Андрей

      Есть у нас дворник один. Хороший парень, тихий, старательный. Только все его сторонятся, почему – и сами не понимают. Чистый парень, трезвый всегда, и работу свою выполняет опять же на совесть. Может, брезгуют? Дворник, мол. Не наш человек.       Нет, не брезгуют. Боятся. И стыдятся сами своего страха. А он знай себе метет, будто не видит.       Но я знаю, он видит.       Я это понял, еще когда на втором курсе был. Открыл учебник по генетическим заболеваниям, а на меня с картинки дворник наш смотрит. Хмурый, черно-белый, но узнаваемый.       Тут-то меня и прошибло. Наш дворник? Умственно отсталый?       Ну подумал я об этом пару дней да привык. Ну бывает. Молодец, парень, что работает.       А он знай себе метет.       А потом друзья ко мне приехали, незадолго до Нового года. То ли чаю попить, то ли водки покушать, не помню. Но засиделись. К вечеру мороз ударил, выходим, а снег, куда ребята машину поставили, смерзся, чуть ли не в камень превратился, зараза. А колеса-то утонули. Глубоко, так просто не выбраться.       Побили мы ногами сугроб, тут видим – дворник идет. Песенки себе под нос мурлычет. Ребята сторонятся, глаза отводят, а я сам себя отругал мысленно: мужик я или барышня кисейная. И подошел. – Нам бы, – говорю, – лопату. Машина там застряла. А он молчит, смотрит на меня исподлобья. Я заново: – Лопату дайте, пожалуйста. У нас машина застряла.       Он развернулся, буркнул что-то и ушел, ссутулившись. Я только плечами пожал. Чего ждать-то.       Стоим около машины, ногами пытаемся снег разрыхлить. Темнеет, холодает, а на машине-то автомат, даже не толкнуть особо. Вот и стоим, мерзнем, задорным матерком друг друга подбадриваем.       И вдруг – явление. Идет дворник наш с лопатой, песенку намурлыкивает. Подошел молча, меня плечом оттеснил, пара движений – и снега будто и не было. А он в сторонку отошел и стоит, смотрит – получится выехать, или еще помощь нужна? Друг ко мне поворачивается и вполголоса, смущенно так: – Может, ему денег дать? Или пузырь. Все-таки он не обязан, да и рабочий день кончился давно... Я же повернулся к дворнику и с улыбкой руку протянул. Спасибо, мол, мужик. А он чуть улыбнулся, головой мотнул и смотрит из-под бровей. Я ему: «Меня, мол, Женя зовут. А тебя?» Он губы облизнул и невнятно так: «Андрей». И тут друг мой достает из кармана кошелек и пару сотен этому Андрею протягивает – в благодарность, значит. А тот посмотрел хмуро, мыкнул, головой дернул да ушел, не прощаясь. – Ну точно видно – дебил. Бессребреник, – сплюнув, заметил обиженный отказом друг да и уехал.       Я домой вернулся, но уснуть долго не мог. Корил себя за того дворника да думал, как бы ему выразить свою благодарность.       На следующий день я на учебу поехал, в университет. Иду утром, а он уже метет. Я замедлился, смотрю на него искоса, а он смотрит на меня. Пугливо, как ребенок. Я улыбнулся ему, кивнул и дальше пошел.       Согретый его улыбкой.       Он хорошо улыбался, Андрей этот. Один передний зуб у него отсутствовал, но улыбка все равно была что надо. Только вот показывалась она очень редко. Чаще мрачный взгляд из-под шапки. И голос у него был под стать – хриплый и низкий, но глубокий и какой-то добрый, когда тот намурлыкивал свои песенки да мотивчики.       Так и привыкли мы друг другу улыбаться. Сначала он даже почти головы не поднимал, на мою улыбку отвечая, а потом привык и, завидев меня из-за угла дома, опирался так залихватски на лопату или метлу и кивал – гордо, довольный собой. И я видел, как хочется ему, чтобы кто-то знал, что у него есть друг, настоящий, который с ним здоровается и даже иногда обменивается парой фраз, докуривая сигарету у подъезда.       Он привык ко мне, а я, надо признать, к нему. Иногда выносил и ставил у его подсобки кое-какие вещички, иногда гонял старшеклассников, бухающих во дворе, чтоб убирали за собой бутылки. Иногда еще помогал по мелочам и, в общем-то, не особо давал себе отчет, что забота о нем стала уже чем-то вроде крепкой привычки. Приятной, впрочем.       А он знай себе метет.       А вообще, забавный он парень, этот Андрей. Пару раз я видел, как он смотрит вслед девчонкам в весенне-коротких юбках, пару раз – как гладит прикормленную «подъездную» кошку. Обычный он человек, добрый в душе и живой, не чета многим «нормальным».       А недавно я ему плеер свой подарил. Старенький, с дисками еще. Встретил его утром в субботу и отдал. А он стоит и смотрит на меня, держа у живота подарок. – Это, – говорю, – подарок тебе. Ты же часто песенки себе поешь. Вот, теперь он тебе петь будет.       А он улыбнуться боится, смотрит на меня только, будто впервые увидел. Я не стал благодарности дожидаться, отдал ему бумажку, на которой нарисовал, как плеером пользоваться, да ушел.       В тот же день, помню, спускаюсь вечером на улицу, сигарет купить, смотрю – метет, а в ушах – пуговки наушников. Я улыбнулся ему и дальше собрался идти. Тут он ко мне подбегает и резко так, очень сильно обнимает. Настала моя очередь обомлеть. Стою ни жив ни мертв и даже обнять в ответ не решаюсь. А пахнет он, к слову, совсем не противно, обычно. Я усилие над собой сделал, по спине его похлопал, да отстранил мягко. – Понравился, – спрашиваю, – подарок?       А Андрей кивает и улыбается – чисто, широко, как ребенок.       Улыбка эта мне покоя не дает до сих пор. Я такого не видел, чтоб у взрослого мужика – душа хрустальная, детская совсем. Нам бы всем пример с него брать, а мы только крысимся друг на друга.       Почему я рассказать-то решил об этом – на днях сказали, помер он. Такие, как Андрей, долго не живут, природа не балует обычно, но для меня это стало ударом. Сказал мне об этом сосед да попрощался, на работу спеша, а я даже выдохнуть не мог. Не от жалости даже, а от горького сожаления. Как же так?       Теперь у нас новый дворник, немолодой узбек. Незлой мужик, старательный.       Только вот улыбаться так, как Андрей, не умеет.