Рисуя свободу

- Док, послушайте, долго мне торчать здесь придётся? – Взглядом раскосых тёмных глаз ирландец пристально изучает лицо ассистирующего врача, проводящего забор крови для очередных своих заумных исследований. – Я вроде как уже несколько месяцев стабильно не могу ничего вспомнить. Так, может, отпустите? Ричард, делающий пометки на полях медицинских отчётов, отрывается от этого занятия и поднимает голову. Нервным – от усталости – движением крутит в пальцах стилус, а потом убирает его в специальный кармашек и накидывает чехол на сенсорный экран планшета. - Если бы решение зависело только от меня… Но увы, – он слабо улыбается. – Процесс твоего оформления в качестве жителя Окленда, вопросы жилья, учёбы и работы лежат вне моей компетенции, а в плоскости правительства. Потребуется ещё немного времени. - Сколько? Отведя, наконец, взгляд от молодого ассистента, Эйдан разворачивается в сторону мужчины. За эти пару месяцев его лицо успевает приобрести серьёзное, чуть ожесточённое выражение, добавляющее взрослости чертам: всему виной стали новости о смерти родителей и о том, что мир оказался не таким, каким всегда воспринимался. После горьких слов ирландец повёл себя вполне ожидаемо: он плакал, приходил в бешенство и снова рыдал, а когда успокоился – стал задумчивым и хмурым. Теперь Эйдан до боли напоминает Дина, тоже внутренне отторгающего установившийся мировой порядок и тоже потерявшего тех, кого любило сердце. - Насколько я знаю, процесс проходит финальную стадию. Ждать осталось недолго. - Уж скорее бы. Подавив тяжёлый вздох, Ричард сменяет своего ассистента и встаёт напротив ирландца, проводя несколько тестов. Параметры, связанные с деятельностью мозга, ещё будут детально анализироваться, но внешне Эйдан по-прежнему стабилен и всё так же подтверждает, что ничего нового не вспомнил. - Если хочешь, мы снова отвезём тебя на прогулку для знакомства с Оклендом, – мужчина пытается наладить контакт с внезапно замолчавшим подопечным. – Так как скоро ты зарегистрируешься в качестве полноправного жителя, мне разрешили лично сопровождать тебя. Никакой охраны или других врачей, только ты и я. - Нет. Удивлённо поведя бровью, Ричард так просто сдаваться не собирается. - Тогда, быть может, хочешь увидеться с Адамом и Грэмом? Как я погляжу, ты хорошо с ними ладишь. Эйдан отрицательно качает головой, не произнеся ни слова. И тогда мужчина решается на следующее предложение – даже вопреки категоричному желанию собственного племянника: - Я в курсе, что тебя давно не навещал Дин О’Горман… - Ни за что! – Вспыхнув, ирландец вдруг словно отмирает, бросаясь фразой на удивление поспешно и зло. – Он не приходит больше – вот и отлично! Ричард, крайне заинтригованный неприкрытым всплеском эмоций, рукой отсылает ассистента прочь из комнаты. Эйдан хмуро провожает молодого человека взглядом и всё своё внимание с явной неохотой обращает на мужчину. - Тебя что-то беспокоит? – Конечно, беспокоит. Румянец на щеках говорит об этом Ричарду лучше любых слов. – Пожалуйста, не стесняйся и не бойся. Я здесь, чтобы помочь… Скажи, почему ты не хочешь видеться с Дином? Ирландец пару раз судорожно сжимает и разжимает пальцы, хрустнув костяшками. По лицу видны одолевающие его сомнения и душевное терзание, в последний раз столь ярко замеченные, когда ему сообщили о гибели родных. - Ты, – Ричард украдкой бросает взгляд на камеру под потолком, осознавая некоторую степень принуждения в своём вопросе, – что-то вспомнил? Эйдан предсказуемо реагирует на эти слова, с подозрением прищуриваясь: - А вы знаете о чём-то, что я должен вспомнить? - Я всего лишь пытаюсь выяснить причину такого неожиданного поведения. Поверь, для твоего же блага. Не выдержав пристального внимания, ирландец уклончиво отводит глаза в сторону, шевелит губами, но не произносит ни звука. Эйдан явно собирается с мыслями и вдруг как-то тяжело, устало обмякает в своём кресле, с шумом выдыхая. Румянец на его щеках становится ярче. - Я совершенно не помню Дина, а он… Он, в нашу первую встречу, так смотрел на меня, так сжал мою протянутую ладонь… Словно мы, вопреки его заверениям в обратном, были не просто знакомыми, а друзьями. Хорошими друзьями… Или, быть может, я чего-то не понимаю? Кстати, – встрепенувшись, Эйдан поднимает на мужчину болезненный взгляд, – раз Дин знает меня по Дублину, то как он здесь очутился? Ричард, всем телом подавшийся вперёд во время сбивчивой странной речи собеседника, откидывается обратно, быстро достаёт стилус и делает пару пометок в планшете. Закончив с этим, он поднимается на ноги и направляет распоряжение в исследовательский отдел, чтобы результаты мозговой деятельности Эйдана немедленно подготовили для дальнейших манипуляций. Молоденький ассистент, просунувший голову в дверной проём, согласно кивает и, коротко посмотрев на ирландца, скрывается из виду. - Я медик, и такие вопросы мне неведомы, – отвечает Ричард, внутренне содрогаясь от вынужденной лжи. – Однако интересно узнать, почему именно Дин вызвал у тебя подобные эмоции. Эйдан пожимает плечами, взгляд его снова становится нервным и чуть озлобленным. - Без понятия. Наверное, именно поэтому он меня и раздражает… Когда за распрощавшимся и покинувшим помещение мужчиной закрывается дверь, ирландец, нарочно стараясь не обращать внимания на камеру, непринуждённо поднимается с места и проходит в ванную комнату. Только там он отчаянно, со всего размаху садится на опущенное сиденье унитаза, уронив на грудь голову и запустив пальцы в непослушные кудри. Сердце ощутимо колотится внутри, и вместе с нервно зачастившими сильными ударами щёки Эйдана становятся пунцовыми. Да, верно. Дин раздражает меня. Но причина совсем другая… Тихонько застонав, ирландец отнимает от лица руки. Стыд подкатывает к горлу волнами, тошнотворным комком, тогда как в паху, наоборот, уж в который день привычно тяжелеет. Не настолько, чтобы поступиться гордостью и начать удовлетворять себя, однако достаточно в плане осознания мерзости одной только мысли – Дин его возбуждает. Как мужчина. Началось всё это со снов. Странных тревожных снов, о которых Эйдан никому не рассказывал: даже Ричарду, хоть и должен был. В них ему мерещился незнакомый городской пейзаж, размытый, неясный, однотонный, и образы людей, напоминающих скорее тени. Не ощущая себя частью сновидения, ирландец наблюдал за происходящем со стороны, а когда больше не оставалось сил терпеть наваждение, словно по толчку просыпался в холодном поту и ещё долго успокаивал дыхание. То, что было невольно подсмотрено у собственного сознания, не желало укладываться в голове… Мужчины, двое. Странный дрожащий полумрак, висящий пеленой, и диван, на котором они занимаются любовью. Не разобрать ни обстановки, ни лиц, даже контуры слившихся друг с другом тел различимы с трудом сквозь призрачную серую дымку… Сон повторялся с завидной регулярностью, но Эйдан не узнавал в нём ничего от прошлой жизни и, к своему ужасу, не хотел узнавать. Он стыдился того, как тело начинало реагировать на подобное при пробуждении, и искренне радовался, что такое никак не могло быть одним из тех самых утерянных воспоминаний. Ведь не могло же, правда? Однако сомнения, закрадываясь глубже и глубже, отнимали уверенность и порождали вопросы, остающиеся без ответа. Изредка ему казалось, будто лицо того, кто был снизу, принимало более чёткие и явные очертания. Изредка – это когда паршивое сознание замещало Эйданом нависшего сверху человека лишь для того, чтобы уже в следующее мгновение его выкинуло в реальность, неведомой силой вышвырнуло из тёплого тела, в которое он с наслаждением погружался. Растерянный и отчаявшийся, ирландец не сразу понимал, что к чему, раздражение и злость спустя лишь несколько секунд настигали освобождающийся от оцепенения разум. И, крепко сжимая бёдра, нужно было медленно приходить в себя, идентифицировать заново ощущения, распознавая правду и ложь. Вот только распознавая ли? Выругавшись от бессилия, Эйдан откидывается спиной на сливной бачок, ладонями растирая покрасневшие щёки. Он вынужден смириться с ночными фокусами своего бесконтрольного сознания, но никак не может принять другое: ему, видно, всё же нравятся парни. И раз так, то особенно тот, с разноцветными глазами… На Дина, к слову, всегда было приятно смотреть как на мужчину достаточно красивого, а его взгляд, удивительный и печальный, вовсе завораживал. Он привлекал слишком много внимания всем естеством: внешним видом, словами, поведением, из-за чего Эйдан чувствовал себя некомфортно. Между ними явно тянулась из прошлого какая-то связь, однако сути её было не понять, и спросить прямо ирландец не решился. Кто они друг другу? Знакомые? Но тогда бы Дин не сжимал с таким трепетом руку в первую их встречу. Друзья? Но тогда бы он не бросил его в беде, в полном одиночестве, в невиданном прежде гигаполисе. Застыдившись этой своей тёмной стороны, доселе неизвестной и пугающей, ирландец гонит прочь мысли о молодом мужчине, одна из которых, словно в отместку, больно жалит осознанием следующего: а всё же Дин гораздо привлекательней того ассистента. С остервенением плеснув в лицо холодной водой, Эйдан утирается полотенцем и, вдруг тихо охая, цепляется пальцами за гладкий край раковины. Резкая внезапная боль, сильнее обычного, пронзает голову. Из зеркальной глади отражение глядит на него измученно и устало, а потом, прищурившись, закрывает глаза: напряжение в висках становится совершенно невыносимым. До слуха доносится какой-то непонятный шум, нарастающий и неприятно звенящий, в нём Эйдан не сразу же распознаёт грохот собственного пульса, отдающего в ушах. Становится страшно, по-настоящему страшно, а потом всё неожиданно прекращается. И начинается заново. - Изменился же, да? – Ассистент возбуждённо топчется перед голографическим экраном. – Ритм мозга изменился! Ричард, сосредоточенно поджав губы, ещё несколько секунд изучает результаты последних тестов, анализирует предыдущие и утвердительно кивает головой: - Да, Джун, тенденция есть. И объяснений тому несколько. Либо Эйдан до сих пор переживает из-за родителей, нового места и вообще сложившейся ситуации, либо… – мужчина выдерживает паузу, не желая попусту бросаться обвинениями, – либо он от нас что-то всё же скрывает. - Если честно, – доверительно признаётся ассистент, – мистер Тёрнер сегодня показался мне немного странным. Он так пристально следил за мной, что аж не по себе стало. - М-да? Задумчиво прокрутив на экране перечень вердиктов исследовательского отдела, Ричард не успевает распорядиться о своём решении назначить Эйдану более широкое обследование: коммуникатор, лежащий на столе, вспыхивает предупредительным красным. Джун не слышит разговора, имея возможность лишь молча наблюдать за лицом мужчины, и, как только тот заканчивает, напряжённо вытягивается в его сторону. Несколько часов, потраченных ими на анализ тестов и составление визуализации результатов, отняли сил и добавили усталости, однако врачебное чутьё никогда не подводит: произошло нечто важное. А для важных дел, при их-то работе, не существует препятствий в виде позднего, почти ночного времени и собственной измотанности. - Джун, идёшь со мной! Ассистент быстро собирается и догоняет Ричарда около лифта, словно заразу перехватывая у него возбуждённое лихорадочное состояние. - Вы скажете, что случилось? Мужчина выдыхает в ответ лишь одно слово: - Эйдан! Эйдан кричит, выгибаясь в судороге и разрывая диким ором лёгкие. Лёжа на полу в спальне, он этого даже не осознаёт: его окружают киборги, зажимают в тиски со всех сторон, уродуют выпущенными пулями и без того израненное тело. Система жизнеобеспечения сигнализирует о катастрофическом уровне повреждений бионической брони и живой плоти под ней, сбоях внутренних процессов и отказах деталей, одной за другой, неотвратимо и быстро. Где-то позади заходится воплями Дин, и, чувствуя именно в этот момент необходимость, Эйдан хочет сказать любимому самое главное, то, что он всегда испытывал к нему, но не произносил вслух, считая достаточно очевидным. Хочет, но не успевает: чиркнувшая по виску пуля прерывает слабо тлеющую в недрах киборга жизнь, и каркас, с уже погибшим внутри человеком, на автопилоте какое-то время продолжает защищать три отступающие цели, прежде чем окончательно выйти из строя в результате поражающей силы взрыва. - Эйдан?! Господи… Эйдан?! Огненные клубы, сгустившиеся перед глазами вместе с пылью разрушенных домов, рассеиваются, открывая взору мельтешение незнакомых лиц. Хотя, таких уж и незнакомых? - Рич-чард? Имя мужчины будто само собой ложится на образ, и вдруг вспоминается всё. Даже та непродолжительная часть жизни, которой ему пришлось жить пару месяцев в этих стенах. Эйдан делает попытку резко сесть, но чьи-то руки его останавливают, укладывая обратно на пол. - Нет, не вставай, тебе нельзя! - Дин! Что с Дином?! – Ирландец хрипло выкрикивает имя севшим из-за воплей голосом, а потом, вспоминая лицо любовника в этом самом помещении, закрывает ладонями глаза, затрясшись от рыданий. – Боже, что я несу?! Он же жив, жив! - Ты тоже, Эйд, – Ричард наглаживает дрожащее плечо, стараясь простыми прикосновениями усилить связь ирландца с настоящим. – И ты, видимо, всё вспомнил. Скажи, где болит? - Везде, – стонет Эйдан, не открывая глаз, но судорожно зашарив по телу рукой. – Здесь, здесь, и здесь тоже… Он дотрагивается кончиками пальцев до мест, где, судя по полученным от киборгов отчётов вскрытия, пули пробивали бионическую броню. - У тебя всё тело свело судорогой, когда, – Ричард запинается, наткнувшись на просочившийся из-под тёмных ресниц болезненный взгляд, – вернулись воспоминания о последних минутах жизни… Потерпи немного, мы переведём тебя в палату… - Не нужно в палату, – вдруг перебивает ирландец. Дыхание его постепенно выравнивается, хоть и остаётся столь же глубоким и частым. – Можете провести обследование или что вы там обычно делаете, но только не смейте погружать меня в сон! Мне нужно сосредоточиться, не потерять эту нить… – Речь становится немного бессвязной, непонятной. – Я хочу… Он замолкает, после чего резко хватает мужчину за ворот медформы, тем самым помогая себе принять сидячее положение. - Хочу увидеть Дина, Ричард. Мне нужно с ним увидеться. Эйдан повторяет с нажимом, заглядывая глаза в глаза. Он знает, что Ричард – его дядя, и догадывается, что тот должен им помочь. - Я сейчас же позвоню племяннику. - Нет! – С досадой восклицает ирландец, и ослабевшая рука соскальзывает по чужому плечу обратно на пол. Прилив сил, вызванный возвратом воспоминаний и выбросом адреналина в кровь, исчерпывает сам себя. – Нет, пожалуйста… Ассистент вовремя подставляет ладони и без лишних слов устраивает голову Эйдана на своих коленях, прежде чем, переждав некоторое время, вместе с Ричардом перенести ирландца на кровать. Вдвоём они освобождают его от верхней одежды и укладывают под одеяло. - Чёрт, я же просил… Наблюдая, как персонал шустро закатывает в спальню медицинскую аппаратуру, Эйдан предпринимает ещё одну попытку привстать, на этот раз весьма безуспешную: внезапно ослабевшее тело отказывается пошевелить и пальцем. - Мало ли что ты просил, – жёстко прерывает его мужчина, вводя под кожу иглу и закрепляя её в таком положении. – Я всё же врач и не потерплю, когда пациент будет мне безосновательно указывать, что для него лучше. В конце концов, – Ричард сменяет гнев на милость, тихо улыбнувшись, – ты же хочешь увидеть Дина, а для этого нужно набраться сил. Уверяю, сон пойдёт тебе на пользу, а завтра я постараюсь, чтобы допросы твоего прежнего руководства, переговоры с членами правящей коалиции и необходимые тесты завершились как можно быстрее. Ведь только после всего этого тебе дадут свободу действий, Эйдан. - Хорошо, но всё равно, – проваливающийся в сон ирландец покладисто закрывает глаза, не в состоянии бороться с быстро подступающей дрёмой, – не говорите ничего Дину… Я сам… Я должен… сам… Уронив подбородок к плечу, он перестаёт шевелить губами. Грудная клетка вздымается размеренно, и, убедившись, что Эйдан погрузился в спокойный сон, Ричард перепроверяет работу медицинского оборудования, прежде чем выгнать всех вон из помещения. Подтащив к кровати кресло, он решает этой ночью не отходить далеко от своего пациента, чтобы, в случае кризиса, непременно оказаться рядом. Заснувший Эйдан выглядит умиротворённым, расслабленным, красивым, и приходится признать – в такого сложно было бы не влюбиться. Смущённо откашлявшись, мужчина завершает оформление протоколов, составляет рассылку распоряжений и, отложив планшет в сторону, устраивается в кресле удобней. Тяготы насыщенного рабочего дня ощутимо давят на плечи, а рядом с мирно сопящим ирландцем его тоже начинает клонить в сон: позволив себе наконец-то расслабиться, Ричард с тихим вздохом закрывает глаза. Движение падающего на землю снега завораживает, напоминая танец, размеренный и благородный. В его причудливом узоре проступает притягательная загадочность, именно она побуждает Дина остановиться посреди оживлённой улицы, оттянуть край шарфа и в лёгком волнении осмотреться кругом. Зима на этот раз наступает рано, удивляя жителей обильным снегопадом. Снежными хлопьями покрыто всё – здания, дороги и деревья. Гигаполис обволакивает белой пеленой, сквозь которую даже яркая неоновая реклама кажется не такой вызывающе кричащей, и мягкость эта чем-то напоминает последнюю зиму в Дублине… Вернув край шарфа на место, Дин раздражённо смахивает с него подтаявшие капли, вновь принимая вид отрешённый и усталый. Он действительно выматывается на нелюбимой работе, где бесчисленное множество раз обсуждаются города-призраки, их проблемы, инфраструктура и многое другое, – целые отделы трудятся в этом направлении – но для чего? Людям там жить легче не становится от пустых разговоров и идей, обдумываемых с самыми серьёзными лицами. Киборги восстанавливают лишь те районы, где проживают и где находятся учреждения живых машин. Дальше, за их пределами, простираются убогие кварталы или вовсе развалины. Начальство, конечно, с умным видом говорит о каких-то планах на будущее, хотя по реакции Ричарда на такие слова всё становится понятно – вряд ли в ближайшем времени этим планам суждено не то, чтобы сбыться, а даже начать осуществляться. Впрочем, беспокоит дядю следующее: на подобную деятельность правящая коалиция деньги выделяет исправно, значит, что-то в этом есть. Собственно говоря, Дин, Адам и Грэм лишь спустя несколько месяцев поняли, что оказались устроены на такую работу не только из-за прошлого места проживания – через них Ричард вместе с Александром были в курсе событий данного направления, используя информацию для нужд их тайной организации. А уж в этом трое друзей с радостью готовы были помочь. Попавшая под ресницы снежинка обжигает холодным уколом. Смахнув покатившуюся из-за неё по щеке слезу, Дин ускоряет шаг. На улице довольно зябко, и хочется как можно скорее попасть домой, сесть на пол у панорамного окна и наблюдать за падающими хлопьями. Он ещё не окончательно разучился находить в окружающих его вещах прекрасное, но видеть это и наслаждаться этим мог только по наитию, желательно в полном одиночестве. Когда лифт приглашающе распахивает двери на нужном этаже, Дин делает несколько шагов вперёд и останавливается, не успевая вытащить ключи из сумки. Рука, дрогнув, вызывает их жалобное бряцанье, на звук которого задумчиво застывший около его двери человек поворачивает голову. - Привет, Дин, – губами ирландец обозначает улыбку, наблюдая за медленно двинувшимся навстречу молодым мужчиной. – Ты перестал меня навещать, и я взял смелость сделать это первым. На горячо любимом лице отчётливо видно смущение, но непринуждённый тон сбивает Дина с толку. Он лихорадочно пытается вспомнить, не пропустил ли звонок от Ричарда. В конце концов, дядя тотчас бы сообщил ему, вернись к Эйдану воспоминания, разве нет?! Остановившись в растерянности и унимая болезненно занывшее сердце, Дин чувствует, что морально и физически ослабевает, едва держась на ногах. - Эйдан?... - Да, – ещё шире улыбается ирландец. А затем опустошает следующими своими словами. – Твой знакомый. По Дублину. Знакомый… По Дублину. Боясь разрыдаться на месте, Дин стискивает зубы и опускает низко голову. Он не замечает, как меняется в лице наблюдающий за этим Эйдан и как, дёрнувшись было навстречу, всё же не делает ни шага. Неоправдавшаяся надежда заполоняет тело дикой болью, будто кто-то терзает и рвёт его на куски: заблуждение Дин переносит стоически, однако с видимым трудом. - Тебе плохо? Участливый голос раздаётся над самым ухом. Ирландец приближается бесшумно, дотронувшись до рукава чуть влажного из-за снега пальто, но молодой мужчина в отчаянии и даже не понимает, что чужие пальцы неприлично долго продлевают это касание. Он буквально заставляет себя поднять влажный взгляд, выдавливая в ответ вымученную улыбку приличия: - Нет, я просто дико устал после работы… Дин искренне надеется, что намёк достаточно ясен, но ирландец всё так же неподвижен. Эйдан выжидающе изучает его лицо глазами, после чего словно невзначай переводит их на дверь квартиры. И Дин сдаётся. - Зайдёшь? Он пропускает Эйдана вперёд, предложив без стеснения располагаться в гостиной, а сам под предлогом аперитива скрывается на кухне и в полнейшем отчаянии мечется там, запрокинув голову. Слёзы с неохотой отступают обратно, особо упрямые капли приходится стирать с ресниц и щёк ладонями, стараясь не слишком громко шмыгать носом. Если бы только Дин знал, что в эту самую минуту Эйдан таким же мокрым взглядом впился в висящий перед входом в гостиную ловец снов!... Когда он возвращается, неся в руках по бутылке пива, ирландец застывает около панорамного окна: видны лишь его широко расставленные ноги, выпрямленная спина и вихры на затылке, уложенные в стиле могавк. Новая причёска с выбритыми висками, заменившая прежние тёмные кудри, напоминает об образе киборга, но окончательно погасшая надежда не даёт зерну сомнения пустить корни – этому факту Дин не придаёт никакого значения, тихо окликая бывшего любовника по имени и протягивая бутылку. - Прости, нашёл в холодильнике только пиво. - Ничего страшного, – отвечает Эйдан, делая глоток. Дин тяжело вздыхает и, внезапно потянув носом воздух, вздрагивает. Разноцветные глаза, тревожно забегав по возвышающейся рядом фигуре, наконец, останавливаются на озадаченно вытянувшемся лице. - Разве ты куришь?! - А что такого? – как можно спокойней спрашивает Эйдан, не желая выдавать себя раньше срока. - Ничего, но… Взволнованно задышав, Дин ничего не может с собой поделать, и ирландец, прекрасно понимая чужое смятение, с облившимся кровью сердцем находит выход, чтобы ещё чуть-чуть продлить жестокую по отношению к любимому игру. - Просто в то время, когда ты ещё навещал меня, действовал запрет от врачей. Да и в исследовательском центре курить строго запрещено. - А, ясно… - От меня, – Эйдан оттягивает пальцем ворот изумрудной водолазки и зарывается в неё носом, – что ли, воняет сильно? Тебе неприятно? - Нет-нет, – поспешно оправдывается Дин, – наоборот! – И, осознав, что его могут превратно понять, сильно смущается. – Ох, пожалуйста, не бери в голову! Ирландец прикусывает резцом губу с внутренней стороны, скрывая улыбку. Конечно, момент не самый подходящий для веселья, но видеть хоть какое-то подобие эмоции на лице любовника – огромная радость. Эйдан знает от Ричарда, Адама и Грэма, насколько Дину было плохо все эти годы, и хочется как можно скорее расставить всё по своим местам. - Интересная вещица, – он огибает молодого мужчину и возвращается в начало гостиной, отставив бутылку и тронув пальцами перья ловца снов. – У меня была такая же, когда я жил с родителями. – Воспоминание о погибшей семье омрачает шевельнувшуюся в душе радость. – Они, кстати, мертвы. - Мне очень жаль, Эйдан, – искренне соболезнует Дин, внимательно наблюдая за передвижениями гостя. Ирландец коротко кивает в знак признательности, продолжая теребить индейский талисман и замечая, что на глаза вдруг наворачиваются слёзы. Признаться, он ожидал их появления ещё тогда, когда распахнулись двери лифта, но ничего не произошло. А сейчас, после непродолжительного разговора, после подтверждения любви к нему, выраженной в мелочах, на Эйдана запоздало обрушивается это чувство. Он больше не хочет быть просто знакомым из Дублина – ему нужно узнать, почему Дин, любимый и самый близкий человек, оставил его. В принципе, ирландец понимает причину, подтверждённую словами Ричарда и Адама с Грэмом, однако надеется услышать её прямо сейчас, чтобы прекратить, наконец, обоим терзаться прошлым. - Почему ты перестал навещать меня? Тихо заданный вопрос кажется Дину раскатистым и громким. Он с самой первой секунды их встречи боялся услышать его, так как ответа этот Эйдан не принял бы. Побледнев, молодой мужчина не находит слов, испуганно уставившись на застывшего у порога гостя… Такое лицо ирландец уже видел – в их последний день в Дублине, когда узнал про ложь, обман и предательство любовника, напрямую спросив об этом. - Почему, Дин? Приблизившись, Эйдан смотрит теперь сверху вниз в самую глубь разноцветных глаз, широко распахнутых в страхе, и больше всего на свете хочет поцеловать упрямо сжатые губы, до сих пор не проронившие ни слова. Ему обидно и больно слышать в ответ молчание, но даже у него есть своё значение, которое о многом говорит. - Неужели так ничего и не скажешь? Дин вздрагивает, выпуская бутылку из ослабевших пальцев. Она не разбивается и, выплёскивая остатки пива, укатывается в сторону… Он хочет рассердиться, раскусив обман, хочет гневно закричать, но получается только жалко заплакать, по-прежнему молча, капая слезами на пол. Теперь нет никаких сомнений, и горькое сожаление в знакомо прошелестевшем голосе является тому доказательством. - Эйд… Ирландец протягивает ладонь и с нежностью дотрагивается до мокрого лица: её тепло сводит Дина с ума, иначе бы он, наверное, не отшатнулся в сторону. - Что с тобой? – Эйдан успевает схватить любимого за руку и, игнорируя попытки вырваться, с волнением заглядывает ему в глаза. – Это действительно я, Дин!... Чёрт, не нужно было мне устраивать весь этот цирк! Злой из-за собственной глупой затеи, ирландец прижимает сопротивляющегося молодого мужчину к груди. Крепко его обнимая, он зарывается носом в золотистые вихры и чувствует, в каком бешенном ритме стучат оба их сердца. Быть может, так не должно быть, но возбуждение, которого раньше Эйдан стыдился и которое презирал, приятной болью напоминает о себе, шевельнувшись в паху. - Я тебя люблю, Дин, – ирландец склоняет голову ниже, чтобы поцеловать край вспыхнувшего уха и губами спуститься к губам. – Не успел сказать тогда… Притихший было Дин вдруг вскидывается с новой силой, оттолкнувшись и вырвавшись из объятий. На его мокром от слёз лице разноцветные глаза кажутся сияющими драгоценными камнями, излучающими какой-то лихорадочный безумный блеск. - Как ты можешь?! – Жарко выдыхает он, с непониманием разглядывая Эйдана. – Как можешь говорить об этом после всего, что с тобой случилось по моей вине?! – Дина вновь начинает потряхивать, и речь его становится болезненно-громкой. – Ты погиб из-за меня! - Я погиб за тебя. Это разные вещи. Эйдан отвечает естественно и просто, но приносит молодому мужчине своими словами лишь больше страданий. - Ты мог начать всё заново! Мог прожить жизнь, которой всегда был достоин! Мог завести семью и детей, не вспоминая об этих ужасах и обо мне!... Почему ты всё вспомнил?! Губы ирландца вздрагивают, и, взглянув на его такую знакомую улыбку, Дин снова начинает плакать. Сил совершенно не осталось, поэтому он позволяет рукам обвить себя за талию, не до конца понимая, что наслаждается их прикосновением к собственному телу. - Вот, значит, каков твой ответ, – Эйдан шепчет в самое ухо, не в состоянии унять разрывающееся от радости сердце. – Дин… Никакой другой жизни мне желать не нужно, если в ней тебя не будет… Любимый поднимает голову, кажется, всё ещё не веря в услышанное, и Эйдан решает воспользоваться предоставленным шансом: он склоняется к губам и целует их, слишком целомудренно для расставания в три долгих года. Однако в следующую же секунду, ощутив, как согласно распахиваются они навстречу, с глухим стоном проскальзывает языком в рот… Спальню ирландец заприметил ещё тогда, когда впервые вступил в гостиную, и сейчас с нежной настойчивость теснит туда Дина, попутно воюя с застёжкой чужих джинс. Любовник, под воздействием нахлынувшей вдруг робости, не бросается в бой с его одеждой, лишь проникает руками под изумрудную водолазку и ласкает ладонями. Вечерний мрак кажется им лишним, поэтому мягким светом вспыхивает ночное освещение, открывая взглядам два красивых обнажённых тела: именно эти тела, внезапно понимает Эйдан, он видел в своих снах. - Дин, не молчи… – ирландец с нервным смешком придвигается ближе. – Скажи уже что-нибудь… Вместо ответа на живот ложится тёплая ладонь. Дин, лёжа под ним с каким-то серьёзным сосредоточенным лицом, ведёт пальцами вдоль пресса, рёбер и дотрагивается до линии ключиц, заставляя разгадать причину этих действий. - Плоть и кровь, – с улыбкой кивает Эйдан. – Никаких разъёмов и бионической брони. Ничего лишнего. Он мягко расталкивает ноги любовника и опускается между ними, накрывая собой. Прикосновение их тел друг к другу вызывает болезненное удовольствие и сильнее обостряет чувство неудовлетворённости: им нужно быть соединёнными, нужно, чтобы один был внутри другого… И Дин ясно даёт понять, что хочет ощутить Эйдана в себе. - Я могу оказаться плох. Три года всё-таки… Ирландец стыдливо краснеет, но тихий смех, неожиданно раздавшийся снизу, стирает сомнения в пыль. Глянув в лицо Дина, на котором впервые появляется искренняя улыбка, Эйдан улыбается в ответ. Ещё несколько минут они тратят на поцелуи и ласки. Губы, руки, тело вспоминают движения сами, вспоминают места, прикосновения к которым так нравились Дину – любовник благодарит стонами, пуская смазку на живот, и Эйдан слизывает её с кожи, чтобы вместе со слюной увлажнить проход… Их единение друг с другом получается быстрым и рваным. Дин успевает кончить, но и Эйдан кончает позорно скоро, совсем как мальчишка, разочарованно вытянувшись рядом. Им, конечно, было безумно приятно, однако в мечтах ирландца всё представлялось несколько иначе. - Говорил же, что буду ужасен… Дин, успокаивая дыхание, переворачивается на бок. Разноцветные глаза с искорками смеха разглядывают зарывшегося лицом в подушку любовника. Его ребяческое отчаяние и стыд забавляют, а потом вдруг напоминают о том, что между ними теперь разница в возрасте становится почти вдвое больше, нежели ранее, и составляет около десяти лет. - Всё в порядке, Эйд, – молодой мужчина оглаживает покрытое потом плечо, вычерчивая на нём пальцами непонятные узоры. – Смотри, я даже не выдержал первым, – он указывает на свои влажные бёдра, дотянувшись до чужих губ поцелуем. – Просто мы оба слишком долго ждали этого момента… Всё действительно в порядке, не переживай. Взмокший, горячий и до сих пор подрагивающий, ирландец доверчиво жмётся к любимому. Ему нравится, что сейчас его успокаивают и разубеждают в собственных страхах. А Дин чувствует это и осознаёт. В Дублине Эйдан безмолвно и безоговорочно взваливал на себя любую ответственность, любое решение – настал черёд исправить столь несправедливое положение вещей и дать любовнику понять, что нет ничего такого ужасного в слабости, если рядом тот, кто сможет поддержать. Ведь именно таким человек Дину хочется быть для него. Они ещё несколько мгновений лежат молча, наслаждаясь присутствием друг друга, когда Эйдан вдруг приподнимает голову, тихо спрашивая: - А у тебя был кто-нибудь после меня? Дин вздрагивает и поджимает губы, с болью посмотрев вниз, но любимый глядит честно и открыто, без зла или тайного умысла. Ему лишь интересен сам ответ, интересна жизнь, которой жил любовник после их расставания. Поэтому нет смысла врать – лжи было предостаточно, не нужно новой. - Да. - И долго вы встречались? - Мы не встречались, – хочет отмахнуться Дин, как внезапно чувствует, что обязан сказать правду. – Мы не встречались, честно, так как назвать этим словом времяпрепровождение за обычным перепихом у меня не поворачивается язык… После твоей смерти, Эйд, ничего не имело для меня значения. Я даже не знаю, можно ли назвать жизнью то моё существование… Удивлённо слушающий его Эйдан внезапно заливается краской и прерывает речь поцелуем. В тёмных глазах плещется столько любви, что Дина накрывает ею с головой: он захлёбывается, задыхается, пылко отвечая губами, как будто только что признаётся в ответ… Забившаяся в голове мысль заставляет оторваться от чужого рта: он же ещё никогда, никогда не произносил этих заветных слов в адрес любимого! - Чего ты? – взволнованно интересуется Эйдан, и этот вопрос запускает цепную реакцию, которой обратной дороги нет. Дин опрокидывает ирландца на кровать, покрывая жадными поцелуями подтянутое тело. Внутрь него, наполненное жизнью, человеческое, хочется погрузиться сию же секунду и, прежде чем признаться в любви, одарить той же частью себя, которой одарили Дина некоторое время назад. Но как только увлажнённые слюной пальцы делают попытку проникновения, Эйдан ощутимо напрягается, испуганно вздохнув. - Больно? Дин спрашивает машинально, не отдавая себе отчёта в происходящем, и, получив в ответ отрицательный кивок, набрасывается вновь. Ему кажется, что любовнику непременно должно быть приятно, однако лицо последнего выражает ожидание скорее напряжённое, нежели радостное. - Эйдан, что случилось? Что не так? Робко задавая вопрос, Дин осторожно накрывает ладонью его пах: возбуждение есть, и тогда становится совершенно непонятно, чего так боится любимый. - Ты правда не догадываешься? Ирландец приподнимается на локтях, вынуждая молодого мужчину отпрянуть чуть назад и сесть себе на бёдра. В разноцветных глазах сквозит непонимание, и неожиданно Дин виновато отводит взгляд, явно собираясь что-то сказать. Что-то неправильное. - Стой, молчи! – Эйдан тянется следом и прикладывает к его губам палец. А, дождавшись полного внимания, сосредоточенно обводит им линию чужого рта. – Не знаю, о чём ты подумал, но явно не о том! Дело в другом, – ирландец краснеет, признаваясь с тихим смешком. – Дин, я же, чёрт возьми, теперь девственник… Лицо Дина удивлённо вытягивается, но потом он закрывается ладонями и коротко выдыхает «блять». - Извини, что обломал твой страстный порыв… - Не смешно, Эйд! – сурово обрывает мужчина. – Ведь это было бы насилием! - Нет, – возражает ирландец, – и я хочу этого! А боль можно перетерпеть! - Безропотно и молча, да?! Грозно нависнув над любовником, Дин ещё мгновение испепеляет его взглядом, после чего вдруг склоняется и нежно целует. - Как я сразу только не понял, – разочарованно шепчет он. Эйдан молчит, отзываясь всем телом на ставшую нежной ласку любимых рук. Но как только его осторожно берут в рот – вздрагивает и выдыхает со стоном. Это определённо того стоит, и, признавая собственную неправоту, ирландец благодарно запускает пальцы в золотистые вихры, вскидывая бёдра навстречу… Ещё в стазисе Дин заметил, что Эйдан больше не был как прежде гладким – теперь у него пробивалась на щеках щетина и росли волосы в паху. Сейчас же к этому добавляется вкус, которого никогда не было ранее, и его наличие лишь сильнее возбуждает разыгравшееся воображение Дина. - Ты пахнешь, – сообщает он зардевшемуся от ласк любовнику и языком, только что старательно полировавшим член, проскальзывает ему в рот. – Раньше не пах. Эйдан довольно вжимается всем телом в кровать и послушно раздвигает ноги. Тёмные глаза следят за тем, как равномерно распределяется гель-смазка по пальцам, и вдруг они уже оказываются внутри после настойчивого осторожного давления. Дин целует его, не переставая медленно трахать рукой, и Эйдану начинает казаться, что от полноты ощущений он вот-вот кончит. - Пожалуйста, – умоляюще хнычет ирландец в тёплые губы, а потом разочарованно выдыхает, не чувствуя внутри себя пальцев. - Прости, – уловив прошедшую по телу любовника неудовлетворённую дрожь, Дин шепчет извинения ему на ухо и слизывает с кожи мелкую россыпь пота. Мысли о тесной глубине так навязчивы и убедительны, что сдерживать себя удаётся почти с трудом. Однако меньше всего Дин хочет причинить Эйдану лишнюю боль и поэтому продолжает осторожничать, не спеша в своих действиях. - Боже! – Наконец сдавленно выкрикивает ирландец, вонзая ногти в спину нависшего над ним молодого мужчины. – Если ты сейчас же… Вскрик сменяется стоном, и Эйдан болезненно выгибается, широко распахивая глаза. Ногами он сильней сжимает чужие бёдра и подаётся навстречу с протяжным выдохом, преодолевая себя и сопротивление собственных мышц: они сдаются перед желанием хозяина быть единым целым с любимым человеком, послушно пропуская последнего глубже в тело… Мир вновь обретает цвета. Внутри всё трепещет, и сладко щемит в груди – Дин явственно понимает, что это тот самый момент для тех самых слов. Стонущего под собой непонятные фразы на ирландском любовника он заставляет замереть и посмотреть себе в глаза. - Эйд, – дрогнувшая рука очерчивает скулу, стирая с неё слезу, – я люблю тебя, слышишь? Очень сильно люблю. Тёмные ресницы смыкаются, и Эйдан, не глядя, тянется к нему губами. Его лицо безумно красиво в этот момент, поэтому, прежде чем ответить на поцелуй, Дин мгновение наслаждается видом. Когда ирландец кончает, сжимая мышцы, приходится приложить усилие, чтобы не последовать вслед за ним. Молодой мужчина хочет хотя бы ещё немного побыть внутри, в первый для Эйдана раз, запоминая свои и чужие ощущения. Но хватает его ненадолго, и вскоре уже оба, лениво разметавшись на кровати, лежат с глупыми улыбками на лицах, пристально разглядывая друг друга. - Ты признался, – Эйдан задумчиво проводит пальцем по губам любовника, как будто не верит, что это они произнесли те три слова. – Мне до сих пор кажется, что я ослышался. Дин шутливо тычет ему пальцем в бок, и ирландец, поцеловав мужчину, с тихим стоном скатывается с кровати. Из кухни он, захватив по пути пачку сигарет, возвращается с двумя кружками: одну, наполненную водой, протягивает Дину, а вторую просит использовать в качестве пепельницы. - Не будешь против? Вспыхивает язычок пламени, и Эйдан затягивается, прикрывая в удовольствии глаза. Дым успокаивает его и делает ещё более расслабленным после занятия любовью. Позади раздаётся шорох, и плечу становится чуточку щекотно – Дин устраивает в ямке выше ключицы свой подбородок, обвивая обнажённое тело руками. Так они сидят, пока от сигареты остаётся всего ничего. А затем Эйдан достаёт вторую… - Знаешь, – задумчиво произносит ирландец, и Дин поднимает на него разноцветный взгляд, – я всё же напрасно, будучи мальчишкой, грешил на мать. Мол, что из-за её измены отцу отвернулся от девчонок и начал засматриваться на парней, – он откидывает голову и выпускает вверх тонкую струю дыма. – Когда воспоминания ещё не вернулись ко мне, я начал видеть сон. Про нас с тобой, на том диване в Дублине, – усмехается Эйдан, но в голосе его отчётливо слышны тоска и горечь. – Тогда я не понимал, что это мы, и воспринимал собственную фантазию о любви двух мужчин отвратительным бредом. Однако просыпался и каждый раз сгорал со стыда, потому что тело реагировало так, как не должно было… Понимаешь, Дин? – он трёт покрасневшие глаза, пытаясь скрыть слёзы. – Я винил мать, когда проблема была во мне самом! Эйдан тянется за третьей сигаретой, но Дин мягко отнимает её и убирает обратно в пачку. - В шестнадцать лет позволительно делать глупости. А вот если ты на десять лет старше… – Мужчина вздыхает. – Для меня самой тяжёлой вещью в мире стало видеть на твоём лице боль, причиной которой стал я. Ирландец задумывается над его словами и, уловив смысл, пытается обратить всё в шутку. - Но тогда у меня и лица-то не было… Дин с раздражённым шипением хочет отвесить любовнику подзатыльник, однако тот перехватывает замахнувшуюся руку и подминает мужчину под себя, успокаивая поцелуями. Их борьба друг с другом прекращается, и вскоре оба вновь неторопливо ласкаются, перешёптываясь голова к голове. - Я продолжу учёбу, – сообщает Эйдан, лениво пересчитывая пальцами выступы чужих рёбер под тёплой кожей. – Мне разрешили сдать документы в здешний университет и изучать информационные технологии. - Замечательно, – сонно соглашается Дин, убаюканный прикосновениями к своему телу. - Мне выделят квартиру, – продолжает ирландец, – и в случае успешного завершения обучения позволят работать в отделе Астерия… Чувствуя подвох, мужчина открывает глаза, и, не выдержав его прямого взгляда, Эйдан заканчивает: - Я знаю, что ты, Адам и Грэм помогаете Ричарду собирать информацию о планах правительства касательно городов-призраков. И тоже хочу в этом участвовать. - Эйд! – с отчаянием восклицает Дин, испугавшись, что может вновь потерять человека, которого любит всем сердцем. - Нет, ничего не говори! – ирландец сжимает его в крепком объятии, целомудренно целуя в лоб. – Давай спать, у нас впереди ещё будет время, чтобы это обсудить. А сейчас мы оба слишком устали, можем сорваться в любой момент и накричать друг на друга вместо цивилизованной беседы. Спи, Дин, я люблю тебя – просто знай это. - Я тоже тебя люблю… Обнявшись, они затихают и молча, каждый думая о своём, ещё долго смотрят глаза в глаза. Для них всё только начинается, – радость и горе, надежда и отчаяние, успех и разочарование – и с этими мыслями любовники засыпают, желая как можно скорее встретить новый день. Что ждёт их в нём не знает никто, можно лишь догадываться, насколько труден и тернист окажется выбранный ими путь и как далеко он заведёт. Но для воображения, рисующего свободу, нет непреодолимых преград: пусть так оно и будет.