***
За час до выступления на одной из площадок Денвера, Рену зачем-то понадобился Йо. По какой причине, уже и сам не помнил. Он ожидал, что сможет найти ребят в гримерке за сценой, потому направился туда уверенным и спокойным шагом. Лишь слегка приоткрыв дверь Рен уже увидел - в гримерке была только Рика. Одновременно заметила его и она - в отражении зеркала перед собой. Оба они замерли. В зеркале Рен видел ее лицо, а прямо перед собой - белую обнаженную спину. Ее прогиб маняще уходил вниз платья, скрываясь уже на ложбинке ягодиц. Рика еще не успела застегнуть его - черное, в пол, казалось, не самое удобное, чтобы свободно перемещаться по сцене. Виднелись, почему-то сейчас так казалось, трогательные, чуть порозовевшие плечи. Они возвышались как молочные, аккуратные холмики, словно где-то в скандинавских полях, где паслись ламы и кормили молоком детей пастухов. Рен даже не подумал в этот момент, насколько странным было это сравнение. На груди ее платье тоже было еще недостаточно затянуто - он видел бледно розовые ореолы с несколькими бугорками, такие появлялись от холода. Всю эту сцену сознание схватило за секунду, а глаза продолжали смотреть в чужие, в те, что напротив, в те, что в зеркале. Оба они так и не шелохнулись. Занавесом повис силенциум, зацепившись за уголки гримерной. В ногах Рена скопилась энергия, электричество требовало движения, но сам он так и стоял. В образовавшейся сцене были свои правила игры. Мерилом времени стали пролетающие мимо кометы. Таких пролетел долгий десяток, прежде чем в вакууме потрескались электрические разряды, и Рен увидел их искры в глазах Рики. Она смотрела ему также в глаза, проникновенно, царапая серыми лезвиями радужек. В игре не оказалось подсказок. Рену казалось, что ноги его колеблются, как маятники, не зная, в какую сторону склониться, и Рика словно бы была такой же. Наконец, началось всё же первое, медленное движение. Развязка, кульминация после будоражащей прелюдии. Рика отвела руку за спину, и начала медленно чертить замком платья линию себе между лопаток. Закрывать, сворачивать действие сцены, но до того неторопливо, что почти мучительно, и облегчения не предвкушалось. Рен ничуть не почувствовал расслабления, ничуть его не размягчило это действие, наоборот, лишь показалось новым разрядом молнии в вакууме. Где-то в воздухе пищал смычок капризной скрипки, чиркал по поверхности, вызывая тремор. Последний штрих её руки замкнул чёрную обёртку, а вместе с ней закрыл и сахарно-белую спину. Рен отмер на мгновение, и только теперь ощутил, как же тяжело и гулко билось его сердце. Будь у сцены зрители - сочли ли бы, что застали сюрреалистичную комедию. Двое застыли в гримёрке, прижавшись друг к другу взглядами через отражение в зеркале, она - полураздетая, молча застегивает на спине своё платье, он - замерев, смотрит на неё и не шевелится. Антракт закончился, и следующим актом - застёжка на передней стороне платья. Горло иссушилось, будто песка насыпали, но даже сглотнуть не получалось. Ореолы всё ещё виднелись из под не до конца застегнутого платья, едва можно было разглядеть чуть покрасневшие соски. Рука Одзавы проскользнула белой змейкой, приподняла одну грудь, прикрывая розовый бугорок. Но все же нельзя было спрятать белую мягкость, гладкие очертания округлой формы, нежность молочной кожи. Взгляд Тао тихой молнией перемещался от груди к глазам-лезвиям, что продолжали его полосовать через зеркало. И в этот момент в эту сцену всё же вмешались. Как по мановению руки в гримёрку ветром залетели Йо, Лайсерг и Джоко. Когда Рен обернулся к Рике, она была уже полностью одета, с невозмутимым лицом порхала кисточкой с пудрой вокруг своего лица. Лишь если сильно приглядеться, можно было увидеть её чуть порозовевшие щеки.***
В этот раз автобус вез их по пригороду Сент-Луиса, штат Миссури. Рен приоткрыл глаза и посмотрел в окно. С Римом этот город с его точки зрения имел мало общего, хоть местные и прозвали его так. Забавнее для него было, что сам штат Миссури окрестили как “Штат, покажи-ка мне”. За время поездок Рен узнал довольно много таких странных названий. Он повернулся назад посмотреть, не спит ли кто-то еще, но блаженно сопели все, кроме Рики, в совершенно странных при этом позах. У Йо голова свисала с подлокотника кресла, а ноги бы задраны вверх, прижатые к оконному стеклу - загораживали очередное “самое высокое здание в городе”. Джоко, смекалистый малый, умудрился заснуть на животе, прижавшись грудью к сидению и протянув ноги назад, заботливо подставив под них табуретку. Лайсерг на их фоне спал относительно скучно, просто сомкнувшись замком в позе эмбриона. Рика сидела на полу в задней части автобуса, оборудованной под небольшую репетиционную студию. Эта идея в какой-то момент пришла Асакуре, когда всем надоело постоянно снимать в каждом городе новую на время репетиций. Теперь что-то наиграть можно было в любое время, в колеснице было все оборудование. Первые дни Рен закипал, хмыкал и кряхтел, после - отворачивался к окну, пытаясь заснуть, а в финале же - пристраивался на полу напротив, подперев голову рукой и слушая очередную импровизацию. – Тебе не хватает только конверсов и пару сережек в ухе, Рен, - Асакура шутил и сам давился со смеху. - Подумать только! У нас в автобусе на полу расселся с банкой пива директор крупнейшей компании Китая! – Я бы добавил еще тлеющую сигарету в зубах и косуху. Как настоящий школьный бэд-бой, а, Рен? – Джоко? - улыбка Тао рассекла комнату. МакДэнил обернулся, и с филигранной синхронностью в него на всех скоростях влетела подушка. Асакура стал давиться еще сильнее. Хохот его заставлял дребезжать весь автобус, как старинный хрупкий фарфор. На последнем собрании группа пришла к выводу, что пора открывать новые горизонты, и теперь Рен постоянно слышал какие-то новые вариации из совершенно разных стилей. Сексуальная мрачность и гранж отслужили свое, и мнения всех сошлись в том, что пора двигаться дальше. И вот, уже последние два месяца Just in Time находились в поиске нового звучания. Путь оказался не прост, Рен услышал много вариаций, одна ему даже особенно запомнилась. На тот момент они катались где-то в Спрингвеле, отметив перед этим очередной удавшийся концерт. Рике даже подарили букет красных камелий Миддлмиста, которые считались самыми редкими и дорогими цветами в мире. Непонятно откуда тот парень достал их, но Рен тогда подумал, что было бы интересно воткнуть ему в лицо этот букет из редчайших в мире цветов. Утомленный, он сидел в наушниках и смотрел, как город в окне бежал со всех ног, стараясь поспеть за их колесницей. Наблюдал с особой вкрадчивостью и уже почти увидел, как улицы наконец достигли цели, запыхавшиеся и пыльные, но неожиданный толчок в плечо аннулировал результаты гонки. Вся картина рассеялась дымкой. – Что такое? - Рен нехотя обернулся, взглядом еще пытаясь собрать раскрошившийся пазл пейзажа. – Пойдем, послушаешь, - Йо подмигнул и бесцеремонно потянул его за руку. Бесцеремонным можно было назвать всё их путешествие, от самого первого столкновения и со всеми последующими вспышками. Сплошной катаклизм, ворвавшийся в жизнь без всякого спроса. Как прекрасна порой природа. Рика смотрела в телефон и беззвучно шевелила губами, повторяя текст. Буквы как-то особенно грустно слетали с ее пухлого красного рта, утекали куда-то в пыль. У Джоко, кажется, уже рефлекторно, как продолжение рук, легко постукивали барабанные палочки. С каждым разом эта коморка обрастала все большим антуражем. Один за другим на стены прилипали плакаты и постеры, пробковая доска увешивалась фотографиями, снятыми на полароид в совершенно разных местах. Вот, Джоко накинулся на Рена со спины и тянет за щеки вверх, пытаясь слепить подобие улыбки. Лайсерг хохочет, еще не заметив, что растрясшаяся в руках бутылка воды льется прямиком на голову Асакуре. Следующий кадр - Диттел в ужасе бежит от какого-то летающего жука в Ботаническом саду в Денвере, Рен застыл с поднятыми в эмоциональной жестикуляции руками, что-то кричит ему в след, пока Рика пытается дотянуться и стащить какой-то фиолетовый цветок с высокого дерева. И, последнее - Католической собор Сент-Луиса, у Одзавы вдохновленные широко-раскрытые глаза, зачарованные сценами Ветхого Завета, выложенными миллионом цветных мозаик. – Сразу предупреждаю, Рен, ты изумишься, - Йо обернулся, и свет гирлянды калейдоскопом неоновых вывесок Токио отразился в его глазах. Там крутились планеты, сталкивались звезды и взрывались кометы, отсвечивая искрами озорства и детской наивности. – Да неужели? Рика на это мягко рассмеялась. Так смеялся ветер, носясь по лугам и скалам, смеялись мурашки, дрожащие на коже от холода Мексиканского залива. Все нежное, что было в этом мире - смеялось как она. – Ты будешь в шоке! – А, возможно, и в ужасе, - это Лайс уже пробормотал куда-то в ворот рубашки, воровато смотря, как Асакура припрыгивал, оплетая шею ремнем гитары. GRL Wood - I’m yer dad Рен уже буднично уселся на пол, прикарманив бутылку минералки и приготовился смотреть. Заиграл бас, Лайсерг чеканил каждую ноту, как стальную. Брошенные камешки нот легко катились сверху вниз, прыгая по ступенькам его рук. Рика немного пританцовывала вокруг микрофона, баюкая покачиваниями ног в полосатых гетрах. В голосе ее осела хрипотца, тонкая, как паутина, цеплялась за каждое слово. Мощь барабанов обрушилась с треском об землю, как слетевший с петлей небосвод, и земля затряслась под этими ударами. Бочки плясали под руками МакДэниэла, словно куклы калавера в дьявольском танце. Тарелки на установке трепетали так быстро, что Рен их уже и не видел, только миражное, дребезжащее золотистое облако, сыплющееся градом. С ритм-гитарой заиграл какой-то легкий, веселый мотив электрического звука. Йо и Лайсерг едва успевали качать в такт головой. Запястья их двигались, как ускорившийся маятник, царапали струны с такой интенсивностью, словно пытались стереть те в мясо. Движения Рики шли вровень с течением ветра - такие же легкие и неумолимые, плавные и безудержные. Языки пламени могли подыгрывать ей - извиваться в такт, стараться угнаться, но попытки оставались лишь подражанием. Истинную волю было не скрыть - ключ, водопад, дождь. Вот какой она была. В какой-то момент голос ее зашипел, как вскипающая лава, он нарастал из глубин, из жерла вулкана, колеблясь о стены горных пород. Он плескался, жаркий и горький, как виски на дне бокала, но глотни из него - сгоришь заживо. Наконец, лава изверглась и голос лезвием рассек всю эту шуточную атмосферу. Рену показалось, что гвоздем проехались по ржавой металлической пластине. Рика выкрикивала звуки в микрофон - те соскальзывали с него искрами. Конвульсия звуков содрогалась целиком, пыша жаром, разгоняя вулканический пепел. Вступил небольшой проигрыш, рык на время спрятался в горле, и Рика пропела несколько строчек так же, как начинала. Если кто-то мог взглядом раздеть человека, Одзава могла сделать это голосом. Каждым таким ржавым скрежетом она словно подцепляла петли пуговиц на рубашке, продолжая с магнетической усмешкой смотреть в глаза. Под конец песни Рика рассмеялась в микрофон, и ее смех подхватили остальные. Рен обернулся, сзади хлопал в ладоши Хаттори. – Прекрасно, прекрасно! – Ну, Рен, как тебе? – МакДэниэл, это какой-то пиздец, и я сейчас даже не про твое чувство юмора, - Рен провел рукой по волосам. Кажется, даже они до сих пор гудели от услышанного. - Что это, нахрен, вообще было? – Решили попробовать экстремальные техники вокала. Не понравилось? - Лайсерг кивнул, буднично передав Тао бутылку минералки. Странно вообще всё это. Ещё недавно сидел за своим дорогим дубовым столом в Пекине, раздавал поручения, вёл переговоры, гнался за рейтингами. Пил в компании Зэна и, кажется, Карла, даже уже не был уверен в их точных именах. А теперь живёт, считай, в большом автобусе, колесит по штатам, слушает рок и общается с друзьями детства. Какое наивное, сумасбродное поведение. "Рен, где твоя голова?" - спросили бы все его знакомые из Китая. Кроме, наверное, Джун. О нет, она была бы в полном восторге. Новое звучание в итоге так и осталось одним из экспериментов. Они продолжали двигаться дальше. Проследив за сонными лицами, Рен перевел взгляд на Рику. Та сидела тихо, сложившись вокруг гитары, как скомканный лист бумаги, отгородившаяся, как ребенок, преданно защищающий плюшевого медведя, прижимая к сердцу, как самое дорогое, чтобы никто не узнал. Спина сложилась вокруг гитары, как картонная шкатулка, едва приоткрытая, с выпирающими ребрами. До того она казалась сейчас уязвимой. На золотистые волосы падал свет огоньков от гирлянды, разукрашивая их в разные цвета. Картинка как из фотокарточки полароида - запечатленное, неподвижное мгновение жизни. Она что-то наигрывала на гитаре сухими подушечками пальцев, залепленными цветными пластырями. Те, задерживаясь на ладах, трепыхались мотыльком, несмело садящимся на нектарный цветок. Голова ее склонилась к гитаре так близко, словно она и не играла вовсе, а лишь обнимала ее. Голос после пяти часов репетиций был сиплый, тонкий, струйкой сигаретного дыма улетучивался в потолок. Но что-то в этом было - какое-то зерно, крошечный, пульсирующий камешек, гулко опустившийся в мертвенно неподвижную воду. Пульсируя, под ним ожили и расправились круги, как сдвинувшиеся тектонические плиты. Маленькое бьющееся сердце выталкивало их, заряжая жизнью. Рену понравилось, что она играла.***
Концерт в Джефферсон-Сити состоялся в пятницу, в девять часов вечера. В это время вокруг клуба уже собирались толпы народу - как взрослые, за тридцать пять плюс, так и, кажется, совсем дети, сбежавшие ночью от родителей под предлогом ночевки у друзей. Рен выцепил взглядом парочку таких - с синими и зелеными волосами, размазанной тушью по бледным щекам, словно бы от одного ожидания они уже успели расплакаться. У Рена, порой, в голове не укладывалось, что столько людей пришли ради того, чтобы увидеть его когда-то одноклассников. Когда-то одноклассников, но навсегда друзей. Он не любил в это время маячить в гримерке, почему-то чувствуя себя там каким-то лишним. Гораздо больше вовлечения он испытывал, наблюдая за самой толпой, медленно, по человеку проходящей мимо агрессивного вида охранников. В юности Рен ни разу не бывал на концертах. Ему нечем было разделить восторги одноклассников, когда кто-то из них запалисто рассказывал про Green Day или Radiohead. Зато теперь рассказов могло бы быть с лихвой. Люди постепенно наполняли зал, за час до концерта брюхо этого пространства было досыта набито человеческими вдохами. По подсчетам Хаттори должно было собраться около полутора тысяч человек. Рен, наученный опытом и узнавший, что такое слэм, расслабленно сидел в барной зоне и попивал девственно чистую бутылку обычной минералки. Алкоголя сегодня не хотелось. Сидеть, конечно, было далековато от сцены, но на зрение он не жаловался, разглядит. Они вышли на сцену, поприветствовали всех, в зале поднялся шум. Рен на время потерялся в своих мыслях, почему-то подумав о Джун. Он не знал точно, где она сейчас находится, чем занимается. Они практически не общались. В былое время даже она звонила чаще, спрашивала как дела, ел ли Тао сегодня, сколько кружек кофе он выпил, когда в последний раз выходил на улицу не из-за работы. Но после их последнего диалога она больше ни разу не позвонила. И что-то внутри говорило ему - дело не в том, что она не хочет общаться. Возможно, как будто бы, ей было страшно стать той самой бабочкой, запустившей землетрясение на другом конце планеты. Словно вокруг Рена было что-то настолько хрупкое, как то самое крыло бабочки, коснись которого - и оно больше не взлетит никогда. Первые песни Рен, даже к собственному удивлению, уже знал. В корку черепа каким-то образом втерлись и слова, и названия, и, даже, когда наступит проигрыш. Когда Йо выскочит вперед, улыбаясь до треска, кажется, уголков губ, тряся головой и раздирая натянутые на гитару нервные окончания. На нем была классная кожаная куртка с большим количеством металлических заклепок, белая футболка без всякого рисунка, заушенные джинсы, черные конверсы. Рика бегала по сцене в короткой черной юбке и топе, от одного угла к другому, качаясь из стороны в сторону, отбивая берцами ритм. В какой-то момент на сцене что-то произошло. Рен даже поднялся с кресла, пытаясь разглядеть за россыпью голов, но ничего не было видно. Пьедестал погас, зал загудел. – Ты не знаешь, что происходит? - к нему обратился какой-то мужчина, сидящий по левую сторону. Рен беглым взглядом оглядел его - не похож он был на завсегдатая подобных мероприятий. В строгом, не самом дешевом костюме, качественно выглаженном. Лишь отсутствие застегнутого на все пуговицы воротника-удавки выдавало в нем, что пришел он на концерт рок-группы, а не на совещание совета директоров. Даже не захотелось посылать его к черту. – Сам хотел бы знать. – Понятно, - мужчина кивнул и вернул взгляд на сцену. Там по-прежнему было темно, но в этой мгле можно было рассмотреть очертания силуэтов Лайсерга, о чем-то переговаривающегося с Джоко, и Йо, жадно глотавшего минералку. Рики не было видно, хоть Рен и пытался все равно выискать ее, клацая зажигалкой в руках. – Я Мэт, - мужчина снова повернулся. Глаза у него были очень круглые, с опущенными вниз уголками, неизбежно рисовавшими тоскливый образ. – Довольно банальное имя. Мэт неожиданно рассмеялся. Посылать его к черту хотелось все меньше. – Я тоже так думаю, но менять уже ничего не хочется. Свое имя назовешь? – Рен. Лицо нового знакомого солидно вытянулось, выражая некое одобрение. – Действительно, не банальное. Мэт порылся в карманах, выудил оттуда пачку “Treassure”. – Угостить? – Не нужно. – Не куришь? – У меня пачка таких же. Не то, чтобы эти сигареты стояли миллионы. В целом, если долго работать, какой-нибудь бармен мог бы отдать часть своей зарплаты не на еду на неделю, а не люксовую пачку дорогого яда. Карл, Хенг и Зэн курили такие же. – Откуда ты? Тао усмехнулся. Еще и вопросы у него банальные. Было непросто понять лишь его южный диалект, но за время путешествия по тому же Техасу Рен понемногу привык. – Предположи. – Думаю, из верховной палаты. А. Он в этом смысле? – Это шутка была, если что. – Могу спросить? - спросил, и сам в этот момент ахренел от своей вежливости. – Конечно. – Что ты здесь делаешь? Ты не выглядишь, рок-фанат, - Рен коротко еще раз взглянул на сцену - там по-прежнему была темнота. – Ты тоже, - мужчина выпустил плотную глыбу дыма. – Я и не фанат. – Интересно, - Мэт усмехнулся и задержал взгляд тоже где-то на сцене. Таким взглядом обычно выкапывали дорожку к откровению. – На самом деле я здесь, чтобы узнать, получилось ли у них. – Получилось что? Мэт дал себе паузу на глубокую затяжку. Топлива он потреблял, кажется, больше парома. – Стать теми музыкантами, которыми они хотели стать. Года четыре назад попал на их концерт в Японии. Тогда сцены, где они выступали, были совершенно другими, можно было рукой дотянуться. Не то, что сейчас. Рен усмехнулся. Славное, наверное, было время. В какой-то степени даже он застал этот период - ароматерапия из сигаретного дыма, натертые пеплом столы, агрессивное танго перепивших посетителей, маргинальные небо, утягивающее мечтательные взоры. Те самые, которые случаются лишь когда наконец выходишь из душного клуба на улицу - счастливый, разгоряченный, а мысли о том, что же будет завтра, уносятся пятничным ветром прямо в колыбель горящего в темноте месяца. Баюкает ли тот эти мечты и чувства до рассвета? Все было так. А еще была жгучая, жадная, нерушимая любовь к музыке. Страсть и пламя юных сердец. – В общем, после концерта разговорились, и вот вроде бы говорили они банальные вещи, а стало интересно. Рен кивнул, давая понять, что слушает, хоть и рассказ уже затягивался. – Что мечтают стать “большими” музыкантами. Что нравятся и такие клубные сцены, но сердце рвется выше. Что хотят быть услышанными. Что не готовы довольствоваться малым. И поразило меня это, знаешь. Вот бы у моих подчиненных было бы столько рвения к работе, - Мэт рассмеялся, царапнув зубами нижнюю губу. - А тут… Горящий, решительный пламенный взгляд. Прямо, как в фильмах. Когда жаждешь чего-то до смерти, когда готов снести все на своем пути, когда внутри пылает жар жизни, не просто освещающий туманную дорогу вперед - а сжигающий всю темноту мира к чертям, чтобы было неповадно. Понятно. Новый знакомый оказался мотыльком. Озябшим воробьем, воровато залетевшим в подъезд, чтобы найти тепло. Ждущим, когда распустится солнце, храбро прорвется из шкатулки с тьмой наружу, чтобы коснуться теплом каждого уголка планеты. Так заведено. Так работает природа. Когда где-то журчит чистый ручей - к нему сбегаются на водопой. Когда в океане холода разгорается пламя - на него слетаются мотыльки, иной раз сгорая насмерть. Удивительно, что какому-то школьному кружку народного творчества удалось стать таким костром. Через тернии к звездам, так ведь говорится? Рен не успел углубить эту мысль, на сцене появилась Рика, и зал встретил ее возгласами. Прожектор выстветлял ее фигуру, все помещение вмиг слилось в темноту. Только она, казалось, осталась в этом зале, стояла на известняковом обломке звезды. На ней струилось платье, вышитое из озерной воды, с прорезями в ткани вместо рукавов. Оттого было ощущение, что она вся, как вода, и плечи ее плавно перетекают в предплечья, кисти, пальцы. Эта мягкость, плывучесть, какая-то даже нежность, сочеталась с готическим корсетом и огромными ботинками в панковском стиле. Волосы ее, светлые, цвета золота с серебром, струились в тон с платьем, лишь на макушке был виден небольшой пучок. Несколько тонких косичек, украшенных серебристыми кольцами, воплощали образ словно из скандинавских мотивов. Это был захватывающий дыхание, замораживающий легкие контраст: мягкости, схожей будто с самим вдохом природы, и варварской грубости. Рика продолжала стоять на обломке, окруженная статуями. Казалось, сделай кто-то из них хоть движение, хоть одну попытку вдоха - и видение раствориться, оно растает морской пеной, развеется космической пылью. Paramore - All I wanted Она мягко коснулась микрофона и неожиданно нежно запела. В зале воцарилось еще более тонкое, пронизывающее состояние безмолвия. Струйки серебристых лучей прожекторов тянулись между мокрыми от пота телами, внемлющие любому дуновению дрожи. Голос ее затопил весь зал: звучал в каждом крошечном уголке, в каждом закоулке пространства. И расплывался - ласково, океанскими волнами. Где-то в этом обрывке сцены продолжала стоять она, переливаясь светом софитов. За эти мгновения на ней успело расплавиться закатное солнце, и вот, еще через несколько секунд - расцвести бутоном рассвета. Все это марево пастозно полыхало на ее лице. В конце куплета луч ее голоса истончился до нити, ускользая в заходящее за горизонт эфемерное золотистое облако. И в этот момент резко что-то рухнуло. Это ощущение было похожее на ухающае “все” внутри, когда на Калифорнийских горках Диснейленда срываешься вниз. Звезда погасла, и весь зал окунулся в непроницаемую, оглушительную темноту. Оборвались струны, сцепились в перепалке палочки и барабаны. В следующее мгновение сцена вспыхнула. Рика отскочила от края, и тело ее, снежное, еще мгновение назад призрачное, забилось, словно в каморке вмиг стало тесно до удушья, и ей не терпелось выбраться. Каменные статуи отмерли, возвратили себе способность к движению и забились вместе с ней. Рен наконец отпил из минералки. Ее фигура и улыбка, как отдельные кадры съёмки, миражно мерцали по сцене. Металлический свет софитов усыпал ее блестками. Люди кричали, но их голоса не заглушали ее, лишь наоборот, резонировали, умножали его. Было сковывающее ощущение, будто она все еще в пузыре. Будто где-то внутри него, копится нечто такое, что вот-вот придет время увидеть, но пока нельзя. Она покрепче столб микрофона, словно проверяя, может ли на него положиться, сможет ли он выстоять с ней, выдержать то, что произойдет дальше. И произошло. Джо в последний раз осыпал градом барабаны и, кажется, тоже замер, предвосхищая. Пузырь лопнул с оглушительным звуком. Разорвался эмоциональной бомбой. На своей планете Рика старательно выпалывала баобабы, бережно чистила ее от пыли, и вот теперь, кажется, решила взорвать эту маленькую планету - вместе с надоедливыми баобабами, пылью и собой. Образ жаркого дьявола вмиг сгорел до пыли. Если раньше её силой, приковывающей, была сексуальность - сейчас это была искренность. Она пело громко, высвобождая кажется, всю себя. Уверенно, без страха осуждения. С такой же уверенностью высвобождается столб пламени. Голос ее опасно надорвался, став на секунду острым, как нож, прорезая дыры в материи, словно та была всего лишь шелковой простыней. Этот звук пригвождал к полу, укладывал на лопатки. Это голос призывал подняться. Он проникал под самые жилы почвы, залезал под трещины в тектонических плитах, будоража землю. Рика складывалась и раскрывалась, сжималась и выгибалась, словно демонстрируя утомительным процесс поиска своей истинной формы. Рена сразило - в какой-то момент ему, как ребёнку, захотелось плакать, от чего - он и сам понять не мог. Горло сдавило, голос все же придавил его к земле, и он не знал - нужно ли ему стараться выбраться. Пригвожденный, он кое-как нашел силы посмотреть на Мэта и ужаснулся. – У них получилось, - прошептал тот, слизывая слезы с кривой улыбки. Как после выстрела - зал снова оглушило. Он остался в вакуумной тишине. Вселенная схлопнулась. Гулко слышались только звуки, закапавшие со струн гитар. Рика, как ребенок, опустилась на колени и снова посмотрела в глаза толпе. В глаза искателям приключений, в глаза умным, отверженным храбрецам, которые решили сегодня разделить с ней эту крошечную точку в океане времени. С которыми она пронеслась сегодня через это секундное, если в задуматься о масштабах вселенной, путешествие. Но оставившее нечто важное, спрятавшееся в их сердцах, погрузившееся в чашу протянутых ладоней. Зал задержал дыхание, захватил дрожащими губами последний глоток воздуха, прежде чем его затянет водоворотом в толщу. Снова это безмолвие прорезал клинок ее голоса. Пробил насквозь, как сжатую грудную клетку, добравшись до сердца. В тишине зала он показался еще оглушительнее. И тут Рен почувствовал - переклинило. Он выхватил ее уже в уборной, моющую руки. Губы ее были красными и как будто неприступными. Металлическими, хранящими в себе вкус крови, вкус ранок, которыми награждала их еще каких-то восемь лет назад. Сейчас казалось, словно и не было этих восьми лет, до того момент сузился в какой-то изолированный карман во вселенной. Перед ним словно снова стояла та Рика - с шумно дышащим сердцем, горящей головой и льдистым взглядом. И одновременно - теплым, вымазывающим в патоке, обнимающим чувствами. Вытяни руку - куда попадешь? В какой из дверей окажешься спрятан, из какого колодца будешь карабкаться к выходу? Затаился бы ты на дно, Тао. Запахнулся бы в плащ тьмы, свернув ночь как тряпку, и леденел бы себе, сколько мыслей хватит. Не шел бы ты сейчас своими подкосившимися стеблями, не переставлял бы трухлявые ноги, не награждал бы керамический пол плаксивой мелодией шагов. Но уже поздно, Тао. Поздно. И вот его рука на ее шее, проглаживает кожу, впитывает кашемир, смея чувствовать щекотное касание волос. Взгляд ее рассекает комнату, но Рен и не думает уворачиваться. До того сейчас манит возможность быть убитым этим льдом и пламенем, а еще лучше, сгореть в этой комнате до самого сердца. Пусть бы оно только билось всегда так сильно, как сейчас. Острие ее губ дергается на мгновение, и Рен понимает - можно. Можно ринуться к ней, можно вжаться в ее губы, как в пламя, как в смерть. Можно приоткрыть влажность и сочность ее рта, стиснуть гибкое тело в руках. А она, ответная, не молчаливая - наконец-то - потянется вперед, касаясь бедром его паха. Изнутри полосует лезвие, кажется, катаной разрубает его тело напополам, иначе Рен не знает, откуда взялось это и саднящее, и тягучее одновременно чувство в груди. Рика вздрагивает в его руках, но лишь на секунду - чтобы дальше сразу же вбежать в приоткрывшийся тайник сердца напротив. И Рен впускает ее, вжимается напористее, пока ее ладони обнимают его лицо, тянут волосы на макушке так, что у Тао по всему позвоночнику проходит град. Места в этом закоулке не так уж и много, и почему-то, ему не приходит в голову ничего лучше, чем втолкнуть ее в первую попавшуюся кабинку. В ней оказывается огромное зеркало в полный рост, и краем глаза, он, украдкой, видит, как хорошо смотрятся их тела, сплетаясь друг с другом. Он убирает ее руки от своего лица, взгляд серых глаз - расфокусированный, море в них штормит, пенится, выкручивается в вихревом танце. А ее руки - белые, как ракушки у побережья, и он целует запястья, кажется, даже солоноватые. Упоительная буря. Крошащийся фейерверк. – И что будем делать? - Рика вопросительно оглянула кабинку. – Трахнешь меня на толчке? – Знаешь, даже для тебя это звучит слишком грязно. – Что именно? - она улыбнулась, и краешки ее губ снова взбудоражили море, подняли бурю из самых глубин. Рен выдохнул хрипло - кажется, наглотался соли по горло, та осела на языке, в солнечном сплетении. – Говорить так, когда у тебя взгляд шальной, словно у героинщика, распухшие губы и… – Личной сорт героина? – Заткнись, боже. – А что насчет «даже для тебя это слишком грязно?» Тао замолк на пару секунд, проглатывая соль этого Мексиканского залива, чувствуя, как вяжет язык. Потому что для тебя нет слова «стоп». Ты неуправляемая, беснующаяся, свободнее волн, порывистее шторма, живее дыхания. Ты бежишь и не оглядываешься, но смотришь под ноги и вокруг себя, потому что тебе важно, куда ты придешь. И в то же время, ты не бываешь несогласной, ты берешь все, истолковывая в свою пользу даже то, что может тебе быть не угодно. Ты пламенная и льдистая, дуновение ветра и крепость земли. Ты раскаты грома, и вместе с тем убаюкивающая колыбельная, топящая голос страха. Напротив зеркала в стене был небольшой выступ под салфетки, автоматический освежитель воздуха - Рен, даже к собственному удивлению, аккуратно переставил их на раковину. – Все-таки много пришлось заплатить за прошлый разгром в номере, теперь экономишь? – Разумеется. Я последние деньги потратил на билет на концерт, - он аккуратно подхватил ее на руки и усадил на теперь освободившийся выступ. Дыхания коснулись друг друга. Тонкая прослойка вселенной между их губами - в такой закручивались черные дыры, тонули корабли. – И как, понравилось? – Я расплакался, - вряд ли бы Рика могла предположить, что это была почти правда. Выступ на стене был довольно высоко, бедра Рики оказались почти напротив его лица. Он посмотрел на Одзаву - щеки ее жарко порозовели, коснись - уверенно обожжешься. Тело отзывалось - было напряжено, все, как скопившееся электричество, сжималось, приподнималось, звало к себе. Рену пришла в голову безумная мысль. – Что ты делаешь? - голос ее при этом не звучал вопросительно. Рен задрал платье, оголив белые бедра. Говорить больше не хотелось. Хотелось касаться, и он потянул кромку ее трусов вниз. Удобно, что платье было почти до щиколоток - не нужно было сильно переживать, чтобы голая кожа не касалась плитки. Рика не источала звуков, лишь внимательно смотрела напротив - в лицо, движения, взгляды. Была какая-то аура, приковавшая ее, сцепившая руки, ввинтившая ноги в огромных ботинках как шурупы в стену. А изнутри извивалась змейка пламени от низа живота до самого горла, и лопались звезды вдоль позвоночника. – Что ты… - вырвалось все же, хриплое. Рика неопределенно повела головой, спрашивая не то за все, что есть в этой комнате, не то конкретно за то, что язык Тао жарко и влажно коснулся между ее ног. Он жадно припал губами, пробуя языком влажную кожу. Рен обожал эту часть женского тела. Нравилось наблюдать, как сжимается, пульсирует, как горячо и влажно ощущается на языке. Рика была очень красивой там - он почему-то вспомнил, как когда-то раздвигал ее ноги и подолгу смотрел на ракушку из нежной розовой кожи. Он высунул широко язык и прошелся от корня до самого кончика, надавливая на уплотнившийся комок кожи. Рика сразу же задрожала, тело ее словно коротнуло, едва не заискрилось. Тао же и правда казалось, что его прошибает током на каждом движении, настолько глубоко внутри отзывалось каждая секунда. Влаги становилось больше, она мазала губы, щеки, подбородок, но Рен не отрывался. Толкнулся языком вглубь, внутренне уже предчувствуя, что за этим последует. – Блять, - Рика с плаксивым звуком зажала зубами нижнюю губу, пытаясь запереть голос подальше в горле. Кислород гонялся в легкие и обратно с мучительным напряжением. – Ты можешь стонать, - Рен на секунду оторвался и посмотрел ей в глаза. Взгляд его теперь был задернут дымчатой поволокой. Было в этом что-то магическое, приковывающее, и одновременно призывающее. За этими глазами можно было идти в дремучий лабиринт леса - раствориться, пропасть, никогда вернуться и не пожалеть об этом. – Хорошо, что ты озвучил это, - она снова сжалась, гулко впечатав ботинки в кафелевую стену и запрокинув голову, – а то я стеснялась. – Охотно верю, - Рен усмехнулся и снова придвинулся к промежности, горячо выдыхая. Теперь ему нравилось одновременно смотреть на ее тело и лицо вот так исподлобья. Рика держалась за выступ, крепче сжимая пальцы, когда Рен особенно глубоко толкался языком. – Пожалуйста, - она всхлипнула, крепко зажмурившись. Брови ее заломились в этой мольбе. – Возьми меня за волосы. Рика тут же вплела в них пальцы, сжав так, словно ей это было необходимо с самого начала. Она почти плакала. Не знай Рен ее, решил бы, что делает что-то не так. Но он знал. Знал, что сейчас ее легкие обжигает кипятком воздуха, что тело ломает от напряжения, и что прошивает ее от макушки до кончиков пальцев. Знал, что эти самые пальцы поджимаются, горло сдавливает, не давая вливаться кислороду, что вся она - выжимает энергию от всего тела, скапливая ее в той части, где было нестерпимо горячо. – Я больше не могу, Рен, - из глаз ее потекли слезы. – Я больше не могу. – Осталось чуть-чуть, - он успокаивающе погладил ее по бедру, особенно сильно напрягая язык и толкаясь им вглубь. – Еще немного. – Нет, нет, нет, Рен! - она часто зашептала, облизнув пересохшие губы. Пальцы на затылке особенно сильно сжались. – Я не могу, больше не могу, правда, пожалуйста… Ее выкручивало жгутом. – Прости, - Рен мягко промазал языком по влажной коже. – Подожди минуту, - он приподнялся, выпрямляя затекшую спину. – Куда ты? - Рика выдала это почти с отчаянием, гордым и жарким. – Я здесь, подожди минуту, - он быстро подошел к раковине и сполоснул руки, выдавив каплю мыла. Рика ощущала себя в жерле вулкана: как настоящая ведьма, она горела в нем, плавилась, но не сгорала. Жар полыхал на ее щеках, лава прокаливала тело, и сама она мерцала как уголь. Рен снова склонился над ней, мягко поцеловав губы. Язык, жарко вылизывавший промежность минутами ранее ощущался как разряд электрического тока. Прикосновение же нос к носу - вспышкой сверхновой (2). Они оба шумно дышали, смотря друг в друга и, одновременно, как будто бы в никуда. – Готова? - он наконец посмотрел ей в глаза. – Мы летим куда-то? - уголок губ ее мягко приподнялся. Рен тоже позволил себе рассмеяться, чувствуя, как от этого смеха у него словно бархатом щекочет ребра. Развешенный по уголкам занавес из его улыбки медленно застилал собой остатки света, постепенно погружая глаза напротив в темноту. Он размазал пальцами смазку по входу и на пробу толкнулся одним. Узко не было. Было влажно и хорошо, с приятным скольжением, кружащим голову давлением мышц. Рен возбуждался уже от этого. Сложно было вразумить, осмыслить, уложить в голове - была ли это щемящая нежность, или, наоборот, просто неведомое магическое притяжение. Были ли это просто два лепестка сакуры, стихийно пробудившиеся под порывами ветра и облачившиеся в легкие и наивные прикосновения друг к другу, или же это была гравитация. Гравитация между жадной, голодной черной дырой и звездой, опрометчиво попавшейся в паутину, чтобы в конечном итоге быть слопанной с потрохами. Когда что-то в мире можно объяснить, это называют физикой, математикой, химией. Когда объяснения не находится - нарекают провидением Божьим, неподвластным человеческому разуму. Рен не мог объяснить себе, что с ним происходит, что за чувства его одолевают. Но он чувствовал, что его притягивает упрямее, чем сила, удерживающая собственные ноги на этой земле. Притягивает, чтобы поцеловать: в лоб, пока аккуратно добавлял второй палец, в висок, когда словил первый жалобный стон, в губы - в момент, когда те напряженно изогнулись. Он уткнулся в теплое плечо и принялся слушать. Дыхание рассказывало лучше слов - когда нужно ускориться, когда можно аккуратно начать массировать снаружи, чтобы жгло со всех сторон, и, наконец, когда уже совсем близко, и осталась лишь пара касаний. Почувствовав, как грудная клетка расширилась, готовая поглотить оставшиеся в комнате литры воздуха, Рен успел зажать Рике рот, и та благодарно простонала ему в ладонь. Emma Ruth Rundle - Shadows of my name Почему-то чувства в этот момент так закрутилось в центрифуге, что комом покатились все: переломанные звезды, фейерверки, сумерки, закаты и рассветы, Сан-Франциско, Бостон-стрит, Мексиканский залив, мандариновые серьги, - все перемололось в кашу. Рена перетряхнуло и выбросило, лопнула какая-то бомба в груди, доселе дремавшая и, видимо, ждавшая своего часа расплаты. Лишь на обломках и руинах густым туманом оседал знакомый запах. Может, от того и было так больно. Все это сдавило с силой титанового поршня - шею, вены, каждый нерв, так, что Рен и сам не понял, как глаза стало жечь слезами. Абсурдными, непонятными, нелепыми, неизвестно откуда взявшимися. В очередной раз физика и математика были бессильны, и Тао показалось, что и сам он без сил. Лишь вряд ли он знал, что не один оказался в этом тупике, с влажными следами вокруг глаз.