Настоящая галлюцинация

Джим возвращается через полгода. Он пахнет дорогим парфюмом, впрочем, у него все парфюмы дорогие, и хлебом из пекарни за углом. Он не входит, а впархивает в квартиру Себастьяна, пританцовывает под Bee Gees, ABBA или, может, даже “La Gazza Ladra” Россини. Себастьян не знает. Он просто застывает посреди комнаты и смотрит во все глаза. Кажется, выпускает из ослабевших, начавших дрожать пальцев пустую кружку из-под чая, которую собирался отнести на кухню. Между прочим, его любимую. Та, естественно, разбивается с громким звуком прямо под ногами, разлетается по полу осколками. Несмотря на образовавшуюся внутри пустоту, он даже чувствует лёгкую досаду. Это странно и, наверное, немного приятно одновременно. Как будто на целую долю секунды он ожил. Из-за него. Благодаря ему. Только рядом с Джимом он обычно чувствовал себя живым, полноценным, нужным. Джим вытаскивает один наушник, тот болтается где-то в районе бедра, и смотрит на Себастьяна так, словно не ожидал его здесь увидеть. Здесь. В его собственной квартире. Потом взгляд его становится внимательным и немного обиженным. - Почему ты так удивлён? – спрашивает он, подходит и касается рукой щеки Себастьяна. – Думал, я брошу тебя здесь? Оставлю тебя одного? Моран боится пошевелиться, боится спугнуть это прикосновение. Зрачки расширяются, рот приоткрывается, но он не издаёт ни звука. Только смотрит в карие живые глаза Джима, а по щекам его текут слёзы. Когда они успели там появиться?.. Джим снимает с себя пальто, отбрасывает его на кресло вместе с плеером в нём, хватает Себастьяна за руку и тянет в спальню. - Тебе надо отдохнуть, - безапелляционно заявляет он и швыряет его на кровать. И Моран отдыхает. Позволяет себе отдохнуть, потому что Джим наконец вернулся, можно выдохнуть, отпустить, расслабиться. Наполниться вселенским спокойствием, чувствуя, как Джим запускает пальцы в его волосы и массирует кожу головы, ерошит легко, словно извиняясь этими прикосновениями и лаской за всё. Они с Джимом ходят гулять. Глупая мысль, но для Себастьяна это немного похоже на рай. Джим никуда не порывается бежать, не строит никакие гениальные грандиозные планы на будущее и не говорит о Холмсе. Вообще. Ни об одном. Они кормят уток в парке, бродят по Лондону: один – труп согласно газетам, другой – труп согласно состоянию души, который пытается снова стать собой – и просто… ну, знаете, банальное такое слово, но до боли в сердце ёмкое… живут. Иногда Джим всё ещё психует. Улыбается, а в следующее мгновение бьёт посуду, словно истеричная жена, закатившая скандал изменяющему мужу, ломает мебель, кричит и разбивает костяшки пальцев о стены. Моран обхватывает, пытается успокоить, говорит какую-то успокаивающую чушь. А потом они сидят на полу и пьют чай. Потому что все стулья поломаны, а за новыми они пойдут завтра, потому что сейчас уже ночь, и звёзды с тёмного лондонского неба подмигивают, заглядывая в окна. По ночам Себастьян пьёт две таблетки снотворного, потому что давно уже разучился спать без них, и устраивает голову на бёдрах Джима, позволяя ему возиться со своими волосами, позволяя успокоить и каждым движением тонких пальцев уверить, что он больше никогда и никуда не денется. Себастьян закрывает глаза и улыбается блаженно и рассеянно, вдыхая запах дорогого парфюма и хлеба из пекарни за углом: они берут там мягкие булки, кусками которых кормят уток в парке, а хрустящие ест Джим, и Морану всегда кажется, что это хруст костей. Он передёргивает плечами и отгоняет от себя эту странную ассоциацию. Однажды Себастьян просыпается, но Джима рядом с ним нет. Однако на кухне слышится какая-то возня, и он улыбается, думая, что Джим, наверное, решил приготовить завтрак. Традиционный английский: яичница и сок. С его возвращением Себастьян снова начинает есть. Ходит в магазин за продуктами. Иногда они сворачивают в одно чудесное тихое кафе после прогулки, пьют кофе и разговаривают о лете. Джим хочет слетать с ним в Швейцарию, в Австрию, Австралию, Японию, на Гавайи, словом, везде и всюду. Он хочет показать Себастьяну мир. Себастьян не возражает. Ему нравится, что Джим полон энтузиазма и жизни. Ему нравится, что они проведут вместе отпуск. Поэтому он только улыбается и кивает, согласный на всё, лишь бы с Джимом. Хоть на край света, как пишут в глупых романтических рассказах о вечной любви. Джим слышит его шаги и оборачивается, говорит: - Я немного похозяйничал на твоей кухне, ты не против? Моран обнимает его и целует в макушку. И тут же отшатывается: Джим пахнет не так. Джим пахнет лондонским дождём, газетами из киоска в соседнем квартале и совсем немного, но вполне уловимо – смертью. - Себ?.. – осторожно зовёт он. У него под глазами тёмные круги, а в самих глазах – беспокойство и непонимание. Но они тоже карие и тоже живые. Это немного сбивает с толку. - Джим?.. – неуверенно откликается Себастьян. Он не такой. Во всём, кроме глаз, совершенно не такой. Не его Джим. Нервный, странный, неправильный. - Я вернулся, - не-Джим неловко улыбается, ерошит всё такие же короткие волосы, трёт шею, словно стесняется. - Ты никуда и не уходил, - недоумённо замечает Моран. Джим смотрит на него широко распахнутыми глазами, смотрит в самую душу через узкие зрачки, а потом его радужку карего цвета затопляют боль и неверие. Он подходит к Себастьяну и, немного запрокинув голову, говорит: - Я настоящий, Себ. Правда. - Больной человек не видит разницы между реальностью и фантазией, - спокойно поясняет Моран. - Прикоснись ко мне, - требует Джим, и Себастьян прикасается, всё ещё ничуть не убеждённый. Джим перемещает его руку туда, где сердце. – Слышишь? Оно бьётся! У меня есть сердце, и оно бьётся, Себ, ты слышишь? Я живой! Я вернулся! Прости меня! Себастьян стоит посреди кухни в трусах и домашней футболке и впервые не знает, как успокоить своего Джима. Это его Джим. Всё-таки. Наверное. Просто у него плохое настроение. Или это шутка. Или игра. Но скоро ему надоест в это играть, и всё станет как прежде. Правда?.. - Ты думаешь, что это сон? – Джим дышит рвано и часто, словно пробежал стометровку. – Это сон, да? Вот так! Он щиплет его за руку. Больно. Кажется реальным. Но Себастьяну иногда снится война, в которой он участвовал, и там тоже много боли. И всё настоящее. Особенно трупы товарищей и чужая кровь на собственных руках. - Я не галлюцинация, слышишь? Я настоящий! Честное слово… - он вцепляется в его футболку и опускает голову, плечи его трясутся. Джим плачет, всё шепча, повторяя, словно молитву, способную спасти от всех бед и напастей: - Я живой… Себастьян обнимает его и тоже плачет. И просит прощения за то, что вчера выпил три таблетки снотворного, а не две, хотя в инструкции вообще написано, что принимать надо половину или в крайнем случае одну. Наверное, передоз так сказывается на мозге, а мозг – на Джиме. На его настоящем Джиме, который пахнет дорогим парфюмом и хлебом из пекарни за углом. Он обнимает этого временно не-своего Джима и обещает, что сегодня выпьет две таблетки, как обычно. И с Джимом всё будет хорошо. Они снова пойдут в парк и будут кормить уток кусками мягких булок. А потом завернут в то кафе и будут говорить о Швейцарии. Или Австралии. Или Гавайях. Но это неважно. Главное – что они будут там вместе. Завтра всё будет как обычно, Джим. Правда. Ведь правда?.. Джим не отвечает. Себастьян старается верить в это за них двоих. Ему не впервой.