***
Скажешь, что не любовь. Скажешь просто упрямство, Но я все же не сдамся, без остатка отдам все, Я иду за тобой…
— Ее здесь нет, — Леха по шестому кругу обходил вытянутое, похожее на рисовое зернышко асфальтовое плато некогда бывшего парка развлечений, выхватывая тонким лучом фонарика из темноты причудливые сплетения растений. Но разбитый вертолет он упорно обходил стороной. — Ее здесь нет! — А, то есть ты серьезно думал, что она будет сидеть здесь и ждать тебя? — Антонова сидела на более-менее сохранившемся основании какой-то карусели, болтая ногами, едва касаясь мысами покрытых слоем грязи ботинок земли, и наблюдала за вышагивающим мимо спутником. — Думал, что тот свет, который мы видели с крыши — свет от ее фонарика? Серьезно? — она подняла на него глаза, встречаясь с полыхающим злобой взглядом, в котором ясно читалось, что он действительно так думал, даже скорее верил и надеялся именно на такой исход. «Идиот» — пронеслось в голове, но вслух она этого не сказала, справедливо опасаясь того, что у без того нервного парня может попросту сорвать крышу с последнего гвоздя, и лишь тихо вздохнула. После того, как по всей Зоне разнесся странный, больше похожий на протяжный вой, сигнал, единогласно было решено валить с крыши дома и как можно скорее. Они слетели со ступенек за две минуты и практически бегом пересекли улицу, останавливаясь лишь на следующем перекрестке. Переводя дух, оба задавались вопросом: а чего это они так рванули вперед? Будто этот звук, чем бы он там ни был в действительности, имеет какое-то к ним отношение. Может это просто антенна завалились? Судя по громкому хлопку, что принес с собой порыв ледяного ветра, когда они только подступали к городу, — это был довольно мощный взрыв. Развлекались ли это шастающие по Зоне сталкеры или вояки решили сократить количество крупных объектов на охраняемой им территории — не так уж и важно, все равно это никак не поможет найти Настю. Кстати о птичках. А может Аня права и Настя уже давно мертва? Сколько они здесь, три дня, четыре, неделю? Несколько недель или, быть может, уже несколько месяцев? Время тут понятие своеобразное. Даже пара часов, проведенных в Зоне, может показаться вечностью или наоборот — одним лишь мгновением… Без еды человек, конечно, проживет дней десять, но без воды шанс умереть на третьи сутки возрастает до небес. Нет, можно попробовать поймать какого-нибудь зайца, зажарить его на костре, а потом насобирать в ладошки капли дождя, оный здесь явление довольно частое, но стоит ли оно того? Уж лучше умереть от голода и жажды, чем выхватить еще большее количество рентген и мучиться лучевой болезнью всю оставшуюся жизнь, да и то если повезет, можно ведь и сгореть за считанные дни… Может и правда, бросить все, перестать гнаться за химерой и спасать те жизни, которые еще остались? Да, похоже именно так и нужно поступить, только как жить-то потом? До гробовой доски ощущать это гнетущее, давящее, ломающее изнутри чувство вины за то, что оставил любимую женщину на произвол судьбы? За то, что попытался, но струсил в самый последний момент? Жить с ненавистью к самому себе за то, что дышишь, а она — нет… Горелов растер лицо руками, отгоняя лезущие в голову истеричные мысли. Он не может. Не имеет права сдаться. Иначе зачем все это? Да, возможно все же стоит допустить мысль о том, что он найдет лишь ее бездыханное, порядком изъеденное местным тварьем тело. Но все же найдет. И сделает все, чтобы холодная, пропитанная радиацией земля стала ей пуховой периной… Антонова действительно права. Но только в том, что надо начинать мириться с этой мыслью, а не отторгать ее как что-то инородное. Как бы больно не было — надо. Так будет легче, потом, когда все случится. Так будет легче… — Может, — голос блондинки ворвался в его мысли, перетягивая все внимание на себя, — может все же осмотрим обломки вертолета? — предложила она, боязливо косясь на разбитую машину. — Это ведь военная техника, верно? А значит там должны быть маячки, не знаю, какие-нибудь аварийные сигналы… — Не думаю, — покачал головой Леха, со вздохом разворачиваясь лицом к «Акуле». — Вернее, они там либо есть и давно уже сдохли, как и вся электроника в общем, либо еще живы, но давно где-то в другом месте. Третьего не дано, — хмыкнул парень, на минуту задумываясь о том, что, если там и было что-то ценное, это уже уперли сталкеры. Эти товарищи, как и мародеры, всегда искали чем поживиться. Вот только в отличие от последних, их не интересовала выгода, перед ними не стоял вопрос сколько они смогут выручить за ту или иную вещь. Для них это было бесценно: заполучить в качестве трофея, — и при этом желательно не сдохнуть в процессе, — какую-нибудь зоновскую плюшку, а потом гордиться собственной непрошибаемой тупостью, ну и, конечно, уловом, да. Поэтому вероятность того, что внутри от всего убранства ударника остались только рожки да ножки — весьма велика. Ах если б можно было утащить с собой весь вертолет — они бы это сделали. Распилили бы и вывезли по частям. Алексей смотрел на матово-черную птичку, вглядываясь в покореженный металл. Острые края вспоротой когтями обшивки едва ли были покрыты коррозией, что несколько странно, учитывая нахождение под открытым небом как минимум несколько лет. Мысль о том, что сидящая на железе аномалия не дает ход естественным процессам разрушения, тонкой нитью скользнула по разуму, но затерялась где-то в его недрах. Ведь если бы она, аномалия, там действительно была — шестое чувство уже бы вопило, как ненормальное. За все время нахождения в этой помойке, он уже успел убедиться в том, что интуиция в Зоне обретает просто сверхъестественную силу. И если вдруг тебе на долю секунды показалось, что во мраке кто-то прячется или на ничем не примечательной полянке сидит аномалия — тебе не показалось, и лучше бы бежать от этого места как можно быстрее и как можно дальше… Оставшиеся на раме кабины осколки бронированного стекла тускло блестели в естественном свете окружающей природы. Почему-то он именно сейчас вспомнил о том, что отец Насти был военным летчиком и погиб на службе, когда она была еще ребенком. Мутная история, из которой он ничего, кроме печального исхода не знал, ибо сама Никитина предпочитала обходить эту тему стороной, не желая бередить прошлое и вскрывать старые раны, а с ее отбитым братцем общаться было то еще удовольствие, да и не сказал бы он ничего, что не положено знать не членам семьи. Естественно о Зоне и непосредственной связи Никитина старшего с ней Леха не имел ни малейшего представления, и сейчас даже не догадывался о том, что распластавшийся на брюхе вертолет стал для Евгения Борисовича последним пристанищем. — Ну пойдем, посмотрим, — поджав губы, брюнет шагнул навстречу машине, сам не понимая того, почему отказывался от этой идеи, ведь Настя и правда могла поискать в недрах вертолета что-то, что поможет ей выбраться. Из свидетельств жутких событий тех дней осталась только россыпь темных пятен некогда бывшей крови на разбитой приборной панели, да давным-давно высохшие лианы, опутавшие все тело боевой птички и теперь свисающие безжизненными нитями. Ни костей, ни лоскутов одежды, будто здесь никогда не было человека. Вот только вертолеты сами по себе не летают и тем более не падают… Присмотревшись, Леха вдруг осознал, что все присутствующие повреждения: разбитые стекла, треснувший пластик и выбитые кнопки, разорванные провода, изодранная обивка кресла и исцарапанный авиашлем, — вызваны или ударом о твердый грунт, или стараниями атаковавшей машину местной гвардией. Из этого следует, что мародеры и сталкеры обошли птичку стороной, вероятнее всего приняв ее либо за оптическую иллюзию, либо за аномалию, либо за черт знает за что еще. Очень интересно… Перегнувшись через окно кабины, Горелов пощелкал сохранившимися тумблерами, понажимал на пару-тройку кнопок, но ничего не произошло. Собственно, на чудо он не сказать, чтобы очень надеялся, но все же рассчитывал хоть на какой-то отклик систем. М-да, не судьба. Где-то поблизости раздался шорох, а за ним последовал неясный хруст. Резко обернувшись, схватив за шкирку стоящую в шаге Антонову, как котенка, отчего та в испуге пискнула и выпустила из рук фонарик, брюнет юркнул под хвост вертолета, что был прикрыт хоть и жиденькой растительностью, но все же мог скрыть двух путников от нежелательных гостей. Два человека сидели на корточках, вглядываясь в темноту, будто ждали, что вот-вот кто-то выпрыгнет оттуда, оказываясь в тонком луче желтого света. Леха на всякий случай снял с предохранителя автомат и щелкнул переключателем, переводя оружие в режим одиночной стрельбы. Все же патронов у них мало, надо экономить. — Ты что-то услышал, да? — шепотом спросила Аня, пытаясь совладать с страхом и мелкой дрожью. — Да, — так же шепотом ответил парень, не сводя глаз с небольшого пяточка перед вертолетом. — Как будто… забей, показалось. Ветер, наверное, — отмахнулся Горелов, в ту же секунду теряя равновесие. Нога соскользнула с кромки бетонного плато, и парень выбросил вперед руку, дабы избежать падения. В ладонь с болью врезалось что-то холодное и металлическое. Тихо выругавшись, он ковырнул пальцами предмет с одним лишь желанием выкинуть к чертям собачьим этот гребаный обломок вертолета. Но стоило вытащить его из недр кустарника и отряхнуть от налипших комков грязи, он понял, что ошибся. Это был пистолет, а судя по затворной задержке — полностью разряженный. И по всей видимости это оружие принадлежало сгинувшему тут пилоту. Да, отчаянный был человек, раз, зная о неминуемой гибели, все равно пытался спастись… Вздохнув, Алексей поднялся на ноги и огляделся. Никого, ничего, тишина, да и только. И чего это он струхнул, услышав что-то? Разбушевавшееся воображение просто сыграло с ним злую шутку, а он повелся, как маленький ребенок. Хотя, прислушиваясь к собственным ощущениям, он все больше понимал, что чувство необъяснимой тревоги с того самого момента, как они оказались в черте города, не покидало. Оно только нарастало, усиливалось с каждым пройденным метром, заставляло вздрагивать от каждого шелеста листьев, дуновения ветра, бояться каждой тени. Это уже порядком поднадоело, но единственное, что он мог сделать — не поддаваться, душить в зародыше панику и продолжать свою миссию. — Ле-еш, — протянула блондинка. — Смотри, — девушка вышла из укрытия, держа в руке небольшой кусок плотной ткани, пропитанный смесью машинного масла и песка. Когда-то его обрамляли золотые нити, что теперь имели буро-оранжевый цвет, а вышитая надпись была более четкой. Но даже сейчас, сквозь налипшую грязь, сквозь всю непонятную слизь можно было различить ровные буквы: «НИКИТИН Е.Б.». — Что это? — Твою мать… — выдохнул Леха, поднимая глаза на разбитый вертолет. Теперь картинка в его голове сложилась. Теперь он понял, почему Настя никогда об этом не рассказывала…***
Тихая музыка доносится из динамиков радиоприемника, на плите греется чайник. За окнами медленно, окутывая словно одеялом, на город опускается ночь. Загораются фонари, рассеивая желтый свет по тротуарам, постепенно стихают все звуки — природа, как и люди, готовятся отойти ко сну. За всеми этими приготовлениями интересно наблюдать стоя на балконе шестого этажа, вместе с сигаретным дымом вдыхая запах шагающей по стране весны. Вдыхать терпкий аромат расцветающих деревьев, кустов и цветов, сырой земли и луны вперемешку с горьким вкусом табака, щиплющим кончик языка. Вдыхать и выпускать обратно струйку сизого дыма, что легким облачком уносится ввысь, полностью растворяясь в воздухе уже на расстоянии вытянутой руки. Где-то далеко, за чертой города и лесополосой, красно-белыми огнями горит ни на минуту не прекращающая свою работу атомная станция. Она давно уже стала родной, практически вторым домом, а смена, по сути, второй семьей, нежная любовь к которой навсегда поселилась в сердце. Засвистевший чайник вырывает из мыслей, заставляя возвратиться в реальность. Жизнь в одиночестве, вернее в долгом, почти бесконечном ожидании, возвращения загостившихся у родни в Киеве жены и дочери, — хотя на самом деле прошло не так много времени, всего несколько недель, но, когда любовь к человеку так сильна, как здесь, разлука приобретает мучительно болезненный окрас, — научила готовить, выполнять элементарную работу по дому. Но все же, видеть дома счастливые лица, слышать родные голоса и задорный смех куда приятнее встречающего безмолвия пустых стен… Надо проветриться. Тем более, что хлеб почти закончился. Конечно, ради этой цели целесообразнее пойти в магазин поутру, когда на полки будут выкладывать свеженькие еще теплые батоны, но так хоть можно пройтись немного, размять ноги и подумать о чем-нибудь отвлеченном. Например, о том, как там наши космонавты, что впервые отправились на космическую станцию «Мир»? Да и какого это вообще — побывать в космосе, ощутить на себе отсутствие гравитации и смотреть на планету, как на маленький шарик, на две трети покрытый водой? Интересно… Ноги сами несут по асфальтовой дорожке прямо к следующему перекрестку, на углу которого стоит небольшой продовольственный магазинчик. Люди — соседи, знакомые с работы — неспешно прогуливаются, улыбаясь в ответ на приветствия. Эдакий вечерний променад перед отбоем. Эх, они там, в Киеве, а сейчас бы так же шли по направлению к парку, разговаривая обо всем на свете и с двух сторон поднимая за руки дочурку, чтобы та перелетала через бордюры и канализационные люки. И она бы смеялась своим звонким переливистым смехом, и он бы разлетался по округе, заставляя пугливых воробьев срываться с веток цветущих яблонь. Эх…***
— Леш, подожди! — практически молила Аня, на последнем издыхании догоняя рванувшего в сторону северной части города Горелова. После пришедшего осознания того, что они по факту нашли место гибели Настиного отца, после того, как он понял, что сама рыжая в действительности могла знать, как о произошедшем, так и о том, что такое Зона и почему тут так опасно, он перевернул вокруг вертолета все, стараясь найти какой-нибудь след. Он приглядывался к каждым отпечаткам на земле, обследовал с фонариком каждый сантиметр самой машины, даже пару звездочек с погон нашел. Он не отвечал на многочисленные вопросы своей вынужденной спутницы, вообще на нее не реагировал, будто ее не было, лишь бы что-то найти. Дело принимало более интересный оборот, а его миссия по поиску и спасению одной жизни довольно быстро превратилась в спасение трех оставшихся, ибо если он прав и Настя в курсе всего творящегося тут дерьма, их шансы на выживание значительно повышаются. Надежда на то, что девушка все еще жива, забилась в груди с новой силой. Задумавшись о том, куда, в какую сторону из оставшихся трех, — возвращение к Южным воротам можно исключить сразу, в этом нет абсолютно никакого смысла, ведь если бы он, смысл, был, то вряд ли бы Настя пошла дальше и не случилось бы всего этого безумного марш-броска с риском для жизни, — Алексей, все еще сидя на корточках у носа разбитой птички, поднял голову, смотря вперед. Куда бы пошел он сам? М-да, сейчас бы пригодилась хотя бы примерная карта местности, так было бы проще прикинуть варианты, да и общее понимание где, что и как было бы кстати… В скользнувшем по асфальту свете фонаря что-то тускло блеснуло, приковывая к себе взгляд. Два шага, и он уже изучает отпечатки, оставленные человеком, вляпавшимся в смесь песка, пыли и машинного масла, что даже спустя столько лет сохранило свою вязкость. Довольно четкие следы протектора на подошве излюбленных Настей гриндеров тянулись к выходу из парка, а это значит, что хотя бы примерно, но все же можно проследить ее путь… — Да стой же ты! — крикнула Антонова, наконец привлекая внимание брюнета. — Объясни же, куда ты так летишь?! — Следы, — Алексей остановился, вперивая серьезный взгляд в дорогу. — Видишь? Масляные следы, — указал поравнявшейся с ним девушке на расплывчатые радужные пятна с едва заметным очертанием человеческой ноги, — они идут от самого вертолета, и идут в ту сторону. — И что с того? — блондинка скрестила руки на груди, скептически глядя на Лешу. — Почему ты так уверен, что это ее след? Да тут вообще не понятно, что это такое. — Чувствую, — загадочно ответил парень, и снова двинулся вперед, по пути оглядываясь на девушку: — Так ты идешь? — Ползу, — хмыкнула Аня. Ноги гудели от долгой «прогулки», и сейчас бы прилечь, поспать хотя бы пару часов. Отдохнуть от всей этой беготни, расслабиться. Но на это нет времени. Они расслабятся потом, когда выберутся отсюда, когда Зона вместе с ее ужасами останется далеко-далеко позади. Сейчас надо пересилить себя, взять в руки и двигаться дальше… Улица, по которой они шли, была пустынна. Лишь только буйная растительность, медленно завладевающая пространством сантиметр за сантиметром, напоминала о некогда господствовавшей здесь обычной мирной жизни. И если раньше, с легкой руки человека, все было убрано, аккуратно подстрижено и облагорожено, то сейчас… огромные каштаны и вязы разрослись настолько, что их массивные зеленые кроны закрывали собой дома, и догадаться о том, что они там вообще есть можно было только по ведущим к подъездам узким асфальтовым тропкам. Да и те постепенно крошились, уступая место траве и сорнякам. Там, где деревья сменялись кустарником, из темноты выплывали скелеты многоэтажек с ломаными оконными рамами, торчащими наружу, словно кости. Развалившиеся от времени цветочные клумбы, что украшали пяточки земли между подъездами, благоухали ароматом цветущих растений, отдаленно напоминающим тяжелый запах лилий. С каждым шагом вопрос о том, а точно ли они в городе-призраке, где чуть больше четверти века назад случился ядерный апокалипсис, все прочнее закреплялся в мыслях. Эта странная особенность местной природы поражала. Там, где, казалось бы, не должно быть жизни, потому что радиация еще в первые минуты после аварии практически полностью уничтожила прилегающий к станции лес, на многие-многие годы, если не на века, превратив величественные вечнозеленые сосны в коричневые больные, местами мертвые палки, что кольями протыкали кровоточащий небосвод; потому что радиация чумой расползлась по городу, выжигая осадками некогда плодородную почву, уродуя атомом все живое вокруг, — она все же нашла выход, приспособилась, привыкла и наполнила этот холодный, лишенный души мир своими новыми красками. Она как могла исправляла ошибки, бездумно совершенные человеком, как могла спасала свое достояние, вдыхая жизнь в тех, кто не пал смертью храбрых в ту роковую минуту, давая им второй шанс. И у нее не плохо получалось, ведь иногда даже сама Зона с ее убийственной радиацией, охраняющей покой своей Госпожи и ее владений, словно Цербер, отступали перед силой Матушки-природы, позволяя развернуться в полную силу, как сейчас, заполняя пустоты оставленного города буйством растительности, подобно тому, как человек закрывает зияющие в душе раны работой… Интересно, какой была бы Припять, если бы не разыгравшаяся здесь трагедия? Наверное, это был бы процветающий город с развитой инфраструктурой, где по оживленным улицам бурной рекой бы тек переливистый детский смех. Возможно даже и ее родных племянников, ведь сестра была бы жива. Интересно, кем бы она стала? Была бы учительницей, как мама? Или же пошла по стопам отца? А может ударилась бы в медицину, как бабушка Лиза, или посвятила бы себя семье и материнству, как другая бабушка — Софья? А кем бы была сама Аня? Была бы она вообще?.. Задумавшаяся о бренности бытия Антонова не сразу заметила, что Леша остановился, прислушиваясь к окружающим звукам, и просто влетела в его спину, от удара едва не свалившись на землю. — Ты чего? — одновременно поинтересовались они друг у друга, и это вызвало у обоих скупую, давно забытую, но все же улыбку, всего на мгновение осветляя хмурые лица. И этого мгновения хватило на то, чтобы в голове Леши невзначай промелькнула маленькая, но такая важная мысль: он так сильно обеспокоен поисками Насти, что перестал замечать ту, что все это время находилась рядом. И дело тут не в чувствах, вовсе нет. Вернее, в них тоже, но в дружеских. Он так сильно хотел найти свою рыжую бестию, что совершенно забыл о своей невольной спутнице. Забыл о том, что она не робот и у нее есть эмоции, она тоже может устать. Уж слишком часто он пренебрежительно относился к той, что могла стать его последней надеждой на спасение в случае чего. И надо было что-то с этим делать… — Леш? — шепнула девушка, с тревогой заглядывая в его глаза. — Чш-ш! — парень приложил к губам указательный палец, призывая к молчанию. — Слышишь? — Слышу что? — тихо спросила она, и тут же в ответ на ее вопрос слуха коснулся странный шелест, похожий на звучащие где-то далеко впереди голоса живых людей. — Господи, что это? — обомлела вдруг, вспоминая тех уродливых созданий, в кольцо которых они попали, когда Паша и Гоша еще были живы, и которые с жуткой правдоподобностью воспроизводили человеческую речь, особенно оброненные совсем недавно ребятами фразы, сводя с ума. — Сюда, быстро! — Горелов потянул ее за руку, увлекая в близлежащие кусты. Инстинкт самосохранения работал прекрасно, заставляя затаиться, даже на мгновение перестать дышать. В горле пересохло от напряжения, язык стал похож на наждачную бумагу, и теперь с болью терся о небо. Но пошевелиться, издать хоть один, даже самый незначительный шорох — значит умереть. А потому приходится сидеть и смотреть в оба на резкий поворот дороги, гадая кто же выйдет оттуда навстречу. Но никто не выходил. Однако и голоса, звучащие где-то за углом, ближе не становились. Будто собравшиеся там люди, — если это, конечно были люди, живые люди, а не черт пойми кто, порожденный Зоной, — и не собирались расходиться. Беседа, слов которой было не разобрать, лениво текла вниз по улице, словно разлитое по столу молоко, создавая ложное ощущение того, что все в порядке, и жизнь продолжается, идет своим чередом, а они, как малые дети, сидят в засаде в соседском дворе, играя с друзьями в войнушку. Вот только они оба знали, что эта войнушка была настоящей, и ценой в ней была их собственная жизнь. А оттого сконцентрированные до невозможного, они вглядывались в простирающуюся впереди дорогу, едва ли замечая то, что вечные зоновские сумерки стали светлее, разросшиеся кусты превратились в аккуратные кустики, асфальт ровный, без трещин и ям, а небо — усыпано звездами. Не до таких мелочей, когда на кону стоит выживание. — Каштанка! Каштанка, ко мне! — от раздавшегося за спинами молодых людей сиплого мужского голоса, Аня взвизгнула так, что у Леши зазвенело в ушах. На секунду потерявший ориентацию в пространстве парень все же смог ухватить ломанувшуюся в сторону насмерть перепуганную девчонку за край куртки, притягивая к собственной груди и сжимая в объятиях так крепко, что бившееся под ее ребрами со скоростью отбойного молотка сердце, казалось, колотится в его собственных пальцах. — Каштанка! Ко мне, ко мне я сказал! — приказ повторился уже ближе, и Леша медленно повернул голову на звук. На расстоянии вытянутой руки, слегка покачиваясь на бордюре, стоял мужчина лет пятидесяти пяти навскидку, и тряс зажатым в кулак скрученным в кольца поводком, все еще призывая к себе собаку. В его зубах тлела сигарета, красным огоньком вспыхивая в опускающейся на город ночи. Он смотрел на ребят, но так, словно не замечал их. А может просто не хотел замечать, полагая, что те сочтут старика жалким и безобидным и, не тронув, уберутся восвояси. Однако Леха, шепнув на ухо Ане, что все будут хорошо, лишь придвинул ближе калаш, наощупь находя предохранитель. — Ну-ка, что у тебя там? — спросил неизвестный, делая шаг вперед. Его темные глаза, блестящие каким-то странным недобрым светом, уставились прямо на холодную сталь автомата, сжимаемую побелевшими пальцами. Сердце пропустило удар, пот холодными липкими каплями заструился по спине. Антонова, вжавшаяся в Лешу, задохнулась от обуявшего ее страха, через секунду обмякнув в крепкой хватке без сознания. — Иди куда шел, мужик, — хрипло, почти сдавленно произнес Леха, воюя с желанием выпустить по встретившемуся на пути человеку пару очередей. — Мужик, я не шучу. Вали. — Ну-ка, покажи, что ты там прячешь? — еще несколько небольших шажков навстречу, после чего мужчина протянул руку, чуть опускаясь, будто и правда тянулся за оружием. — Дай-ка, я посмотрю. Ну же! Дай, говорю! — Не делай этого, — Горелову очень не хотелось нажимать на спуск, все же не мутант перед ним, а человек. Человек! Живой, из плоти и крови, который дышит, думает, говорит. Да, от мутанта его отличают только последние два пункта, но именно по этим же причинам с мутантом нельзя договориться! А с человеком — можно, главное слова правильные подобрать. — Я предупреждал! — и ровно в тот момент, когда эти слова сорвались с его губ, когда указательный палец уже лег на спусковой крючок стоящего на «рожке» автомата, откуда-то слева выскочила средних размеров собака шоколадного цвета. Гордо прошествовав мимо сидящих на земле ребят, она опустила в раскрытую ладонь своего хозяина самую что ни на есть обыкновенную серую мышь. — Ай да Каштанка! Ай да умница! — похвалил мужчина и ласково потрепал питомца по голове, отчего четвероногий друг от переполнявшей его радости завилял хвостом. — И что бы местные коты без тебя делали, м? — улыбнувшись, он снова опустил ладонь на мохнатую черепушку. — А теперь пойдем домой, — сказал и, развернувшись на пятках, направился прочь, попутно выбрасывая добычу Каштанки куда-то в траву. — Эй, мужик! — позвал Леха, когда оцепенение напополам со страхом неизбежного спало, но тот был уже далеко. — Эй, постой! — он аккуратно уложил все еще находящуюся в отключке блондинку на землю, заботливо подоткнув под голову рюкзак, и бросился вдогонку за странным персонажем. — Да стой же ты! — но человек его будто не слышал, шел себе дальше, покуривая сигарету, разговаривая со своей собакой о том, какой все же прекрасный выдался вечер. — Ты че, глухой? — он уже хотел было бросить в него что-то увесистое, вроде валяющегося под ногами камня, но мужчина вдруг качнулся в сторону, растворяясь в призрачно-серой дымке, будто его и не было. — Какого… — выдохнул парень, попятившись, во все глаза уставившись на то место, где еще секунду назад стоял неизвестный. Проверять во что он там вляпался и осталось ли от него хоть что-то, не хотелось, а посему, круто развернувшись, Горелов рванул обратно. Только сейчас он заметил, что внутренний голос, который с прибытием в эту богом забытую радиоактивную пустошь не затыкался ни на минуту: то кричал благим матом, то тихо бормотал что-то на задворках сознания, — теперь же умиротворенно молчал. За все это время он настолько привык к практически ежеминутной борьбе за себя, свою жизнь и жизнь того, кто был рядом, за каждый глоток воздуха, что едва ли обратил внимание на подобную мелочь. Хотя, безусловно, нужно было в первую очередь обратить внимание именно на это, на то, что все вокруг резко стало нормальным. Как если бы они просто гуляли по городу, любуясь ночными пейзажами. Ни мутантов, ни аномалий, даже воздух казался таким чистым, что хотелось дышать полной грудью. А небо? Видели ли вы в небе над Москвой такое количество звезд? Усыпанное серебряными точками так густо, что половинке луны приходилось буквально отвоевывать себе каждый миллиметр чернильного пространства. Что, черт возьми, происходит?.. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Чистый воздух, наполненный дурманящим ароматом цветущих яблонь и тюльпанов, врывался в легкие, принося с собой головокружительные ощущения и некоторое умиротворение. Раскинувшееся перед глазами звездное небо наводило на мысль о том, что она где-то далеко-далеко за городом, где нет вечного смога и густых облаков, а легкий ветерок, играющий выбившимися из косы прядями, лишь подтверждал ее мысли. И было так хорошо, так спокойно, хотелось просто лежать на земле, смотреть в глубокую бездну космоса и не думать ни о чем. Впервые за долгое время она не чувствовала этого постоянного чувства тревоги, жужжащего в подсознании как надоедливая муха, или той странной напряженности, от которой сводило челюсть, или нервозности напополам с безысходностью, от которой хотелось выть. Она чувствовала легкость и свободу, будто ее выпустили из долгого заточения. И даже сердце билось в обычном, привычном ему ритме. Конечно, с первых мгновений это должно было показаться странным. И оно показалось, но она не придала этому должного значения. Но лишь потому, что устала. Устала куда-то бежать, от кого-то спасаться, быть все время на чеку, оглядываться, прислушиваться. Устала. И если эти минуты тишины и спокойствия последнее, что будет в ее жизни — пусть так и будет… — Ань? — голос Леши острым ножом разрезал безмолвную благодать, а через секунду его обеспокоенное лицо нависло над ее собственным. — Ты в порядке? — Да. — Точно? — он выгнул одну бровь, вглядываясь в голубые глаза девчонки. — Прям уверена? Ничего такого не чувствуешь? — Точно, Леш, — вздохнув, Антонова села, подгибая ноги в коленях. — Со мной все хорошо, — она прислушалась к ощущениям, но за прошедшие несколько минут ничего не изменилось: внутренний голос все так же смиренно молчал, а тревога не зудела на задворках сознания. — Знаешь, это странно, но я чувствую себя в безопасности. Не знаю почему, но именно здесь и сейчас это так. — То-то и оно, — пробормотал Леха. — Это Зона, тут если ты чувствуешь себя в безопасности, то ты еще в большей опасности, чем был, — он мотнул головой, усмехаясь про себя. — Убираться отсюда надо, Аньк, и чем скорее, тем лучше. С одной стороны, он был прав. И она понимала это, как никогда понимала. Потому что ничего в Зоне не происходит просто так и за все, даже за самую маленькую каплю нормальности, потом приходится расплачиваться, а им кроме как собственными жизнями то и не чем больше. Но с другой… возможно, это был первый и последний шанс во всем этом бешеном круговороте событий на полноценный отдых. Шанс выспаться, наконец, не вздрагивая от каждого шороха, не распахивая в ужасе глаза через каждые пять минут от оголтелого чувства тревоги, орущего будто кто-то прямо сейчас стоит над тобой и давится слюной от ярого желания сожрать. Шанс собраться с мыслями и понять куда идти и что делать дальше. Даже несмотря на непрошеного гостя, напугавшего до чертиков, ей очень хотелось остаться здесь. Прямо тут, на этом самом месте развести костер, пошарить по рюкзакам в поисках какой-нибудь консервы, про себя надеясь, что там хоть что-то еще осталось, отвлечься от всего этого бесконечного дерьма болтовней о старом добром кино, а потом лечь спать. Обоим сразу, без всяких дежурств, караулов и вахт. Хватит бегать, они оба нуждались в этом островке безопасности, даже если потом они заплатят за него по двойному тарифу. Сейчас им было это необходимо, все остальное не важно…***
Ночь тихо укрывает городок своей невесомой периной, укачивая, словно в колыбели. Луна заглядывает в раскрытые окна, будто проверяя, все ли легли спать или есть еще те, кто будет до самого позднего часа под укоризненным взором небесного светила смотреть телевизор, засыпая только к тому моменту, как последняя программа закончит свое вещание. Но тогда уже в свои права вступят предрассветные сумерки, сгущая краски ночи, чтобы потом раскрасить этот темный холст в свои яркие золотисто-розовые тона. Пожалуй, это самое удивительное время, ведь можно увидеть собственными глазами, как природа меняется: как под пока еще незримым солнечным бичом рассеивается тьма, забирая с собой все тревоги и страхи, как отряхиваются ото сна деревья, шелестя листьями от свежего дыхания ветра, как радостно чирикают пташки, радуясь наступлению нового дня. Эх, где-то жизненная дорожка свернула не туда, и вместо какой-нибудь романтичной орнитологии ухнула в пучину ревнивой ядерной физики, женив на себе сразу и без выбора. Нет, конечно нет. Это был осознанный выбор со взвешенным взрослым решением, принятым еще в восьмом классе, когда учительница физики Тамара Тимофеевна буквально влюбила всю мальчишескую половину класса в свой предмет. А дальше… дальше десятый класс и Киевский физмат с последующим распределением на первый блок строящейся Чернобыльской атомной станции. И не было большей любви в жизни, пока на горизонте не появилась красивая темноволосая девушка по имени Марина. Молодая двадцатилетняя медсестричка местной средней школы, что только-только начала свою работу, раскрывая двери для детей строителей, поднимающих тогда еще просто небольшой поселок для будущих работников станции с нуля. Разум застелило пеленой влюбленности, за спиной человека науки, никогда не верящего в любовь с первого взгляда, выросли крылья. Долгие ухаживания, цветы и свидания, первый робкий поцелуй в тени каштанов в парке. Смех и улыбки, прикосновения невзначай. Прогулки под луной и закаты у реки. И ядерная физика могла ревновать сколько угодно долго, но Марина была единственной женщиной, перед которой можно было встать на колени… Они уехали всего несколько недель назад, а сердце разрывается так, будто их не нет уже порядка нескольких месяцев. Вот почему так? Почему, когда любишь человека, разрыв даже на пару дней гораздо болезненнее, чем разрыв навсегда? Нелепая шутка человеческой природы и этой чертовой привязанности, этих убийственных собственнических инстинктов, что разыгрываются всякий раз, когда в сторону жены направляются похотливые взгляды других мужчин. Она ни разу не давала повода для ревности, но поведение некоторых особей сильного пола порядком бесило, заставляя кровь кипеть в жилах. И только ее любовный взгляд и томные вздохи держали, да и до сих пор держат в узде демонов, готовых вырваться наружу… Пора гасить свет и ложиться спать. Хотя бы попытаться это сделать. Попытаться абстрагироваться от щемящего сердце чувства, выбросить все гнетущие мысли из головы и отдохнуть. Ведь уже через несколько часов над мирно спящей Припятью забрезжит рассвет, и тарахтящий своим двигателем шестичасовой автобус разбудит своим ревом дремлющих на ветвях деревьях птиц, что в испуге сорвутся со своих мест и пустятся в полет до другого, более спокойного. А значит и до начала утренней смены остается чуть более шести часов. Еще одна смена, а после два дня выходных, в которые можно хоть всю ночь не спать! А что если… а что если собраться и поехать в Киев? Взять еще один выходной и устроить им сюрприз? А потом полным составом вернуться домой. Будет здорово. Надо подумать об этом утром, как раз на то будет время по дороге до станции. Обязательно надо будет подумать, а сейчас — спать…***
Решение остаться было принято не сразу. После примерно получаса раздумий, посылов все и вся к херам собачьим и некоторой руганью с вымышленным оппонентом, но все же принято. Леша и сам прекрасно понимал, что протянет без сна еще максимум день, а потом просто свалится посреди дороги, и хорошо если не замертво, а просто без сознания. Оставлять одну Антонову посреди этой радиоактивной помойки все равно, что обречь ребенка на голодную смерть в пустой квартире — слишком жестоко и бесчеловечно, и воздастся ему на том свете за это деяние стократно. Конечно, как человек с до сих пор хлещущим фонтаном из задницы юношеским максимализмом, он не верил в Бога, однако верил в существование кармы, ну или чего-то подобного, что вызывает мгновенное наказание за тот или иной проступок. Оттого, поняв собственные аморальные грани поведения по отношению к близкому человеку, решил прислушаться и, наверное, первый и последний раз пойти наперекор излюбленной народной мудрости «Послушай женщину и сделай все наоборот», коей руководствовался всю сознательную жизнь, и остаться. Лагерь разбили на том же месте, где повстречали странного местного жителя. В том, что он им был сомневаться не приходилось, ибо любой другой, — будь то сталкер, мародер, просто заблудившийся здесь дурачок, — пустил бы в ребят по паре свинцовых подарков и сделал ноги, пока на запах крови не сбежали все обитающие в окрестностях твари. И откуда он только тут взялся? Истории о том, что кто-то еще тогда в восемьдесят шестом отказался от эвакуации, он, конечно, слышал, в основном это были глубокие старики, которым по сути и терять-то уже нечего было, но их давно уж не должно быть в живых, ибо радиация не щадит никого, если только они не стали кем-то вроде местных зомби, и теперь кошмарят тех, кто забредает сюда по глупости… Да нет, чушь все это. Кроме мутировавшей флоры и фауны, здесь никого не было. Если б тут на постоянной основе обитали люди или что-то отдаленно напоминающее их, они б наверняка уже повстречались им на пути. Пока же встречалось только оголодавшее зверье, готовое сожрать вместе с резинкой от трусов. Да и вояки бы наверняка что-то знали, вряд ли помогли, но знать определенно что-то знали бы. Хотя, если так подумать… да нет, да ну как тут жить-то вообще можно? Ни электричества, ни воды чистой, ни еды нормальной. Даже если вычистить, вылизать все до блеска в одной из тысячи пустующих квартир, оборудовать все, приспособить под местные условия, все равно долго не протянешь. Или радиация убьет, потому что жрать придется рагу из радиоактивного зайца с подливой из галлюциногенных грибов, запивая питательным радиоактивным чаем из местной травушки-муравушки с водой из чудо-речки, или кто из шныряющих тут туристов пристрелит нахрен, просто потому что. А, ну или какие-нибудь тараканы, размером с кулак, сбегутся со всех этажей на запах человеченки и под ясный свет луны с неба устроят пир. Господи, вот о чем он думает? Нет, чтобы как Антонова, залезть в свой спальник, укрыться с головой и уснуть. Уже бы видел сон десятый, добрый такой, про дом и Настену, про прошедшее лето и как они вместе ездили на Оку, как бесились в воде и целовались на пляже. Как в ночи уставшие, но довольные возвращались на электричке домой, и как она сладко спала, примостившись на его коленях, а он лишь нежно гладил ее по волосам, даже не думая о том, что это было их последнее лето… Круговорот беспокойных и гнетущих размышлений затягивал в свою бездну, и Леха даже не представлял, что в этот самый момент, схватив его за шиворот обтянутой чернильно-черной кожей перчатки рукой, Морфей тянул его на дно, все глубже погружая в свое волшебное царство крепкого и такого спасительного сна… А может Зона и правда, не такая уж и сука по своей натуре? Может, она имеет зачатки какой-то человечности, гуманности что ли, и не позволит своим детям растерзать двух уставших путников во время привала? Может, она проведет их до самого конца, позволив, наконец, встретиться с той, ради которой бросился в этот омут с головой? Хорошо бы, если б так и было… Возникающие вспышками в голове мысли обретают форму длинных серебреных нитей, что стрелами несутся к огромному ткацкому станку, путаясь в его чреве. Интересное зрелище, учитывая, что он никогда раньше не видел, как работает эта машина… — Лесик, — тихий голос Никитиной золотой лентой вклинивается в перемежающееся серебро натянутых струн, отвлекая, заставляя бросить это увлекательное занятие и переключить внимание. — Лесик, — извиваясь, лента скользит между нитками, лишь чудом избегая бегающего туда-сюда со скоростью звука челнока. — Лесик, проснись, — лента выскальзывает за грань будущего полотна, проносится перед глазами и улетает ввысь, взрываясь мириадами золотых лепестков. — Лесик, — звук ее голоса нежный, воздушный, солнечный, способный разогнать эту странную осязаемую тьму. И теперь, когда чистый свет падает на все еще работающий станок, касается уже наполовину готовой картины, он понимает, что за узор отбивается на ней. Настя. Лейтмотив его жизни. Единственная женщина, которую он любит так, как никого и никогда. Да, в восемнадцать лет это может показаться глупостью, и кто-то скажет, да сколько еще будет таких в его долгой и счастливой жизни? Нисколько. Она одна. Стоило только потерять ее, чтобы понять это. Понять то, что если умрет она — он умрет тоже… Отблеск солнечного луча, попавшего в ловушку раскрытых окон, слепил глаза, мешая спать. Потянувшись, Аня разлепила веки, тихо охнув от вида представшего перед ней чистого безоблачного неба, с которого яркая космическая звезда без зазрений совести сгоняла остатки темных красок ночи. Будто нет и не было никогда ни ядерной катастрофы, ни зоны отчуждения, ни мутантов, ни всех этих жутких смертей. Все прекрасно, все так, как должно быть в обычном нормальном мире… Почувствовав подкатывающую к горлу тошноту, девушка вскочила на ноги, на секунду зажмуриваясь, чтобы унять головокружение, и почти бегом бросилась к близлежащим более-менее плотным кустам. Рвотный приступ скрутил пополам, заставляя пригнуться к земле. Сильная боль прошила район живота, и казалось, будто ее сейчас в буквальном смысле вывернет наизнанку. Слезы градом катились по щекам, падая на мерзлую, покрытую мелкими бисеринками росы траву. Рано или поздно это должно было случиться, от нервов, от голода, от радиации в конце концов, ведь они здесь уже довольно давно. И явно дольше, чем предполагалось с самого начала всего этого сумасшествия, и наверняка получили дозу облучения раз в десять выше положенной нормы. Вытерев рот тыльной стороной ладони, Антонова развернулась и уже хотела было вернуться, как остановилась, глядя на дрожащий тонким маревом воздух. Только сейчас она обратила внимание на то, что все встало на свои места: температура упала до привычных семи с половиной градусов, холодом прошибая тело, краски сгустились, погружая в сумеречную тьму, и ощущение тревоги снова зудело где-то в мозгу, раздражая и беся своим присутствием. Но она не чувствовала исходившей от призрачной дымки угрозы, скорее наоборот — покой и умиротворение. Странно… Она сделала шаг и под ногами что-то с противным хлюпаньем хрустнуло. В голове промелькнула мысль о том, что это не человеческие кости, а простая палка или стебель какого-нибудь вьюнка. Опускать глаза, дабы убедиться в том, что никакой опасности нет, очень не хотелось, однако пришлось: под левым ботинком распласталось существо, что тихо шипело и в предсмертной агонии дергало десятком цепких лапок. Месиво из хитина и внутренностей буро-ржавой кляксой отпечаталось на земле. — Фу, гадость, — ее передернуло. Она быстро обтерла подошву о жесткую траву и поспешила убраться от этого места, едва ли замечая за шорохом собственных шагов шелест сотен мелких ножек… Собрав нехитрые пожитки, они двинулись дальше по дороге. Каждый из них удивлялся переменчивости здешней погоды, но ничего не говорил, словно боясь, что произнесенные слух слова разрушат ту хрупкую магию и они снова окажутся посреди владений Госпожи Зоны, окруженные голодными порождениями. Если это устойчивая галлюцинация, то пусть лучше она не заканчивается, ведь куда приятнее лицезреть чистый город с зеленью и цветами, чем по факту полуразложившийся труп некогда процветающей Припяти. Да и тепло, исходящее от поднимающегося солнца, вполне себе реальное, а согреться никогда не помешает. Мерное тарахтение вклинилось в вялотекущие думы, ничего кроме тихого вздоха не вызывая. Оно становилось громче по мере приближения, наконец проносясь мимо на скорости километров в сорок, не больше. Чуть подпрыгнув на неровностях дороги, белый автобус с широкими синими полосками по бортам затормозил метрах в ста впереди, со скрипом раскрывая двери на пустой остановке. И остался стоять, по всей видимости, ожидая пассажиров, что, казалось, вот-вот появятся из-за угла… Поморгав немного, а для верности еще и ущипнув Антонову за руку, вызвав у той недовольное шипение, Леха попытался поверить в реальность происходящего. Не получалось. Хоть это и было все донельзя правдоподобным. — Ты это видишь? — спросил он девчонку, не сводя ошалелых глаз с машины СССРовских времен. На огромных стеклах играли солнечные блики, а оттого рассмотреть, что находилось внутри не представлялось возможным. — Эт че, автобус? — Горелов посмотрел на замершую в шаге Аню, точно так же с неприкрытым удивлением рассматривающую транспортное средство. — Может… это военные? — Еще скажи Дед Мороз, — хмыкнул Леха, в ту же секунду получая ощутимый толчок в плечо. Нет, это была не блондиночка — тучная женщина, что ледоколом прошла между ними, расшвыривая в разные стороны, словно куски ледяного пласта. Она со всех ног, насколько вообще позволяло ее телосложение, неслась к автобусу, будто боясь, что он уедет так ее и не дождавшись. — Не понял, — Леша потирал ушибленную руку, — а типа извиниться там, не? — крикнул он вслед виновнице, но та даже не обернулась, будто не слышала его. — Да че тут вообще происходит-то?! — Ребят, а вы чего здесь? — совершенно обычный вопрос, ввергнувший в полный шок, расширивший еще больше и без того уже занимающие половину лица глаза. — Случилось что ль чего? Помочь может чем надо? — улыбчивый мужчина, чуть щурившийся от попадающих в глаза солнечных лучей, стоял у подъезда, держа в руках пока еще пустую авоську. Он смотрел на них так, как смотрят на случайных жертв какой-нибудь передряги: со смесью сострадания и грусти. Оно и понятно в принципе, их внешний вид действительно оставлял желать лучшего — грязная, местами изорванная одежда, ссадины на лицах и руках, полупустые рюкзаки, опять же все в грязи и с кусками нацеплявшейся при беге растительности. Ну вот и как тут можно не свихнуться, когда Зона играет в такие жестокие игры с разумом? Сначала она вся такая плохая и злая, кровавая барыня, убивающая всех и вся и упивающаяся болью и страданиями собственных жертв, а потом, вдруг, такая нежная и ласковая, как весеннее солнышко?! Что это, скажите на милость, за эмоциональные качели упоротой атомом женщины? И куда, в какую аномалию их занесло, что сейчас они видят и чувствуют все это? Весь этот совковый антураж, всю эту скрипящую на зубах доброту с готовностью помочь, всю эту непоколебимую веру в светлое коммунистическое будущее? Блевать от всего этого, конечно не тянет, но расшатанную психику расшатывает еще больше, заставляя усомниться в адекватности собственного восприятия реальности. — Простите, это вы нам? — голос Ани предательски дрогнул, а ноги сами отступили на пару шагов. — Видите здесь кого-то еще? — спросил все с той же лучезарной улыбкой, доставая из кармана штанов пачку отечественных папирос. — Вы откуда такие расписные? Вас местная шпана отоварила что ли? — Ага, че-то типа того, — устало покачал головой Леха, который вообще перестал что-либо понимать. Наверное, именно так и выглядит шизофрения. Ну ладно, раз уж входить в это море безрассудного помешательства, то резко и с головой. — Слышь, мужик, а ты тут как вообще? Зона ж кругом, а тут вон свет, электричество, — указал на горящую в окне первого этажа настольную лампу, что видно кто-то забыл погасить перед сном. — За дело хоть? — при упоминании Зоны он дернулся, словно изображение голографического проектора, но потом продолжил как ни в чем ни бывало. — Городишко у нас небольшой, но дружный, разбоя нет. Думается мне, что для такого «теплого» приема была веская причина. — Веская, очень веская, — Горелов начал нервничать, что не укрылось от острого взгляда сопровождавшей его девушки, заботливо взявшей за руку в знак поддержки и некоторого успокоения. — Извините, а вы не видели здесь девушку? — спросила она. — Такую рыжую, с меня ростом примерно? Мы… мы в лесу заблудились… — Да то, что вы в лесу заблудились, это я уже понял, — выпустив в воздух струйку сизого дыма, он подошел ближе. Совершенно обычный советский человек, лет тридцати трех, а может чуть старше, с внимательными серыми глазами и лучистой улыбкой. И почему-то он показался Ане смутно знакомым, создавая впечатление, что где-то она уже видела эти черты лица. — А что до девочки той, — он вдруг взглянул на часы, — могу по дороге до магазина рассказать, а то еще чего доброго на смену на станцию опоздаю. Идем? — На смену? Но… — перед глазами вдруг возник старый альбом с пожелтевшими от времени фотографиями, который родители иногда пересматривали, вспоминая наполненные радостью и любовью дни их молодости. И всегда плакали, доходя до изображений маленькой девочки с белыми бантами на концах тугих косичек, облаченную в строгое коричневое платье с красивым передником и с красным пионерским галстуком на шее… И среди всего того, что приносило так много счастья и боли одновременно, на потертых страницах было одно единственное фото со станции, сделанное за день до нового восемьдесят четвертого года, на котором у громадных машин неизвестного лично ей назначения стояли два человека с такими искренними улыбками, не вяжущимися с их серьезным видом и еще более серьезной работой: отец и… он. — Э, мужик, ты че, кукухой поехал? — не выдержал Леша, делая шаг вперед. — Какой магазин? Какая смена? Станция твоя рванула еще лет тридцать назад! Тут зона отчуждения километров на двадцать в обе стороны! Радиация, смерть, город-призрак… — Леш, стой! Леш, не надо! — Аня с силой дернула его за руку. — Это не поможет! — мозаика сложилась и так резко обрела целостную картинку, что впору было испугаться, но у нее на это уже просто не было сил. Они действительно угодили в аномалию. Да в такую мощную, что та была способна менять мир вокруг, хоть и на ограниченной территории. А то марево, которое она видела, было границей, своеобразным предупреждением. Ах если бы она знала это тогда, если бы не повелась на это ложное, но такое спасительное чувство безопасности, возможно они были бы уже далеко отсюда. Но они здесь, а Зона медленно и верно, клеточка за клеточкой разрушает их разум. И что теперь делать, как выбраться отсюда — она не понимала. Но понимала одно — они не могут на самом деле разговаривать с тем, кто умер больше четверти века назад. Или все же могут?.. — А вы… вы просто скажите нам, пожалуйста, где видели ее, а там мы сами найдем, — что она делает? Разговаривает с призраком, в существование которых даже не верит. И это еще большой вопрос, кто тут кукухой поехал. — А чего ж не сказать-то? Скажу, — он сделал последнюю затяжку, бросая окурок в пустую каменную урну. — Нет ее, ушла она. Еще вчера днем ушла… — Как ушла? Куда?! — перебил Леха, с трудом сдерживая в себе желание сорваться с места и вцепиться в этого мужика, дабы вытрясти из него всю правду, и душу заодно. — К реке, — он махнул в сторону, указывая направление. — Мимо стадиона, через строящийся микрорайон, как раз выйдете к небольшой лодочной станции. Если повезет, встретите кого-то из рыбаков, может видел вашу пропажу кто из них. Извините, ребята, мне и правда уже пора, — сказал и ушел вверх по улице. И чем дальше он становился, тем сильнее ощущалось приближение чего-то зловещего. И объяснить это никто из них не мог. Вернее, мог, но только словами из книжки про Гарри Поттера — будто кто-то потихоньку высасывал все счастье, надежду и мир, оставляя за собой лишь уныние и гибель… Все закончилось слишком резко: безоблачное небо сменилось мрачным свинцовым, солнечный диск исчез за плотностью облаков, превратившись в тусклое, едва различимое пятнышко, легкий мягкий весенний ветерок стал ледяным порывом, пронизывающим до костей, а умиротворение сменилось слишком ясным чувством опасности. Чистые ухоженные улочки вновь обрели свое естественное состояние — разбитые, заросшие, с кучей странного и непонятного хлама, что когда-то был утварью квартир. От светлой и живой Припяти, коей она была еще минуту назад, не осталось и следа. Они снова были посреди умершего в атомной агонии города, где кроме них из живых людей не было никого. После такого яркого и давно забытого солнечного света, сгустившиеся сумерки были похожи на темное, практически черное полотно, обволакивающее, с каждой секундой стискивающее в своих холодных тисках все сильнее. И в этой почти непроглядной тьме то и дело вспыхивали рубиновые точки, по две за раз. И можно было подумать, что это какие-нибудь растения, ведь их тут всяких разных навалом, но сбегающие по спине крупные капли холодного пота и душащий своими щупальцами страх говорил о том, что это далеко не безобидные цветочки. А в следующее мгновение, будто в подтверждение гнетущих мыслей, блеснувшая в вышине оранжево-красная молния на короткий миг озарила пространство, четко прорисовав силуэты семи стоящих в нескольких метрах существ. — Зашибись, — буркнул Леха, замирая на месте и крепче сжимая автомат в руках. В обычное, мирное время, половины магазина хватило бы, чтобы отправить к праотцам всю стаю, но в условиях Зоны, где каждая тварь отличается особой живучестью, этих несчастных пятнадцати патронов не хватит даже на одного. Плохи их дела, очень плохи. — Не дергайся, — как можно спокойнее произнес парень, услышав в ответ лишь сдавленное «угу». Что делать дальше? Мысли потоком бурной реки проносились в голове — от самой идиотской до самой безумной, но ни одна из них не задерживалась надолго. Можно, конечно, попробовать удрать от них, но от волков, как и от собак, убежать на своих двоих практически нереально, если только по пути не подвернется что-то с колесами или что-то очень высокое. Но если в первом случае шанс выжить имеется, то во втором — он не то, что призрачный, его просто нет. Волки, или то, что раньше ими было, будут стеречь свою добычу, пока она сама не свалится с дерева прямо к ним в пасти… А можно поступить как последняя сволочь и бросить девчонку на съедение, дабы его миссия, находясь так близко к финишной прямой, не закончилась провалом и он все же смог довести дело до конца. Разумеется, потом совесть замучает, но он как-нибудь с ней договорится. В конце концов кто эта блондинка ему?.. Нет. Нельзя! Нельзя так думать! Они сидят в одной лодке и гребут по этому морю бесконечного дерьма вдвоем. Они — единственные, кто остался из их маленького отряда, оказавшегося в этом проклятом месте только благодаря ему. И не ему теперь, стоя на перепутье, решать ее судьбу. Если ей и уготована смерть здесь, то не за счет него и не его руками, так что… да пусть горит оно все синим пламенем! Настя уже большая девочка, и как бы сильно он ее не любил, как бы сильно не хотел найти, он никогда не простит себе того, что из-за него погибла невинная девушка, из-за любви с первого взгляда увязавшаяся за ними в этом замечательный турпоход. И если Никитина действительно знает, как выбраться отсюда — они встретятся, обязательно встретятся, но там, по ту сторону бетонной стены. Там, где будет безопасно… — Скажу «беги» — ты побежишь, поняла меня? — спросил, чуть повернув голову, периферийным зрением наблюдая за Аней. Проглотив застрявший в горле ком, она медленно кивнула, на секунду прикрыв глаза и собираясь с мыслями. Выбор сделан, назад дороги нет. — БЕГИ! — резкий крик стегнул плетью, больно и ощутимо, заставляя подпрыгнуть от неожиданности, развернуться на сто восемьдесят градусов и бежать. Бежать без оглядки. Бежать по дороге, перепрыгивая через ямы, мусор, стебли растений. Бежать, забывая дышать. Бежать бездумно, по инерции, лишь бы подальше. За шумом крови в ушах и бешенным стуком сердца она почти не слышала ни выстрелов, ни злобного рычания, а то, что все же долетало до ее сознания, больше походило на тихие хлопки взрываемых где-то далеко-далеко петард, да на непонятный шорох, словно роющийся в мусорном баке бродячий кот. Очень хотелось верить, что все так и есть, но она знала правду. От ясно представшей перед глазами смазывающей реальность картинки того, как Лешу рвут на части эти голодные твари, выдирают куски плоти из еще дышащего человека, чья кровь ручьем течет по асфальту, заливаясь в каждую трещинку, пропитывая собой каждую песчинку и пылинку, она закричала. Сильно, срывая горло, пока воздух не кончился в легких. Запнувшись о камень, валяющийся посреди дороги, девушка полетела вниз, в последний момент выбрасывая вперед руки, чтобы хоть как-то смягчить падение. В ладонь вонзились мелкие камешки, осколки выбитых стекол, причиняя боль, которую едва ли можно заметить за болью пылающей от нехватки кислорода груди и немеющих ног. Перевернувшись на спину, тяжело дыша, она уставилась в играющее странными красно-фиолетовыми красками небо, что иногда разбавляли оранжевые вспышки молний, придавая лениво ползущим облакам причудливые формы, вдруг отчего-то проводя аналогию с одним литературным персонажем, который оказался в похожей ситуации. — Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба, — прошептала Аня, борясь с желанием закрыть глаза и провалиться в сон. Не сейчас. Позже, возможно, но не сейчас… От тихого шелеста, раздавшегося прямо над ухом, она дернулась, резко переворачиваясь и вставая на четвереньки. В том месте, где еще секунду назад была ее голова, сидела тройка небольших, размеров с половину ладони, зоновских тварей. Они глядели на нее своими маленькими глазками-бусинками, перебирая лапками по асфальту, но при этом не двигаясь от слова совсем. — Дрянь какая, — снова шепот, но на этот раз чуть отчетливее, будто для того, чтобы они услышали. И они услышали. Их стало больше: сначала вдвое, потом втрое, потом сразу раз в десять. Это была целая армия сравнительно мелких насекомоподобных существ, которых за все путешествие по Зоне она видела впервые. Число порождений, увеличивающееся в геометрической прогрессии, подстегнуло к тому, что нужно убираться отсюда подобру-поздорову, пока еще может. Возможно один такой таракан, если, конечно, это он и есть, был безобиден для человека, то сотня таких мелких чудовищ может представлять определенную угрозу. Как и все в Зоне, собственно… Почему она решила, что в доме будет куда безопаснее, чем на улице, она и сама не поняла, но смогла остановиться только этаже на четвертом, когда ноги просто отказали и она рухнула на колени прямо посреди лестницы, успевая схватиться только за остатки перил, чтобы совсем не растянуться на холодных ступеньках. Сухой кашель, судорогой скрутивший все тело, царапал глотку своими когтями, заставляя и без того напряженный организм напрягаться сильнее, отчего казалось, что она вот-вот выплюнет свои легкие. Из глаз брызнули слезы, мокрыми точками оставаясь на запыленной лестнице. И все, чего хотелось сейчас — чтобы все закончилось. И Госпожа Зона восприняла это невинное желание буквально, невидимой рукой проводя по задней стороне шеи Антоновой, и белый мотылек, что все это время сопровождал своего носителя, будто очнувшись от длительной спячки, расправил свои тонкие полупрозрачные крылышки и взмыл вверх, теряясь в темноте дома. Аня вздохнула, и этот обреченно-облегченный вздох эхом прокатился по зданию. Неужели это конец? В буквальном смысле конец, ведь Леша был единственным человеком, кто мог ее защитить, хотя бы попытаться это сделать. И что теперь, как быть? Хотелось, конечно, верить, что он все-таки выжил в этой смертельной схватке с целой стаей. Каким-нибудь невероятным образом, чудом, или волей случая — не важно! Главное ведь, чтобы выжил. Выжил и пришел за ней. А после… после она сделает все для того, чтобы помочь ему найти Настю как можно быстрее и убраться отсюда туда, где можно перестать бояться каждой тени. И плевать, что эта поездочка будет еще долго, возможно даже всю оставшуюся жизнь, напоминать о себе кошмарами, флешбеками, она справится. Справится потому что будет живой, будет дома… Странный гул сотряс стены, пол завибрировал, создавая ощущение, что там, за окном, по узкой улочке колонной друг за другом идут тяжелые машины. Но этого ведь не могло быть на самом деле, в Зоне нет техники, работающей техники по крайней мере, хотя… а что если это та самая аномалия, тот самый островок безопасности, каким-то образом вернувшийся обратно? Они ведь движутся, аномалии эти, пусть медленно, лениво, как улитки, но ползают же. Аня вытянула шею, бросая взгляд через разбитую раму, в надежде снова увидеть свет солнца, но кроме качающихся верхушек разросшихся вязов на фоне темного неба ничего необычного не заметила. Гул нарастал, усиливалась и вибрация, доходя до того, что мелкие камешки вместе с песком и пылью сыпались с верхних этажей. Может это военные? Приехали, чтобы что? Спасать идиотов, которые по собственной глупости в обход всех запретов и кордонов сами же сюда и забрались? Нет, это очередная ловушка, очередная шутка или игра с разумом, расшатанными нервами и воспалившимся воображением, очередная провокация, на которую она больше не поддастся. В кои-то веки интуиция блаженно молчала, чувство тревоги смолкло, будто его и не было никогда. И потому, вместо того чтобы подняться, превозмогая боль и усталость, и снова бежать в одном только Богу известном направлении, Антонова просто посмотрела сначала вверх, прикрывая глаза ладонью от летящей грязи, а после вниз, не сразу понимая, что молоком разлившаяся этажом ниже темнота — живая. Она двигалась, точно морские волны, захлестывая стены, оставаясь на них черными брызгами; кипела, создавая подобие пены, но, попадая в единичные пробивающиеся сквозь толстый слой свинцовых облаков солнечные лучи, обретала грязно-рыжий цвет; шелестела, точно так же, как накатывающий прибой шелестит галькой, мелкими ракушками. Когда до затуманенного умиротворением разума наконец дошло, почему эта тьма двигалась, почему создавала эффект кипения и что это был за шелест — было уже слишком поздно. Ржавый океан оказался у ног, разлетаясь мелкими кляксами по лестнице. Сердце замерло в груди на долю секунды, а после с частотой выстрелов пулемета забилось в груди. Паника ледяным водопадом обрушилась на голову, до безумия расширяя глаза. Страх парализовал, приковывая к месту, и четкое, ясное осознание того, что ей осталось жить всего ничего, стрелой прошило сознание. И она закричала. Так сильно, как только могла. Но саднившее после долгого бега, после сухого кашля и отсутствия обычной воды горло выдало только сдавленный хрип. Миллион глаз-бусинок смотрели на свою жертву, колыхаясь в такт их собственному ритму, будто ожидая какого-то сигнала. И дождались: стоило только ей раскрыть рот, как это рыжее море захлестнуло ее с головой. Холодные и гладкие они быстро проникали под одежду, выгрызали в нежной коже круглые отверстия, пробивая себе таким образом дорогу к внутренностям, набивались в рот, используя его как «приглашение» войти. Она пыталась бороться, размахивая руками и ногами, старалась стряхнуть с себя этих чертовых букашек, отплевывалась, защищая лицо, но их было слишком много. Сотни мелких, но очень острых зубов разрывали ткани и мышцы, пережевывали сухожилия и вены. Конечности таяли на глазах, агонизирующая боль свела остатки тела, и последняя пронесшаяся в голове мысль перед забвением была о том, что это и есть ад… Тысячи насекомых расправились с человеком всего за несколько минут, не оставляя ни единого кусочка мяса, ни единой капли крови на бледно-желтых костях. Только вычищенный практически до идеального блеска скелет, будто в школьном кабинете биологии, да оставшаяся нетронутой одежда. Чистая, без пылинки лестничная клетка, и мириады точечных отпечатков на сырой земле у подъезда. И идеальная тишина, одеялом накрывшая город…