Comme il faut

На хрустальном бокале остаются отпечатки алой помады, они отбиваются у Эрики на ключицах, губы мягко ложатся на шею, в носу чувствуется цитрусовый аромат духов. Лидия – эксцентричный экспериментатор, Рейес только успела запечатлеть это фотографией в памяти и прикрепить скрепкой, как они, целуясь, оказались в спальне на мягких подушках и накрахмаленной простыне. Мартин открыто говорит о la petite mort* и лишь иногда спрашивает о нравах, ей нравится Бардо и французские фильмы. Эрика знает, что именно из них она черпает свою откровенность. Дома бестия рисует кодеиновые картины и беснуется из-за обилия работы, к черту босса с трехэтажными отчетами, будь она капельку расчетливей – расплавила бы все нахрен, как Гай Монтэг, под 451 градусом по Фаренгейту. Вечер просовывает ключ в замочную скважину, снимает обувь, на ходу стягивает пальто, а потом устало заваливается в объятия кровати к рыжему утру. Рабочая униформа ей не идет, Эрике больше к лицу кожа и черный цвет, но вслух Лидия говорит, что Рейес лучше всего в наготе. Волчьи медовые глаза сверкают похотью, взгляд опрометчиво теряется где-то на листьях папоротника, Мартин терпеливо выжидает паузу, и в минуту они срывают друг с друга одежду под Чета Бейкера. Слова рыжего утра как из-под пера поэта: красиво оформленная ложь с лиловым бантиком сверху. Шелковые нити светлых волос скользят у Лидии между пальцами, лбом ко лбу, губами к губам. Осень протекает слишком тепло, хандра кажется неизлечимой, двадцать пятый год уже не похож на шутку с укусом оборотня и наставником в лице Дерека Хейла. Он кажется тоской с терпким вкусом крепкого кофе без сахара и свежей мятной жвачки. С волчицей под ручку уже не так страшно, она залижет раны и отнесет в гостиную, к бордовому дивану в объятия и с двумя жестяными банками пива смотреть «Американскую Мэри». Лидия может эксцентрично возмущаться, может сымпровизировать фальшивую бурю, но останется рядом, крепко, но непрочно. Пальцы переплетаются. Вверху всего один невинный поцелуй, тет-а-тет, рыжее утро встречает огненно-розовый рассвет, кутаясь в колючий плед. - Давай заведем кошку? – светловолосый вечер потягивается после сна, они оказываются в гудящем вокзальном зале, у каждого в руках по одному бокалу игристого шампанского. Утро ругается на ломаном французском, в кулаке зажаты две таблетки аспирина. «Такое не спрашивают на ужине» – говорит, ставит стакан воды возле взлохмаченной Эрики. - Мне достаточно одной кошки. Улыбка с клыками в свой адрес Мартин воспринимает с распростертыми объятиями. Главное, чтобы не поцелуем Иуды. Ложь Лидии похожа на сухое вино, сладкое с лёгким привкусом горечи. Огненные локоны на солнце отливают золотом, бестия целует свое отражение и прислоняется к волчице в полном умиротворении и тишине, думает: Эрика совсем не как Питер, из общих черт у них лишь надменность. Память о Хейле-старшем осталась у Лидии как заметки невыполненных дел магнитом на холодильнике, вроде бы напоминания есть, они как треснутый мрамор – в цену золота, но бесполезны. У Рейес не ладится на работе, по чувству только октябрь, а на самом деле снежный январь с кашемировыми снежинками и сахарными губами бестии. В проигрывателе неизменно стоит пластинка Чета Бейкера, Эрика далеко не любитель джаза, но ей нравятся изящные движения рыжей и её запах малиновых леденцов от кашля и чая с лимоном. Бестия походит на Душечку, ей идет коралловое шелковое платье, бурбон и постановочный Чикаго. Снаружи снег с солевым раствором чавкают под подошвой, а внутри персиковые стены обдают теплом, Эрика тащится от Лидии, рыжеволосая знает, что никто ее не любит так, как это делает волчица – привкусом металлической крови, граничащей с вишневым блеском на розовых губах. Мартин как ожившая картина Густава Климта, её ценят, ею восхищаются. Память о Питере приходится вытеснить новыми мгновенными воспоминаниями-фотокарточками с Полароида о вечере с блондинистыми ледяными локонами и светлыми медно-звездными глазами. Голубой экран транслирует «Вива, Мария», по ту сторону от него губы соприкасаются в поцелуе, Эрике недостаточно своего французского утра, утро нарочно дразнит, сладкий аромат цветочных духов опьяняет разум. Надо же, в этом году первые цветы появляются в середине января.