Разве можно так любить?

Я ненавижу себя. Я ненавижу свой маленький рост, синие волосы и такие же синие глазищи, свои кукольные черты лица и хрупкое телосложение. Я ненавижу свой характер и непохожесть на других. Этот вывод приходит ко мне на уроке геометрии за последней партой, в то время как я рисую цветными карандашами в своём альбоме большого пушистого кота на подоконнике. Я почти заканчиваю его кисточки на ушах, как вдруг резкая боль пронзает пальцы рук, заставляя рефлекторно прикусить губу. Учительница, пухленькая старушка с сальными волосами, самодовольно улыбается, вертя в руках свою вечную деревянную указку. В нашей школе издеваться над учениками - это нормально. Учебное заведение представляет из себя разваливающееся здание на окраине города, так что самых худших учеников всегда спихивают сюда. Некоторые из них даже курят на уроках, а учителя ничего не могут сделать - они их боятся. Ну, скорее, не их самих, а папаш-уголовников. От того, что преподаватели не могут срываться на добрую половину учеников, в каждом классе существуют своеобразные "козлы отпущения" - это ученики, у которых нет сильных родственников, чаще всего маленькие и хиленькие, плохо учащиеся. И не важно, девушка это или парень - бьют и издеваются одинаково. Нас можно узнать по перемотанным пальцам рук, многочисленным синякам и забитому взгляду, направленному в пол. Больше всего на свете я мечтаю поступить в художественную школу, пусть даже на окраине, но у отца нет на это денег. Когда мама была жива, всё было по-другому. Мы жили в своей квартире не далеко от центра, я ходил на курсы по рисованию, обещая матери никогда не бросать своё увлечение. Мне было пять, а я как сейчас помню - стою в больнице возле её койки, шторы на окнах противного болотного цвета мешают свету поступать внутрь, в палате душно и приторно пахнет цветами. Мама лежит почти не двигаясь, её прелестные каштановые волосы разметались по подушке, прикрывая часть мертвенно-бледного лица. Она уже знает, что ей осталось не долго, а я раз за разом спрашиваю, когда мамочка к нам вернется. Она отвечает, что уже очень скоро будет дома, и все время говорит, что всегда будет меня любить. Только недавно я понял, какой "дом" она имела ввиду. Возможно там, куда мы попадаем после смерти, наш настоящий дом? А может, меня там ждет семья, друзья, любовь? Я проживу жизнь, надеясь на это. Однажды мы с папой сидели в коридоре, ожидая разрешения на визит, как вдруг у палаты заметушились врачи, с оханьем "мертва" пробежали медсестры, замелькали больничные лампы, давая зеленоватый отсвет на светло-желтые стены... Я никогда не забуду этот день. Папа куда-то ушел, и меня бросили одного там - в узком коридоре, насквозь пропахшим смертью, дешевыми лекарствами и потом; меня бросили - маленького, напуганного, хиленького несмышленыша. Спустя несколько часов вернулся отец, но ко мне он больше никогда по-настоящему не возвращался. С тех пор он со мной практически не разговаривает, не считая "сбегай за водкой" и "подай стакан". Не бьет, не кричит, и то ладно. - Соловьев, о чем я только что тебя спрашивала? Не имею ни малейшего понятия. - К доске! Я послушно выхожу, надеясь только на то, что в этот раз наказание окажется не слишком ужасным. - Что за ошмётки на тебе? Бомжи лучше одеты, - привычно язвит она, криво ухмыляясь. Я подхожу к доске, что-то калякаю мелом, силясь решить уравнение и не обращать внимание на насмешки из класса. - Скажите, это решение? - поворачивается Марина Дмитриевна к классу, тыча указательным пальцем в доску. - Я думаю, это ничтожество, - гогочет кто-то, и проносится новая волна смеха. Да уж, мозгов-то не хватает придумать что-то пооригинальней, вот и ржут. - Что-что, Соловьев? - Я молчал. Неужели я ляпнул вслух?... - Нет, я отчетливо слышала что-то про нехватку мозгов. Кому уж их не хватает, так это тебе, милок. Не решить такую элементарщину! - Не вам судить, кому чего не хватает, старушенция, - зло отзываюсь я, тут же жалея о своей вспыльчивости. Учительница мигом оказывается возле меня и, пока я не успеваю ничего сообразить, лезет своими дряхлыми пальцами в мой рот, вытаскивая язык за пирсинг и натягивая так, что в уголках глаз проступают слёзы. Я чувствую солоноватый привкус крови, когда она слишком сильно впивается розовыми накладными ногтями рядом с проколом и тащит меня к доске, прислоняя к ней и сильно надавливая, заставляя невольно слизывать мел. Поверхность воняет грязной тряпкой и хлоркой, а Марина Дмитриевна сильнее и сильнее возит меня по ней, от чего мне становится всё труднее сдерживать рвотные рефлексы. Класс покатывается со смеху, а я пытаюсь сохранить спокойное выражение лица, чтобы не доставлять им еще большего удовольствия. Они - самое дно человечества, а я - проеденный молью коврик у них под ногами, об который даже подошву иногда противно вытирать. - Еще что-нибудь ляпнешь, будешь вылизывать всю доску, - шипит учительница, наконец отпуская мой язык. Я спокойно возвращаюсь за парту и просиживаю остальную часть урока, просто потому, что не могу выйти. Мне даже нельзя плакать - иначе всё будет только хуже. Звенит звонок на большую перемену, я хватаю портфель и выбегаю из класса, игнорируя крики одноклассников "Ну что, понравилось вылизывать? А мне так можешь, шлюха?". Я забегаю в каморку на четвертом этаже (она находится возле спортзала, там технички оставляют свой инвентарь, которым редко пользуются) и сажусь на перевернутое ведро. В уголке рыдает девочка с перемотанными пальцами, а я, не решаясь спросить что стряслось, погружаюсь в свои мысли. Спустя пару минут девочка встает и подходит ко мне, усаживаясь на колени и подрагивая от всхлипов. На вид ей не больше семи, совсем еще малышка, о таких говорят кожа да кости, а на руках у неё сплошные синяки. - Ну-ну, не плачь. Им от этого только лучше. Еще несколько минут слышны постепенно утихающие всхлипы, и она прижимается сильнее, обвивая руками мою шею. - Я Ева, учусь в третьем классе, - произносит она, постепенно успокаиваясь в моих объятиях. - А я Саша, учусь в одиннадцатом, - улыбаюсь я ей, ловя улыбку в ответ. Светленькие волосы обрамляют её ангельское личико, и на минутку я позволяю себе пожалеть это прелестное создание. Но у нас всё строго - нельзя никого любить, никого жалеть - тебя сотрут в порошок, сломают. Однажды парень и девушка из низших (нас тут так называют) "посмели" полюбить друг друга. Через несколько месяцев парень покончил с собой, а девушка попала в психбольницу. Ходят слухи, что она не просто хотела убить себя, но и окончательно сошла с ума. Я не хочу такой участи. Как бы меня не унижали, как бы ни били и не "наказывали", я еще не сломан. Что-то внутри не дает мне живому, настоящему, исчезнуть. Что-то? Я определенно могу сказать, что. Я живу своими рисунками в тоненьком альбоме - моей главной гордости, моей единственной причине вдыхать в легкие насплошь прокуренный воздух. - А почему у тебя синие волосы? - Потому что я хочу быть похожим на небо, - смеюсь я. - Быть таким же свободным и беззаботным, хочу найти свой "солнце", ради которого буду вставать по утрам и проживать насыщенный событиями день. Ева тоже смеется, хотя наверняка еще не понимает, о чем я говорю. На самом деле меня насильно перекрасили в синий, когда моя одноклассница зачем-то притащила с собой краску для волос, которой хотела покрасить кончик хвоста своей собаки. Она решила, что нужно это на ком-то опробовать, и несколько человек затащили меня в мужской туалет, перекрашивая под раковиной. Мои каштановые волосы до плеч стали синими, но даже теперь не утратили своей густоты и шелковистости. - А ты... В каморку входит техничка, ругаясь на нас противным скрипучим голосом и выгоняя за дверь. Я бережно опускаю Еву на пол, и в этот момент из спортзала выходит мой одноклассник Валера, главный "заводила", со своей компанией. - Хах, по малолеткам пошел? Я её запомню, - холодно улыбается парень, отворачиваясь. Я торопливо захожу в спортзал, зная, что он не бросает слов на ветер. Как же я мог быть таким неосмотрительным? Дурак, забыл что следующим уроком физ-ра... Я подхожу к лавочке и опускаюсь на неё, доставая альбом и исчезая для окружающего мира. Наш учитель - Максим Андреевич - совсем не такой, как остальные учителя тут. Он молодой и весёлый, а в нашей школе захотел преподавать только потому, что желает доказать родственникам - он может работать даже с трудными детьми и обучаться на педагогическом. Всё это я узнал от него самого - высокого двадцатидвухлетнего парня крепкого телосложения, с голубыми глазами и черными волосами средней длины, наделенного выступающими скулами и аристократическими чертами лица. Да, он действительно красавец, и все девчонки начиная с седьмого класса безуспешно пытаются им завладеть. Я же влюбился в его характер - наверное, никто, не считая мамы, не проявлял ко мне столько заботы, как он. У меня проблемы с сердцем, так что физкультурой я не занимаюсь, а всегда просто рисую в уголке. Мой любимый учитель иногда подходит и треплет меня по синим волосам, мельком заглядывая в альбом. Только на его уроках меня никто не трогает, и этот час в неделю для меня настоящий рай. Я отвлекаюсь от мыслей, замечая, что неосознанно нарисовал набросок его лица, невероятно схожий с оригиналом. Звенит звонок и все вбегают в спортзал, а я следующие сорок пять минут превращаю свой набросок в портрет, кидая на учителя редкие взгляды из-под ресниц. Последние уроки проходят без происшествий, и я наконец-то выхожу из ворот ненавистной школы под холодный осенний ливень и возвращаюсь домой бегом: моя потёртая курточка с недавних пор промокает даже от тумана. В квартирку я захожу насквозь продрогший, и застаю пьяного в хлам отца перед пустым холодильником. - Где макароны? Они тут были вчера, а теперь нету! - Я их доел на завтрак. У нас кончились продукты, дай денег, я сбегаю в магазин и приготовлю. - Мне нужна еще бутылка, щенок! Ты постоянно у меня бабло просишь, я на мели. Меня попёрли с работы еще неделю назад. А ты всё жрешь и жрешь, шавка, не напасешься на тебя. Неси мне денег! - взревел он, хватая со стола кухонный нож и сжимая в своей лапе мое тоненькое запястье. Я взвизгиваю и пытаюсь вырвать руку, но тот уже и сам отпускает её, кидая меня к двери. - Без денег на порог не пущу! - орёт отец через открытую дверь, когда я сбегаю вниз по ступенькам. "В этот раз он переборщил с выпивкой, но где-то через неделю он очнется и пустит меня", - утешаю себя, сидя на лестничной клетке между вторым и третьим этажом. Живем мы в однокомнатной квартирке на окраине города, и кроме нескольких стульев, стола, холодильника, дивана, туалета за перегородкой и душевой, у нас ничего нет. Раньше еще был старенький телевизор, но отец и его пропил. Я облокачиваюсь на стенку, чувствуя, как откуда-то сладко пахнет выпечкой. Живот протестующе урчит, а я сворачиваюсь в калачик и не заметно для себя засыпаю, обнимая портфель. Утро наступает неожиданной болью в голове и занемевшими конечностями. Когда я пытаюсь подняться, пол подо мной пляшет, и даже цепляясь за перила, я некоторое время пошатываюсь. Портфель все еще при мне, так что я решаю школу не пропускать (а то еще отца вызовут, к чему мне лишние проблемы), и собрав мозги в решительную кучку, топаю в заведение. Я прихожу раньше обычного, школа встречает бездушными глазницами окон и утренней порцией насмешек. Я сажусь за последнюю парту и открываю альбом, принимаясь за второй портрет Максима Андреевича, который начал вчера на уроках по памяти. Кто-то громко смеется у меня за спиной, и я резко переворачиваю рисунок, несмело оглядываясь. - Кто бы мог подумать, наш Шурик влюбился, да еще в кого? В физрука! - кричит Валера сквозь смех, а я сжимаюсь в комок, желая исчезнуть с лица Земли. - Он кстати просил тебя подойти сегодня после уроков, наверное на счет твоих вечных пропусков, - фыркает Валера. Так, ну если Максим Андреевич действительно меня звал, то нужно идти, но вдруг это очередная выходка Валеры? После уроков я нерешительно топчусь у двери в спортзал, силясь услышать хоть что-нибудь, но внутри тихо, и я всё же решаю зайти. В зале стоит гробовое молчание, и каждый мой шаг разносится эхом по большому помещению. Я подхожу к комнате физрука и нажимаю на ручку, но та не поддается, стучу, но ответа не следует. Я уже решаю, что произошла ошибка (или Максим Андреевич забыл о встрече), но со спины слышу ледяной голос Валеры. - Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом. Я медленно разворачиваюсь, ища пути к отступлению, но так и замираю. В центре зала стоит Валера с маленькой Евой, у которой ножки и ручки замотаны скотчем, а изо рта торчит какая-то тряпка. Девочка плачет, умоляюще глядя на меня, а вокруг неё стоят парни из компании Валеры. Я их не знаю, помню только белобрысого по правую руку, его зовут Стас и он один из "школьной элиты". - Не будешь делать то, что я скажу - мы изнасилуем девчонку. - Мне плевать, делайте что хотите. Неожиданно сзади меня хватают за руки, зажимая, и я понимаю, что сопротивление этим глыбам мышц бесполезно. - Ты будешь смотреть, как мы ломаем девчонку, ломаем её мечты и будущее, как мы будем насиловать её маленький ротик до потери сознания... - Хватит! Я согласен. Всё то время, когда Валера говорил, он задирал платье малышки, и я сорвался, когда он полез в её белые хлопковые трусики своими грязными пальцами. Да, мне действительно не безразлично. И что бы мне не пришлось делать, я сделаю это ради неё. Пусть хоть у кого-то будет будущее, верно? - Вот и умница. Уведите девчонку, размотайте скотч и отпустите. Не вздумайте её трогать, узнаю - убью. Отдав приказ, он снова поворачивается ко мне. - Вот видишь, я исполняю свои обещания, а ты? Ко мне. "Глыбы мышц" меня отпускают, и я послушно подхожу к нему, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. - Раздевайся. Я снимаю всю одежду до трусов, чувствуя, как дрожу всем телом то ли от холода, то ли от страха. - Нет, полностью. Я стягиваю трусы и кидаю их рядом на горку одежды, оставаясь совершенно голым перед десятком голодных взглядов. - Подставь запястья. Я протягиваю руки, и мне их тут же обматывают скотчем, а затем то же делают с ногами. Теперь мне точно не убежать. - Знатная шлюха из тебя выйдет, Соловьев. Опускайся на колени. Спокойно, парни, я первый. Он будет весь в вашем распоряжении, но я хочу один отыметь его. Только не кончайте в его попку, а то еще занесете заразу какую, а мне еще весь год его трахать. Всё внутри меня холодеет, а на глаза невольно наворачиваются слёзы, но я привычно заставляю себя не плакать. Один год, всего один год потерпеть. - Открой рот. Учти, укусишь - лишишься зубов, - шипит Валера, вставляя в мой послушно открытый рот свой член. - Соси. Я повинуюсь, чувствуя, как к моему анусу прикасается что-то холодное, а затем адская боль раздирает меня на кусочки, заставляя непрошенные слёзы стекать по лицу, и, срываясь с подбородка, падать на деревянный пол. Три пальца. Сразу три. Я чувствую, как они резко двигаются внутри, как с двух сторон меня разрывают, я дрожу всем телом и хочу только одного - навсегда исчезнуть. Я чувствую, как пальцы заменяют членом, как липкая жидкость выплескивается мне в рот, как сверху на моё тело тоже кто-то дрочит, как меня пускают по кругу, кончая на моё лицо, спину, живот. Мне кажется, что этот кошмар длится вечно, что меня заперли в моих самых страшных снах без возможности вырваться, но от чего-то я еще цел. Я чувствую, что еще смогу жить дальше, ведь я сильнее их всех, правда? Неожиданно пытка заканчивается, кто-то пишет у меня на лбу моим чёрным маркером, сообщая, что там теперь жирно наведено "шлюха". У лица появляется Валера с моим альбомом, я пытаюсь что-то возразить, но мне тут же отвешивают звонкую пощечину. Один за одним он вырывает листы, раздирая их на кусочки, а я молча рыдаю, чувствуя, как разбивают годы моих стараний, моей единственной радости и любви, танцуя на мелких осколках моей жизни. Я чувствую, как ловко меня сломали. Кто-то хватает меня под руки и тащит к крюку, на который крепится волейбольная сетка, а затем вешает меня на него за слой скотча на руках. - Ну что, понравилось, потаскуха? Тебя заберут отсюда под утро. Главное знай, что это всё из-за твоего ненаглядного физрука. Я повешу его портрет рядом, что бы тебе не скучно было самому. Дверь спортзала защелкивают с той стороны, и я слышу отдаляющиеся шаги. Слёзы душат меня, я кричу, срывая голос, сотрясаясь в беззвучных рыданиях и чувствуя покалывание в немеющих руках. На улице уже почти темно, и я едва различаю в темноте портрет Максима Андреевича, жадно впиваясь взглядом в черты лица, которые мне удалось так удачно передать. Я цепляюсь за портрет как за спасательный круг, который связывает меня с телом, слёзы стекают по моему обнаженному липкому телу, оставляя холодные дорожки, видимо, силясь залечить раны. Вскоре становится совсем темно, и я трясусь в немых рыданиях, вздрагивая всем телом, и тем самым причиняя себе еще больше боли. Неожиданно вдалеке слышатся приближающиеся шаги и замок в зал щелкает. Неужели так быстро наступило утро? Внутрь входит тёмный силуэт, направляясь к двери в комнату физрука, а я силюсь подать хоть малейший признак жизни. Выходит что-то вроде сдавленного хрипа, силуэт оборачивается, выходит за дверь и включает в спортзале свет. Я вижу Максима Андреевича, а затем слышу тихий возглас. Он подбегает ко мне, бережно снимает с крюка, берет на руки и несет к себе в каморку, опуская меня в душевую кабинку и включая тёплую воду. Несколько минут я чувствую только его нежные руки и запах мыла, а затем прикосновение махрового полотенца и холодную кушетку под щекой. Я засыпаю, и сквозь сон чувствую, как меня снова куда-то несут, ощущаю легкий запах бензина и гул мотора, а затем проваливаюсь в темноту. Утром я просыпаюсь от запаха кофе, который я никогда не пил, но всегда мечтал попробовать. Пятая точка ужасно болит, как и голова, поясницу тянет, а глаза едва открываются, но я заставляю себя встать и пойти на звук включенной воды, отмечая про себя, что одет в чью-то огромную футболку, достающую мне до колен. На кухне у плиты стоит Максим Андреевич, поджаривая глазунью с беконом, на столе уже стоят две кружки с горячим напитком и бутербродами с дорогим сыром (раньше я смотрел на него через стекло витрины, покупая привычные макароны и соль). - Максим Андреевич, я... - О, проснулся? Да какой я тебе Максим Андреевич, чувствую себя прямо стариком. Зови меня просто Максим. - Но в школе... - Ты больше там не учишься, равно как и я не работаю. Я дал твоему отцу денег, он забрал оттуда твои документы и разрешил тебе жить "хоть на краю света". Теперь ты живешь со мной, я ищу себе новую работу, а тебе новую приличную школу. Но следующую неделю ты не выйдешь из квартиры, даже не надейся! Максим Андре... Максим снимает с плиты готовое и раскладывает по тарелкам, протягивая мне половину всего и подвигая кружку с кофе. - Я даже не знаю, как вас благодарить... - А я знаю, называй меня на ты. У меня еще никогда не было такого вкусного завтрака и интересного собеседника. После еды Максим даёт мне таблетку обезболивающего, так что мне становится значительно легче сидеть и думать, а затем переносит меня в зал и вручает пульт от телевизора. Я живу у него уже неделю, с каждым днём все больше и больше узнавая его характер, привычки, и тем самым влюбляясь еще сильнее. Я безгранично счастлив только потому, что могу звать его по имени и на ты, могу находиться рядом, болтать обо всём на свете, а по ночам иногда мечтать о большем. Я сижу в зале на диване, где теперь сплю, и смотрю с Максом телевизор, наблюдая как он поглощает горький шоколад, который мне совершенно не понравился. - Это всё из-за меня, да? - неожиданно спрашивает парень, глядя на меня своими восхитительными голубыми глазами. - Ась? Ты о чем? - Из-за меня с тобой сделали... Такое? - Нет. Они... Я... Потому, что я люблю тебя, поэтому, - отвечаю я, желая тут же испариться. Зачем я это сказал? Сейчас он в лучшем случае перестанет со мной общаться, а в худшем... Что "а в худшем" я додумать не успеваю, потому что мои губы накрывают чужие, тёплые и горьковатые от черного шоколада. Я отвечаю неумело, осторожно, обнимая Максима за шею и доверчиво прижимаясь. Он углубляет поцелуй, и я чувствую волну жара к низу живота, когда мой язык встречается с его. Парень отстраняется от меня только на мгновение, что бы выдохнуть удивленное "Пирсинг?", а затем спускается поцелуями ниже, к шее, и от неожиданного жара я протяжно стону, краснея до самых кончиков ушей. Парень целует меня бережно, как хрупкую статую, боясь что я могу в любой момент рассыпаться, но я не рассыпаюсь, напротив - я никогда не чувствовал себя на столько целым. Я не замечаю, как мы оказываемся у него в спальне, и Макс нависает сверху, покрывая поцелуями всё моё тело. Он медленно растягивает меня, а я мечусь по кровати от накатывающих волн возбуждения, от его жара, от чувства тело-к-телу. Парень осторожно входит в меня, и в этот раз нет ни стеснения, ни боли, только любовь и желание, только нежность и страсть - непередаваемый коктейль эмоций и чувств. Я кончил первый раз в жизни глядя в глаза любимому человеку, желая доставить такое же наслаждение ему, как и он мне. Утром я просыпаюсь в объятиях Максима от нежного поцелуя в губы. Спустя два года Одиннадцатый класс я доучился в хорошей школе с приветливыми одноклассниками, где даже завел себе несколько друзей, а после окончания поступил в частную художественную академию, куда меня устроил Максим. Кстати, мы вместе уже целых два года, и невероятно счастливы вдвоем. Он устроился на работу в фирму отца, купил большой дом и собаку по кличке Мяо, о которой я так мечтал. "Разве можно любить после того, как испытал столько боли? Да! И от этого я научился любить и ценить его только сильнее", - думаю я, пряча за спиной кольца и путёвку в Лос-Анджелес.