Эрик
Музыка: «Lost» Within Temptation
Ночь теперь не только виски и пачка сигарет. Теперь вообще стерлось понятие времени суток. В глазах двоится, и я не могу понять, сколько передо мной пустых бутылок. С выпивкой в Эрудиции проблем нет. Проблема в том, что она не помогает. Моя жизнь абсолютно ебаная. На хуй мне не нужная. Давно пустил бы себе пулю в лоб, да только уебищный инстинкт самосохранения и страх перед смертью не позволяют этого сделать. Алкоголь заполняет желудок, греет и… ничего. Не происходит ни-че-го. Нет приятного чувства расслабления. Нет эйфории. Куража нет. Тоска только затапливает доверху, не дает дышать, хоронит под собой… Рвет на части то, что у меня вместо души. Выдирает, выкручивает, сминает… Что же это за паскудство? Чего же так хреново? Все повторяется в этой уебищной, блядкой жизни. Что я делаю? Зачем это все? Янтарная жидкость льется в стакан, я вижу это сквозь марево или белесый туман… хотя откуда ему быть в помещении? Когда уже отпустит, наступит спасительное забвение? Я ведь все сделал правильно: оттолкнул, прогнал — не хотел ломать ее жизнь, знал ведь, что ничего хорошего из этих наших игр не выйдет. Со мной пропадешь, от меня нужно держаться подальше! Отчего же сейчас так мерзко, почему хочется орать во всю глотку? Почему так хочется разрушить что-нибудь? Пустая бутылка летит в стену. Разбивается, темное крошево стекла рассыпается по полу, и я на секунду чувствую облегчение. Я был совсем другой, что-то стало меняться во мне, когда я перешел в Бесстрашие. Тьма не затягивала меня так сильно, тот монстр, что притаился в глубинах сознания, не показывался. Прикрываю глаза, и в памяти воскресают руки в тягучей, почти бордовой крови, которая тяжелыми кляксами капает на пол с моих пальцев. До сих пор ощущаю ее вязкость, структуру… тепло. Перевернув подрагивающую руку ладонью вверх, содрогаюсь от зрелища кровавых подтеков, подношу испачканные пальцы к лицу, вдыхаю странный, металлический запах крови. Ее всегда кажется очень много, даже если на самом деле совсем чуть-чуть натекло, но когда крови действительно до хрена, она действует сразу на все органы чувств, заставляет паниковать, толкает все инстинкты спасаться… Тогда я умер. Стал покойником среди живых… И до сих пор, кажется, балансирую где-то на грани жизни и смерти. Этого нужно избежать. Любой ценой! Все, кто рядом со мной — обречены, я не должен был подпускать к себе никого, и видит Бог, сделал все, чтобы Эшли не подходила… Но то чувство, которое сильнее страха, боли и даже смерти — видимо, это и есть надежда. Рядом с ней появлялась слабая иллюзия, что когда-нибудь я смогу избавиться от тьмы, а ее свет обещал мне прощение. Почему — я не знаю, откуда бы? Просто… так казалось. Мне они снятся — мои жертвы. Снится удовольствие, которое я получаю, мучая людей, и там, во сне, я будто разделяюсь на две части — с одной стороны, будто питаюсь той болью, которую приношу, а с другой… мне хочется убить этого монстра, которым я же и явлюсь. Бесстрашие изменило меня. Постоянная близость смерти сыграла со мной злую шутку. Теперь я монстр, и с каждым днем становлюсь все кошмарнее. Но не рядом с ней… Стул летит вслед за бутылкой. Ах ты, сука ебучая, не разбился, гад. Блядь, какая же крепкая мебель из изогнутых трубок. Ненавижу Эрудицию, они наебывают всех вокруг себя, и все сходит им с рук. Что бы я ни делал, как бы ни пытался просчитать все наперед, всегда найдется тот, кто умнее, тот, кто знает больше. Не зря мой тест показал Бесстрашие, никогда я не смог бы и дальше влачить существование среди этих… эрудированных ублюдков. Неспешно подхожу к стулу — меня уже неслабо шатает — то ли от усталости, то ли от спиртного. Поднимаю стул, который кажется весит не менее сотни фунтов, и с размаху опускаю его на стол. Ну блядь, а стол сломался. Вот и ладушки. Так тебе! Громко выдохнув, крушу стол в щепки, будто это и есть мой настоящий враг, а стул целый. Вот блядь! Из чего они это делают? Из титана? Не хочу жить без нее. Не могу. Если Эшли не будет — тьма поглотит меня окончательно, и тогда… это будет хуже, чем смерть. Это будет забвение: оболочка жива, а я нет. Кто это «я» — давно уже не понимаю, знаю одно: я не хочу умирать. Но я все сделал, чтобы Эшли не была со мной. И все стало не нужно. Ну что за блядь, что за ебаная блядь! Стул летит в стену. И остается целый, ебт! Поднимаю его, бью им по стене: по ее поверхности ползут неровные трещины, штукатурка сыплется на пол. Если я не сломаю этот стул сегодня, я не успокоюсь, блядь. Мне нужно сломать этот стул, ебаный в рот! Сначала мне было просто интересно, что эта хилая, жалкая и тощая девица будет делать на инициации. Я был уверен: она либо вылетит, либо сама уйдет, испугавшись. Либо получит место во фракции через постель, как это бывало в большинстве случаев, когда в Бесстрашие переходили неофиты, понятия не имеющие, как там живется на самом деле. Но ей удалось удивить меня. Я точно знаю, ей было тяжело. Более того, я сделал все, чтобы ей было еще и страшно, и позаботился о том, чтобы у нее не было ни друзей, на которых можно опереться, ни союзников, ни покровителей… Хотя вот историю с Сэмом все же как-то упустил. Мне очень долго не верилось, что она выстояла, и несмотря ни на что, у нее все же была поддержка — их, неофитов этого года, объединила ненависть ко мне, а позже… Под ноги попадается бутылка. Летит в стену, привычно рассыпаясь на осколки. И моя жизнь такая же — рассыпается на осколки, раз за разом. Не знаю, когда произошел переворот. Она все больше и больше меня удивляла. Когда не испугалась прыгнуть в пустоту из темного вагона после игры. Или когда отмахалась от изгоев сковородкой… Когда протянула мне в окровавленной ладони свою штангу из языка. А может, когда накинулась на меня с поцелуями, несмотря на то, что несколько минут назад упала в пропасть и выжила, зацепившись за выступ. Но, скорее всего, тогда, когда совершенно перестала меня бояться. И что самое удивительное — хоть это ужасно бесило и раздражало, вместе с тем в этом было что-то необъяснимо притягательное, как наркотик, который хочется принимать снова и снова. Будто рядом появился источник энергии, позволяющий жить, а не существовать. Она дала мне надежду… Но я не должен был играть в эти игры, хотя бороться с соблазном почувствовать себя человеком оказалось практически невозможно… По комнате будто прошел торнадо. Целым остались только стул, кровать и окно. Стул летит в оконный проем, раскалывает его вдребезги и вылетает наружу. Ну ебано в рот, хоть это разбилось. Все, пойду убью кого-нибудь. Настолько стремительно, насколько я сейчас способен, выхожу из комнаты. Бегу по одинаковым круглым коридорам Эрудиции до тех пор, пока не начинает кружиться голова. Почему здесь так пусто, где все люди? Ну, где вообще хоть кто-нибудь? Сам не замечаю, как оказываюсь возле общежития. Наконец-то начинаю то и дело натыкаться на живых людей, преимущественно в черно-синей форме. Они удивленно сторонятся, неодобрительно смотрят, но мне сейчас на это поебать. И всегда было поебать, я никогда не стоял в очереди за всеобщим одобрением! Да, я надрался, и я ищу приключений. Да, блядь! Я должен, обязан почувствовать себя живым, и мне никто для этого не нужен! В грудь врезается чье-то тело, на автомате хватаю этого идиота за шею в захват. — Какого хера не смотришь, куда прешь? — шиплю я, и почти сразу понимаю, что в руках у меня возится, пытаясь освободиться от хватки, смутно знакомая мне девица. Оглушенный и затуманенный мозг воспринимает все несколько заторможено. — Э-э-эрик! — высокий противный голос, кажется, ввинчивается прямо в мозг. — Что ты делаешь? Я отпускаю ее и уже хочу пойти дальше, но девка, прокашлявшись и, видимо, придя в себя после такого приема, вцепляется в мой локоть. — Может, зайдешь? — томно ведет она плечом и пошленько улыбается. Может, и зайду. Чего же не зайти, когда предлагают? Оглянувшись по сторонам и приметив кучкующийся народ, я киваю; эта курица хватает меня за руку и тянет вглубь коридора. Чем ближе к комнатам, тем больше людей встречается на пути, что безумно раздражает. Я меняю направление движения, сам уже подхватив девицу под локоть. — Эрик, комнаты не там… — А кому нужны комнаты, детка? — глумливо спрашиваю ее. — У меня есть идея получше! Страх отражается в глазах девицы, но мне уже то ли все равно, то ли сознание, залитое алкоголем, совсем отказывается подчиняться. Вокруг клубится дымка из тоски, отчаяния, боли и явственно ощущается жажда крови. Так явственно, что кружится голова, и меня всего трясет от вожделения. Девка боится, но идет на свою казнь, как овца на заклание. Приметив небольшую подсобку, я резко толкаю ее внутрь, пока она не рванула куда-нибудь, почуяв опасность, или, что еще хуже, не заголосила. Тут пропасти нет, избавляться от тела будет проблематичнее… — Но зачем, если у меня комната есть? — пищит девка, а зрачки от ужаса у нее начинают расширяться все сильнее. — Тут грязно как-то… — В Бесстрашии ты даже туалетами не брезговала, по слухам, — стараясь говорить как можно спокойнее, отвечаю ей и захлопываю дверь. Ее попытки что-то возразить бесят настолько, что я готов всадить ей нож в глотку уже прямо сейчас. Но не время пока… — Так, значит, ты меня не забыл? — радуется дура, пытаясь мне кокетливо улыбнуться. — Отчего же, я все помню. — Повернувшись к ней, бью ее в лицо, не контролируя удара. Она, явно не ожидавшая такого, падает и заваливается набок. — Эрик… за что? — испуганно, даже забыв, что надо чувствовать боль, ошарашено спрашивает она. — Демонстрирую тебе свою память, — объясняю, заряжая берцем ей в живот. — Что… я сделала?.. Эрик… Ах, ты сучка! Может, тебе еще и объяснительную написать? Она пытается увернуться, откатывается, закрывает живот руками, получая по ним тяжелыми ботинками, но отчего-то не делает попыток по-настоящему сопротивляться. Она совсем идиотка? Почему она не отвечает мне? Не дерзит? Не посылает на хуй? Почему? — Сопротивляйся, сука! Скажи мне, что я сукин сын! Ну! Разбитые губы девчонки трясутся так, что вряд ли она смогла бы из себя выдавить хоть слово. Намокшие от пота и крови рыжие кудри, сбившись в разного размера сосульки, прилипают к моим рукам. У нее в глазах боль, подчинение, и надо было бы удовлетвориться этим, — девка уже достаточно унижена и напугана… Но меня все еще трясет и не отпускает, черная пелена уже полностью захватила разум, зверь требует настоящей, кровавой жертвы. Все инстинкты обостряются настолько, что я почти не понимаю, что делаю. Член стоит колом, и эта жажда выворачивает наизнанку. Встряхиваю девицу, рывком поднимаю ее вверх, принуждая встать на колени. Придерживая ее затылок одной рукой, наматываю на кулак волосы на всякий случай, быстрыми, рваными движениями начинаю расстегивать пряжку своего ремня. Приспустив штаны, заставляю девку смотреть мне в глаза. — Пустишь в ход зубы, резать буду долго, умрешь не скоро. Поняла? Она покорно кивает, и я пропихиваю ей в рот свой член, каждую секунду ожидая, что она все-таки отомстит мне за боль и унижение. Глаз с нее не свожу, а она смотрит мне в лицо, как загипнотизированная, только разбитые губы ей никак не удается взять под контроль. — Сильнее соси, сука! — выцеживаю сквозь зубы, а адреналин от ожидания близкой опасности просто до звона в ушах пьянит разум. Алкоголь уже даже не ощущается, только ежесекундное предчувствие боли. В подсобке тесно, от нашей возни что-то падает, разбивается, отдаваясь по ушам грохотом. Накатывает оцепенение. Ничего не чувствую. Хочу только разрушения. Только боли. Тьма поглощает меня и теперь распространяется на всех вокруг. Everybody, everywhere. Второй рукой медленно достаю нож. Девица хрипит и давится. — А ну, заткнулась, сука, башку разобью… «…Да-да, хорошо: «сама напросилась». А ты в очередной раз наглядно продемонстрировал, кто тут главный, а кому следует помалкивать в тряпочку. Не зря же мускулатуру наращивал, бесстрашный лидер!» Слова всплывают в голове сами собой, я отчетливо слышу голос. Или это девка говорит? Нет, это голос мелкой, жалкой неофитки. Этого не может быть… Я ошарашено смотрю на девчонку, все еще сжимая в кулаке ее волосы и тыкая ей в лицо своим членом. В какой-то момент я так остро осознаю себя, будто вижу со стороны, прямо как в моих кошмарах, что мне становится жутко, и ужас этот отражается в глазах рыжеволосой девки. Резко выдохнув, отталкиваю ее от себя так, что она снова заваливается набок, но в этот раз быстро подбирается вся и притягивает ноги к груди, пытаясь инстинктивно закрыться от меня. Я поправляю свою одежду, так и не выпуская ножа из руки. — А ну, пошла вон отсюда, сука! Быстро! Девица ползком пробирается мимо меня на выход, а я так и стою посреди подсобки с ножом в руке. «…Не надо мне от тебя ничего! — звучит голос в голове. — То лупишь, то лечишь, то калечишь, то вдруг беспокоишься! Не хочешь остановиться на чем-то одном?» Я искалечил ее. Я искалечен сам и калечу все, к чему прикоснусь. Что есть силы сжимаю в ладони лезвие ножа. Теплая струйка крови ползет по пальцам, тугие капли падают на пол. Кровь начинает заливать сжатую в кулак ладонь, я снова чувствую ее, вязкую, тёплую, с непередаваемым запахом живой плоти… Наконец-то, то, что надо! Сжимаю нож еще сильнее, боли не чувствую, только вытекающую по каплям кровь, расползающуюся по мне, полу, подсобке, поглощающую меня в свое теплое нутро. «Ты последние мозги проебала? Если хочешь вместо состязания отлеживаться в лазарете, а потом всю свою никчемную жизнь обслуживать изгоев, то можешь прямо сейчас собираться и валить из фракции! — Он меня оскорбил! Оскорбил так, что спусти я ему подобный высер, дальше было б еще хуже». «Тебе никогда не приходило в голову, что мне банально может быть больно? — Больно? — Да, представь себе, Эрик. Разве ты когда-нибудь делаешь НЕ больно?!» Слова звучат и звучат в голове, выжигая в мозгу горечь, черной копотью покрывая нутро. Кровь капает и капает на пол. «Ты снова меня спас. — Вот только благодарности еще ни разу не получил, одни неприятности». «А я уже говорила, что люблю тебя? — Сейчас обратно отнесу и собственноручно утоплю». «Если бы ты постоянно не влипала во всякую хрень, мне бы и не приходилось возиться. Ты одна доставляешь проблем больше, чем все остальные неофиты. Достала уже! — Разумеется, и именно поэтому ты снова рванул меня спасать, лидер?» Все. Не могу больше. В Эрудиции должна быть сыворотка памяти, ведь это Джанин их всех создала, я точно знаю. Не хочу ничего помнить. Хочу забыть все нахуй. Выскакиваю из помещения. Бегу куда-то, пока не врезаюсь в чье-то тело. Кто-то хватает меня за грудки, встряхивает, мужской голос орет что-то… Я не слышу. В голове ее голос, перед глазами ее лицо. Я хочу забыть, я не хочу ничего помнить! — Ах ты, мудак ебаный, что ты за соплежуй! А ну, пришел в себя! — чьи-то сильные руки впечатывают в стену. Инстинкты берут вверх, и я отбиваю руки, на автомате бью в морду. Получаю в ответ. Ее голос пропадает. Появляются другие звуки. Ощущения. К стене меня прижимает Вайро всей своей массой, его локоть сдавливает моё горло. — Это что еще за истерика, командир! Эрик! А ну, очнулся, солдат! Ты что себе позволяешь! — локоть сильнее упирается в подбородок. — Ты что делаешь? На тебя все Бесстрашные смотрят! А ты как кисейная барышня сейчас в обморок свалишься! Что ты не хочешь помнить? Почему ты весь в крови? Ну! Говори! — Я… не знаю! Ничего не хочу… — хриплю. — Ее не хочу помнить. Ничего не хочу помнить… Никого… — Отставить этот бред, солдат! Пришел в себя быстро! А ну, пошли! Я соображаю еще плохо, но понимаю, что Вайро вроде тащит меня куда-то. На голову льется холодная вода. Сознание постепенно проясняется… Окончательно прихожу в себя от едкой боли в руке — Тревис льет на мою израненную ладонь прозрачную жидкость. Сам я сижу, привалившись к стене в собственной разгромленной комнате. — Ну что, пришел в себя, лидер? — слышу уже более спокойный насмешливый голос, и Вайро поднимает на меня глаза. — Сейчас, погодь! — он отворачивается и возвращается уже с бинтами. — Вот чего надыбыл. Кровь остановили, заживет как на собаке, ебт. Кто это тебя так? Ты что, подрался с кем-то? Что тут у тебя произошло? — Не знаю… — губы с трудом удается разлепить и я поднимаю на него глаза. — Я не помню. — Не нравится мне все это, — морщится Вайро, будто бы съел лимон, но я уже благодарен ему за то, что не орет. — И что это за истерика? Ты в своем уме? Как ты вообще можешь позволить себе такое? Это из-за ебаной девки? Ярость выплескивается из меня лавиной, горло сжимает, не продохнуть. Вскочив на ноги, хватаю его за грудки, прижимаю к стене. — Не смей! Не смей вообще о ней говорить… — Ни одна девка не стоит того, чтобы из-за нее провалить все, что мы задумали, — я знаю, что он легко может сбросить мои руки, но Тревис не делает этого. Напротив, он терпит мою агрессию, пристально разглядывая меня пронзительно зелеными глазами из-под полуопущенных век и чуть кривя губы. — А даже если и стоит, попробуешь все провалить — мы все, включая ее, окажемся в жопе, самой вонючей и самой уебищной за все это время! У тебя есть цель, ты сам чему учил нас? Идти к цели! Без сомнения! Без сожаления! А ты что делаешь? Молчу. Нечего мне сказать. Я вообще ничего не знаю. Ноги отказываются подчиняться мне, я отпускаю Тревиса и медленно оседаю по стене. Но несмотря на слабость, я чувствую, что еще не все потеряно. Пока это кому-то нужно… — Я справлюсь, Вайро. — Так-то лучше, лидер. — Он приваливается на корточки рядом со мной, облакачиваясь на стену. — Не смей слабеть. Мы Бесстрашные. Мы сильные. Мы справимся со всем этим дерьмом. Ты вернешь ее, когда наступит мир. Но чтобы он наступил, нам нужен лидер, а не слизняк. Я не хочу больше видеть тебя таким. Только не ты. Давай, проспись. — Тревис поднимается и протягивает мне ладонь. Я поднимаюсь, и он хлопает меня по плечу. — Завтра надо пойти посмотреть, что с поездами. Я пришлю кого-нибудь, чтобы тут… убрали. — Вайро, спасибо что… — слова заканчиваются, я опускаю голову и понимаю, что не могу смотреть ему в глаза. — Просто сделай для меня когда-нибудь то же самое, — слышу я тихий голос, и Вайро уходит, оставляя меня, наконец, одного.***
Утро приносит похмелье и головную боль. Продрав глаза, я даже не сразу понимаю, где нахожусь, и только спустя довольно продолжительное время обнаруживаю, что заснул я все-таки в своей комнате. Что было накануне помнится смутно, кажется, мы с Вайро поцапались. На ладони повязка, сквозь которую проглядывает небольшая полоска крови. Что-то еще осталось в памяти, что-то одновременно настораживающее, пугающее и… приятное. Будто надо мной нависла угроза, но потом мне как-то удалось избежать опасности. Именно такое чувство. Ну и голова раскалывается так, что в ушах звенит. Грудина еще дает о себе знать, черт, я уж думал с ней все! Прямая дорога мне к Дину. Брат Эшли смотрит пытливо, но вопросов лишних не задает. Однако мне под этим взглядом не по себе: чувствую себя лабораторной крысой, которую исследуют. — Дин, если ты хочешь мне что-то сказать или спросить — не тяни резину! — Финн всандаливает мне укол, и буквально через три минуты начинаю чувствовать себя человеком. Да, этот парень гений! — Ночью в клинику поступила девушка, сказала, что упала, но, похоже, ее сильно избили. Следов сексуального насилия не было, но она была очень напугана. Я думаю, об этом необходимо доложить лидеру, если эти изгои позволяют себе такое, это надо прекратить! Я, как могу, стараюсь не измениться в лице, но перед глазами так явно предстает рыжая девка с разбитыми губами, глядящая на меня с ужасом. Это я сделал, я ее избил! И она, похоже, меня не выдала. Как теперь мне самому себя не выдать? — Да, ты прав, — киваю я, напустив на лицо озабоченность. — Хотя я не уверен, что он предпримет хоть что-нибудь… — На вас я вижу тоже напали, — указывает он мне на руку, и я смотрю прямо в его серые глаза, не отводя взгляда. — Это всего лишь дружеский спарринг, в Бесстрашии это норма. Меня больше голова беспокоит. — Вот чистая правда! — Но твой укол уже помог, спасибо. Дин наносит на мою ладонь слой темной пахучей мази и снова забинтовывает, после чего отпускает меня. Я киваю ему и хочу поскорее покинуть клинику, но в тот момент, когда я подхожу к выходу из процедурной, из коридора показывается рыжая девица и на всем ходу врезается мне в грудь. Болезненно охнув, я уже хочу отчитать ее, но тут воспоминания обрушиваются на меня все и сразу, я вспоминаю все, до последней минуты. Рыжая — Лейла, кажется, — пятится от меня назад, в ее глазах плещется панический страх. Упершись спиной в косяк двери, она резко меняет направление и убегает, а я даже не оборачиваюсь, чтобы увидеть, какое впечатление все это произвело на Дина. Коутс встречает меня подозрительно приветливо, благодарит за документы, любезно выслушивает мое заявление о девице — я вру напропалую, что на нее напали изгои, и он заверяет меня, что разберется. Наш разговор кажется мне еще фальшивее, чем тот, который состоялся у нас с ним, когда я сбежал из Искренности, поэтому даю себе зарок встречаться с Сэмом как можно меньше, а то, что он где-то пропадает целыми днями и во фракции почти не показывается, мне как нельзя на руку. Я не Искренний, чтобы филигранно врать двадцать четыре часа в сутки, а мои фальшивые потуги убедить лидера в своей преданности, рано или поздно выдадут меня и поставят под удар моих командиров. Сэм ничего не имеет против, чтобы мы пошли и посмотрели, почему не работают поезда. На вылазку в депо я беру с собой небольшой отряд: вряд ли там будет что-то сложное, нам, скорее всего, придется лишь включить или починить трансформатор. С нами идут техники и программист-эрудит, которого парни зовут Гиль. Изучив карту наземного метро, я командую на выход; мы выдвигаемся и до депо доходим без проблем. Как и оказалось, трансформатор просто расстрелян. С какой целью — так и остается загадкой, однако чинить его надо. Бесстрашным тут особо нечего делать, ходим отрядами, чтобы отбиваться от распоясавшихся изгоев. Некоторые из афракционеров достали себе повязки с пустым кругом и, хотя не являются Вольниками, выдают себя за них. Пока техники возятся, беру с собой двоих юнцов, решаю проверить сами поезда. Часто внутри ночуют изгои, но когда открыли новые пункты, где их кормят и заманивают в Эрудицию, вагоны опустели. Стоит только оказаться внутри поезда, вдохнуть его ни с чем не сравнимый запах — металла и теплой резины, немного затхлый сейчас после длительного простоя, как воспоминания с новой силой принимаются терзать меня. «Ты выбрала неплохую огневую позицию. Но все испортила, подставившись под пули. В настоящем бою тебе бы это стоило жизни. — Я тебя прикрывала, от Фора. В настоящем бою я могла бы спасти чью-то жизнь. Но это не настоящая война, это всего лишь игра». Вот теперь у нас настоящая война. Поняла ли ты, что я говорил тебе? Не думать о ней. Не терять контроль. Идти вперед. Только вперед. К цели. Возвратившись к месту сбора, я вижу, что техники заканчивают монтаж, к делу приступает Гиль. Он выглядит мелким, юрким, очень напоминает крысу в очках, но кажется, дело свое хорошо знает. Он подключает компьютер к трансформатору, и его пальцы принимаются легко порхать над планшетом. Я решаю пройти вглубь тоннеля, туда, где раньше ходили поезда под землей. Теперь же рельсы выключены, оставлено только тусклое освещение, подпитываемое солнечными батареями. Надо проверить тоннельные фонари и обозначения. Прохожу немного вперед, фонарь освещает стену, на которой зеленым бликом высвечивается стрелка. Так, значит, обозначения сохранились, фонари работают. Отлично. — Босс, готово, можно включать, — кричит Гиль, сверкнув очками. Включаем трансформатор, подключаем рельсы, дело за малым — найти диспетчеров и машинистов.***
Вот уже который день просматриваю файлы из Бесстрашия. Списки неофитов разных лет не интересны, старые личные дела тоже. Нашел фотографию 12-летней Эшли — она проходила по делу о казни изгоев, убивших ее приемных родителей. Очень интересным оказалось то, что Сэм не был урожденным Бесстрашным, как я и предполагал последнее время. Оказывается, он перешел в Бесстрашие из Эрудиции, но для чего-то пытался убедить всех, что он урожденный. Странно. Однако, больше всего меня интересует скрытая информация, зашифрованная на носителе. Папка называется «Исследования В-440», и открыть ее невозможно. Надо Гиля попросить, может, он поможет расшифровать. Мальчишка, потыкав в планшет, сетует, что пароли старые, но обещает помочь. Я уже давно заметил, что он смотрит на меня как-то странно, если бы не был уверен, что внушаю страх, подумал бы, что он смотрит с восхищением. Заверив меня, что к вечеру справится, Гиль убегает, а у мне еще сегодня предстоит тренировать изгоев. Быть инструктором у этих выблядков по ощущениям все равно, что рыться в помоях. Тупые, закостенелые, совершенно ничего не понимающие, не боящиеся. За все время пребывания в статусе Вольников, они не смогли понять ни что такое субординация, ни что такое дисциплина. — Новобранцы! Минутку внимания! — Какие мы, нахуй, новобранцы! Мы Вольники, так нас и зови. — Кто это сейчас открыл свою пасть? — прищуриваюсь я, стараясь, чтобы голос звучал максимально спокойно. — Ну, я открыл, и че? — на меня нагло смотрит бритый наголо детина. Не знаю, к какой фракции он не подошел, но в Бесстрашные я не взял бы его ни за какие заслуги. Даже под прицелом автомата. Круглые, на выкате, глаза, как у дохлой рыбы. Пиздец, болван. — Я твой командир, уебок! Если ты этого еще не понял! — Да какой ты, нахуй, командир? У нас свои командиры, а ты ебаный тренер, втупил? Мне даже становится смешно. Как я дошел до жизни такой? Подхожу к нему стремительно, четким и сильным ударом валю с ног. Ногой, что есть мочи, заезжаю ему по ребрам, потом по морде. Голова его дергается так, что, кажется, сейчас оторвется, хрустят хрящи. Придурок издает какие-то звуки, я уже не слышу, что он там скулит. Наступаю ему на руку, достаю пистолет и стреляю совсем рядом с его рукой так, чтобы пороховые газы обожгли ему ладонь. Скулеж перерастает в вой. Изгои смотрят злобно, но вмешиваться не решаются. — Патронов у меня много, ублюдки. Церемониться тут с вами никто не будет. Это было предупреждение, — обращаюсь я к изгою, — в следующий раз прострелю кисть. Каждый, кто откроет пасть и пизданет, что он тут орел, а не птичье дерьмо, получит пулю в лоб после того, как съест собственные яйца. Это всем ясно? Выдергиваю у детины веревку, которая служит ему поясом, оборачиваю вокруг шеи, делая петлю. На этой петле тащу его к снарядам. Придурок брыкается, хрипит что-то, лицо перекошено и наливается красным от нехватки воздуха, постепенно меняя цвет на бордовый. Поскольку одет он в свободную одежду Дружелюбных, а веревку из штанов я у него выдернул, то портки остаются позади, а я так и тащу его в одной футболке и с голыми мудями. Перекидываю длинный конец веревки через высокую перекладину снаряда, подвешиваю идиота за шею. Ничего так видок — висит, ногами дергает, ага, дышать-то охота, уебищу. Лицо начинает приобретать красно-фиолетовый оттенок, глаза выкатываются из орбит, из горла раздаются приглушенные хрипы. — У вас три минуты, чтобы придумать, как вытащить уебка из петли. Время пошло. Все стоят как ебаные пни, даже не шевелятся. Так бы и почил с миром этот придурок, да только смотрю — уже обоссался. Чтобы он не нагадил тут еще и дерьмом, отстреливаю веревку, уебок падает в лужу собственной мочи. — Считайте, что сегодняшняя тренировка прошла для вас зря! — оповещаю вконец ошалевших придурков. — За одним только исключением — возможно, это послужит вам уроком, как не надо общаться со своими командирами. Так или хуже будет с каждым, кто откроет свою пасть до того, как я разрешу. Вас обучают, чтобы вы стали воинами, а не уебищными болванами, которые бегают, размахивают оружием и с такой же легкостью теряют его, как собственные жизни. Уебка — в клинику, остальные на снаряды! Вперед! Так, а че я хотел им сказать-то? А, ну да! — И все-таки внимание! У лидера к вам вопрос! Есть среди вас диспетчеры поездов и машинисты? Выходят четыре парня и девка. — Идите в кабинет лидера, там вам выдадут расписание, приступите к работе завтра. Поезд должен ходить как прежде, ясно?***
Вечером Гиль приносит планшет. Оказывается, что В-440 это та самая сыворотка, которую мы использовали в Бесстрашии для симуляции и пейзажа страха. Чертежи, планы, схемы… Черт ногу сломит, кто б это прочел. И очень интересная фразочка «Основное вещество выделено у объекта А-238». Вот черт, что за идиотская привычка называть все буквами и цифрами! Из чего Джанин выделяла вещество для сыворотки? Из живого существа? Из человека? Дивергентов, над которыми она проводила исследования она тоже называла объектами. Она брала вещество из дивергентов? Черт, и спросить не у кого. Несмотря на то, что реакцию Дина на утренний инцидент с девицей я не знаю, также как не знаю догадался он или нет, что это я ее избил, все равно иду в клинику — Дин может знать, что это за объекты или у кого это можно выяснить. — Ты опять со стеной общался, Эрик? — обращается ко мне Финн, и по его лицу я не могу прочесть совершенно ничего. Если догадался и осуждает меня, или наоборот, ничего не понял — то этого он никак не показывает. — Сегодня нет, — отрицательно мотаю головой и показываю ему планшет. — Дин, можешь сказать, ты занимался чем-нибудь под началом Джанин? Работал когда-нибудь с ней? — Я работал с Джанин, но она никогда не оставляла около себя никого больше, чем на год, — он бросает взгляд на планшет и настороженно хмурится. — Тактика у нее была такая, чтобы сохранить в тайне свои исследования. Как только прошел год, она меня сплавила в клинику. Что-то случилось? — Ты знаешь, что такое объект А-238? Дин забирает у меня планшет, несколько бесконечных минут изучает файлы и возвращает мне устройство с каменным лицом. — Я знаю только, что из объекта А-238 выделено основное вещество сыворотки симуляции. Для Бесстрашия. И еще, что объекты буквой «А» уже очень давно не называют, порядка 20 лет. Это очень старая разработка, надо бы спросить у тех, кто работал тогда. Я подумаю, что можно сделать. — Если что узнаешь, сразу сообщи. Внезапно мне вспоминается, что Мелисса работала с Джанин, она может что-то знать. Давно надо с ней поговорить, да все никак не получу доступ к ячейкам. Сэм, сука, все чего-то тянет, держит девку в тюрьме зачем-то, какая-то у него своя игра. Давно ее надо было Искренним отдать, пусть бы ее судили, но от Кана ничего не слышно. Он вообще сидит в штаб-квартире Искренности, затаившись, и не видно его. С тех пор как он прогнал Бесстрашных из своей фракции, он старается лишний раз на улицу не выходить, боится покушения, видимо. Черт, как же бесит, время идет, а информации все также мало. Без обещанного Мелиссой диска вся эта затея летит прахом.