О пепле и ветре.

      Оглядываясь на прошлое и стараясь не испытывать при этом каждый раз неприятное, колющее чувство в груди, он не мог отделаться от мысли, что в своё время сделал всё, абсолютно всё не так, как должен был сделать. Задумчиво выкуривая сигарету и в очередной раз обжигая пальцы, не заметив, как она истлела, пока он обращал взор внутрь себя. И что он каждый раз пытается отыскать там, у себя в душе, которая давно уже наполнена дымом, что всё в ней стало неясным, туманным, с горьким привкусом разочарования, неизбежности настоящего, серым от пепла, осевшим на тех воспоминаниях, которые не должны были тревожить его, не должны были всплывать в его мыслях. Ни к чему это сейчас - решил так еще тогда, давно, когда провожал женский силуэт с веером за спиной почти спокойным, почти равнодушным взглядом. Или казалось так только. Не зря же даже Наруто, известный слоновьей непробиваемостью и своим тонким чувством такта, отшатнулся, недоуменно уступая ему дорогу. Не зря тогда он растерянно смотрел на него, почёсывая в затылке. Не зря не окликнул, не начал свой очередной шумный монолог и всё то, что он обычно вываливал на собеседника. Шикомару отмахивался от этих мыслей, понимая, что пустое сейчас это. Пустое сейчас, когда прошло столько времени, столько сигарет выкурено, столько смертельных миссий пройдено. Ни к чему это, да только время не стирает из памяти отблеск зеленых глаз, не дает забыть, что тогда, давно, в другой, абсолютно чужой жизни он смеялся, любил смеяться, разговаривая с одной несносной женщиной. Что в той жизни были у него занятия интереснее, чем лежать на крыше, бездумно пялясь в облака. Были такие. Занятия эти заключались в прогулках, и сейчас, вспоминая об этом, он усмехается почти неслышно, выдыхая облако дыма. На прогулках неспешных нравилось идти рядом с ней, невыносимой женщиной, слушать ее сильный, грудной голос и почему-то улыбаться, не губами даже, а сердцем, как-то вдыхать спокойнее, не ленясь наслаждаться. Вспоминал это сейчас и досадно дёргал головой. Ну зачем, почему просто не оставят его эти мысли, ведения, чувства, не упокоятся наконец окончательно под слоями пепла и времени, стираясь и тускнея? Он не любил думать об этом, не любил вспоминать это, не хотел знать это. Столько лет прошло, что и не знаешь, как воспринимать то, что когда-то он мог быть близок с Песчаной Принцессой. Столько лет прошло. Он забыл, что любила она чай крепкий, терпкий, без сахара. Забыл, что волосы у нее жестковатые, пахнут ветром пустынным, песком. Песок этот так часто скрипел на зубах. И сама она была терпкой, крепкой, что оставляла в горле привкус. Не перебить его было, не забыть, не избавиться. Не мог освободиться от него, пробуя забыть всё это, этот въевшийся, казалось, в него вкус с Ино. Ино пахла цветами. Нежными, тонкими, ранимыми... И слабыми. Слабыми в сравнении с цветком, проросшем в душе его, мыслях, во всем естестве его. Сильным цветком, несгибаемым, способным расти в пустыне, где так мало способов выжить. Рожденная там, она и не могла быть другой. Выращенная солнцем, колючими, бьющими, колющими иглами, песчинками. Прошедшая через всё то, что закаляет сильных и ломает слабых. Столько пережить пришлось его цветку, что другим и жизни будет мало, дабы узнать. Он не помнил всего этого, разумеется. Не помнил, прекрасно осознавая, что врать самому себе - последнее дело. Раздражённо затаптывал сигарету, поднимал глаза к темному бархатному небу и вдыхал холодный воздух, совсем не полной грудью. Не дышал он свободно, вдыхая полными лёгкими, давно. Тогда, когда перестал стоять у ворот деревни, маскируя ожидающий взгляд за полуприкрытыми веками. Когда на встречи приходил вовремя, не ища оправданий, не увиливая. Когда на зубах его оставался песок, на губах ветер пустыни гулял, а в горле стоял терпкий привкус. Только тогда неосознанно, но так просто дышалось ему - легко, свободно, без усилий. Тогда ему хотелось дышать. Он почти не думал об этом, всё так же приходя на кладбище к сенсею, всё так же смотря на облака и всё так же предпочитая не видеть, как Ино отворачивается от него, незаметно проводя рукой по лицу. Макияж поправляет, разумеется. Не он причина, а лишь дорожная пыль, что глаза иногда у неё увлажняются. Предпочитал не замечать, предпочитал не прикасаться к ней, зная, что неправильно всё будет, не к месту. Пробовал уже однажды, да только ничего, кроме разочарования и отвращения к самому себе, не получил. Ненавидел то, что так трусливо пытался забыться в объятиях другой, закрывая глаза в интимные минуты, представляя другие, совсем не небесные глаза Ино, которые смотрели на него и понимали всё, что он так и не смог сказать прямо. Ненавидел себя за то, что с другом детства поступает так мерзко, используя человека, принимавшего его самоотверженно, покорно, как замену. Ино не спрашивала его, не пыталась искать причины или что-то требовать от него, зная, что заменой является, да и то, что совсем не удаётся ей оставить в душе его след. Знала, что не будет тоскливо он думать о разлуке с ней. Знала, что не тронут его её прикосновения и смех не заставит его улыбнуться, радуясь, что она смеётся рядом с ним. Знала всё это: знала, что не быть им вместе, - не будет то, что началось так нелепо, так искусственно, продолжаться долго. Знала и отворачивалась от того, за которого цеплялась всегда, вбивая в голову, что именно с ним ей и суждено быть. Не умела оглянуться, вдохнуть свободно, без бремени грусти и отверженности. Оба знали это и почти могли принять друг друга. Только бы Ино была не Ино, а Шикомару не был бы угрюмым, одичавшим без своей Песчаной Принцессы. Осознавал, что сам он иногда недостаточно хорошо прятал тоскливый, горький взгляд от друзей, всё чаще смотря только прямо. Всё чаще переставал засыпать, пропадая на миссиях без объяснений. Менял кардинально привычки, совершенно не задумываясь, не желая признавать, что же причиной является. Совсем не глаза зеленые, цвета трав с росой поутру. Совсем не отсутствие кого-то властного, нелогичного, но почему-то ощутимо недостающего ему, Шикомару. Не хотел признавать, отчаянно вводя дым в лёгкие, надеясь, что никотин послужит обезболивающим, атрофирующим его душу веществом. Получалось. Или только казалось, что получалось. Он жил, всё так же не любя подолгу находиться среди людей. Всё так же предпочитая логику импульсам. Вот только по иронии, злой иронии, эти самые импульсы, неподвластные его холодному расчету, вскрывали, вспарывали старые, казалось бы, преданные забвению воспоминания и мысли. Ненавидел всё это, распознавая лишь напоминания о той, которая не оставляла его, несмотря на отчаянные попытки забыть. На траву в такие моменты смотреть не мог, видя только зелёные омуты. Тогда, когда прощались в последний раз, когда он, сжимая до судороги руки в карманах, рвал или пытался рвать нити, опутавшие их, не дававшие расстаться спокойно, как старым товарищам. Не мог не вдыхать порывы ветра, прикрывая глаза и вспоминая её резкие, быстрые движения. Тогда, когда нити рвались, она и сама сжимала руки судорожно, до боли, прикусывала губы до крови, явно не чувствуя ничего, кроме пустоты и страха. Она, его бесстрашная, его несгибаемая Темари, боялась. Чувство это ей было в новинку, она презирала его, ненавидела, но тогда вырвать из сердца не могла. Он и сам боялся. Боялся больше не увидеть, больше не чувствовать, больше не знать, что за расставанием придёт встреча. Боялся. Но долг, его долг перед деревней, перед сохранностью мира между деревнями, был острее, нужнее его собственных чувств. Темари, Песчаная принцесса Суны, была второй после своего брата по значимости в стране. Её хранили, оберегали. И за неё всё решили. Деревня важнее всего личного, и Темари знала, понимала это. И не сопротивлялась, не искала выходы. Только обнимала Шикомару крепче, только шептала что-то отчаянно ему в шею. Только смотрела обречённо, как человек, умирающий, не способный вылечиться. И он понимал и ненавидел себя за это треклятое понимание. Хотел спрятать, уберечь, присвоить себе. И ждал, только бы она разрешила, только бы не стоило это войны и смерти. Только бы не имел он совести, только бы не были они теми, кем являются. Вспоминая всё это, он только ускорялся, почти не касаясь веток, не думая даже о своих действиях. Он вспоминал, и ветви иногда хлестали его по лицу, будто наказывая за ненужные, пустые, причиняющие только горечь и тупую, ноющую, не утихающую, как бы он себя не убеждал на протяжении всех этих лет, боль в сердце.