмехнулся Владимир, впервые не почувствовав злобы, глядя на тетку. -Подай в отставку, Володя. Ты совершаешь большую ошибку! – пытливые карие глаза смотрели в холодные серые с мольбой и отчаянием. -Я совершал ошибки до этого, тетушка, а сейчас поступаю, как предначертано, и чувствую, что это единственно правильно. -Она любит тебя, Володя. Вопреки всему любит. На мгновение Владимир застыл и пронзил тетку взволнованным взглядом, но тут же вновь обрел самообладание и усмехнулся. -Значит, все-таки не ведьма. Не неси чепухи. -Правду говорю! Богом молю, не уезжай! Подай в отставку! –Сычиха сделала еще несколько шагов и стояла прямо перед Владимиром, все еще не решаясь обнять мрачного племянника. -Избавь меня от этих страстей, тетушка. Я не за этим приехал. Я написал завещание, а поскольку ты моя единственная родственница, после моей смерти поместье отойдет тебе. Так что не зевай и следи за новостями, авось скоро станешь заправлять в Двугорском. И кстати, можешь хоть сейчас туда переехать – я дал наставление управляющему не выставлять тебя вон. -Володя. Вера… я не смогла бы… Ты же веришь мне? –по лицу Сычихи катились слезы.- Она очень, очень просила. Что мне сделать, чтобы ты наконец поверил? -Мне пора. Прощай,-нагнувшись к съежившейся под грузом душевной муки женщины, Владимир торопливо обнял тетку и шагнул по направлению к карете. -Володя! Она будет тебя ждать! Я прошу тебя, поверь мне и… возвращайся побыстрее. -Я не вернусь,-глухо бросил Владимир и, не оборачиваясь, пошел прочь. ***