Mockingbird

— Простите, Вы не заняты? Неумолимо знакомый тихий голос, ворвавшийся в поток его размышлений, заставил Германа вскинуть голову в направлении источника звука. Учащённо заморгав, словно стараясь избавиться от наваждения, он посмотрел на Анджи, замершую в дверях и не сводящую с него странного задумчивого взгляда. Сердце его тяжко стукнуло в груди, и мужчина, заколебавшись лишь на мгновение, поспешил покачать головой. — Нет-нет, что Вы, — нарочито бодро заговорил он, подскакивая со стула и как можно безмятежнее улыбаясь своей нежданной собеседнице; собственный голос показался ему слегка хриплым. — Вовсе нет. Вы что-то хотели? — Я… — едва заметная пауза проскользнула в её словах, — только хотела узнать, что да как. Вы, полагаю, отныне наш новый пианист? Пабло подписал с Вами договор? Девушка теперь стояла напротив него, и взгляд Германа невольно обратился на её лицо. Анджи, как всегда, выглядела предельно собранной и аккуратной, волосы её были тщательно уложены, однако в движениях чувствовалась какая-то рассеянность, бесцельность. На лицо её тенью легла усталость, отразившись в непривычных тёмных кругах под глазами и их потухшем взгляде, голос же звучал как-то тускло. Возможно, он бы всего этого и не заметил, ведь Анджи старалась вести себя как обычно, вежливо улыбалась незнакомцу — этому странному Еремиасу, образ которого мужчина сам и создал, — но Герман пришёл сюда ради того, чтобы лучше разобраться в её поведении и мотивах, в хитросплетениях её души, а потому старался быть особенно внимательным к деталям. Она не в порядке. Мысль зазвенела в его сознании, тотчас пробудив какое-то странное, щемящее чувство в глубине души и заставив Германа резко втянуть носом воздух. Она не в порядке. Но из-за кого, из-за них с Виолеттой? Попытавшись не упустить суть беседы, он медленно, как-то на автомате кивнул. — Да… — его взгляд скользнул к фортепиано, возле которого он сейчас и стоял, опершись о него одной рукой. — Да, он убедился в моих навыках, просмотрел резюме, и мы подписали договор. Теперь, полагаю, мы с Вами коллеги, я ведь должен буду ассистировать Вас, — жизнерадостно подметил названный Еремиас, и какой-то неприятный ком вдруг встал у него в горле. После того, как он утром ворвался в учительскую, представившись чужим, хотя и необыкновенно звучным именем и не на шутку встревожившись из-за расспросов Анджи, Пабло повёл его в свободную аудиторию, дабы оценить умения предполагаемого пианиста. Следуя за ним по коридору студии, Герман осторожно вглядывался в лица учеников, одновременно и желая, и опасаясь увидеть свою дочь, поскольку всё ещё сомневался в надёжности своей маскировки. Да, возможно, Анджи его и не признала, но ведь они побеседовали друг с другом не более двух минут, да и знала она его лично намного меньше, чем Виолетта. Достаточно ли эксцентрично выглядит Еремиас по сравнению со спокойным и обычно строго одетым Германом? Достаточно ли свободно и непринуждённо себя ведёт по сравнению с тем, кто привык настороженно относиться к окружающим его людям? Ему оставалось лишь продолжать играть свою роль да отчаянно надеяться на собственную удачу. А потом руководитель студии указал ему на фортепиано, возле которого они очутились, Герман опустился на стул перед ним — и рой встревоженных и тягостных мыслей угомонился, музыка завладела его разумом и телом. Пальцы свободно забегали по клавишам, из которых послушно и неторопливо полилась мелодия, окружающий мир померк для него, сосредоточившись в хитросплетении нот и гамм. Как бы ни была устроена его нынешняя жизнь, какие бы приоритеты, ценности и принципы он ни выделял для себя, а музыка до сих пор оставалась чем-то неуловимо притягательным и близким для него, своеобразной отдушиной, как бы отчаянно он ни бежал от неё долгие годы. Музыка в их семье всегда была увлекательной тайной, хранящей ключи от человеческих сердец. И музыкой же были переплетены души каждого представителя их семьи. Когда Герман закончил играть, сердце его беспокойно билось в груди, дыхание было оборванным и тяжким, а Пабло только спокойно улыбался и говорил что-то о том, что он, Еремиас, им полностью подходит. Они вновь проследовали в учительскую, оформили все необходимые бумаги, и Герман настойчиво поспешил попросить о том, чтобы выйти на работу прямо сегодня, уверяя, что ему это просто необходимо. Всё ещё сражённый столь заразительным энтузиазмом, Пабло только снисходительно усмехнулся, и вот теперь мужчина сидел в одном из кабинетом, ожидая начала первого урока, который он, словно по подарку и насмешке судьбы одновременно, должен был провести вместе с Анджи. Всё-таки вся эта идея с преображением в другого человека, с устройством на дополнительную работу в целях наблюдения за Анджи (и, возможно, за Виолеттой, но в этом случае ему следовало быть ещё более осмотрительным) была довольно спонтанной, а потому теперь, когда ему удалось всё так удачно провернуть, Герман чувствовал себя несколько странно. И этот внимательный взгляд Анджи, и эта её изнурённость, которую она так пыталась скрыть, и разговор с нею — всё это пробуждало в нём неприятную тревогу, копошащуюся где-то внутри, будто червь. Сердце его всё ещё болело от недавней размолвки, произошедшей между ним, ею и Виолеттой, которую судьба тоже вовлекла во всю эту суматоху, от разрушенных надежд и растоптанных чувств, но всем своим естеством Герман стремился сейчас только к одному: узнать, какова же ситуация на самом деле. И если ради этого ему придётся пройти сквозь весь этот цирк, да будет так. Тем временем Анджи по возможности спокойно тряхнула головой и повела плечами. — Полагаю, что да. Я Анджи… — Я знаю, — необдуманно выпалил он и тут же мысленно проклял себя всеми существующими и несуществующими словами, заметив вспышку удивления в зелёных глазах. «Идиот! Кретин! — сокрушался он. — Актёром тебе точно не быть!». Поведя взглядом в другую сторону, он принялся усиленно соображать, как ему выйти из сложившейся ситуации. — Ну, я просто запомнил Ваше имя, когда к Вам обратился Пабло, — нашёлся мужчина, криво улыбаясь. — Сами понимаете, новая обстановка, новый коллектив, хочется не чувствовать себя идиотом, а хоть как-то разбираться… — он задумчиво почесал затылок. Анджи безмолвно наблюдала за ним, и в выражении её лица отразилось нечто вроде веселья, на мгновение утаив следы усталости и неясной тоски. — Понимаю, — она сдержанно усмехнулась, переступая с ноги на ногу. — Я Ваше тоже запомнила, Еремиас. Уловив в её голосе беззаботные нотки, Герман чуть расслабился и улыбнулся в ответ. Внутри него что-то сводило из-за этого странного, какого-то ищущего взгляда Анджи, мысли его то и дело обращались к тому, всё ли в порядке с его обликом, не съехали ли усы, не забыл ли он где свои простые, не усиленные никакими диоптриями очки, хотя внешне он и старался держаться невозмутимо. Это было, в принципе, понятно, что Анджи или кому-либо ещё он хоть отчасти покажется знакомым, ведь полностью изменить себя он не в состоянии, но как долго продлится всё это представление? Чем раньше он получит ответы на свои вопросы, тем будет лучше. А источник этих ответов сейчас стоял прямо перед ним, но как к нему подступиться, Герман решительно не знал. — А всё-таки… — вдруг заговорила Анджи, нарушая воцарившееся меж ними молчание; она хотела что-то сказать, что-то спросить, но разразившийся в студии звонок вдруг прервал её, заставив умолкнуть, в смятении прикусив губу. Она бросила быстрый взгляд на свои наручные часы и как-то тяжело вздохнула. — Впрочем, не важно. Начался урок, и нам с Вами пора бы уже приступить к работе. Уверена, Вы меня не разочаруете, ведь оценивал Вас непосредственно Пабло, — она криво усмехнулась. — Сработаемся, — невозмутимо отозвался Герман, а внутри него всё сжалось от предвкушения и неясного страха. «Сейчас ты станешь работать вместе с Анджи, бок-о-бок, только вот она не знает, кто ты такой. Во что это всё выльется?» В класс друг за другом уже начали подтягиваться ребята, исподлобья, с любопытством поглядывая на незнакомого человека, который стоял рядом с их преподавательницей и рассматривал какие-то бумаги. Герман же погрузился в изучение плана работы, который ему был выдан, но сосредоточиться на нём полностью не мог. Ощущение близости той, что томила его душу и постоянно заставляла мысленно возвращаться к себе, не давало покоя. Между тем Анджи, поспешно прочистив горло, вскинула голову и поприветствовала учащихся, представив заодно и его Еремиаса, своего нового ассистента. Герман только отрывисто кивнул ребятам. Занятие прошло на удивление гладко, хотя, возможно, удивительным это было только для него, ведь студия не зря считалась одним из лучших учебных музыкальных учреждений. Анджи спокойно взаимодействовала с классом, оценивая их, поправляя, когда нужно, а Герман время от времени подключался к процессу, извлекая из фортепиано нужную мелодию. Он не переставал наблюдать. Атмосфера в помещении царила творческая, по-своему уютная, а сам он с Анджи работал слаженно, без неловких ситуаций и недопонимания. И, наверное, это его удивило. Интересно, а заметила ли это сама Анджи? Как она это восприняла? Когда урок подошёл к концу, а ребята покинули кабинет, Герман на мгновение задержался, словно бы желая что-то предпринять, но не предполагая что именно. Анджи же, собрав свои бумаги, поспешила по другим свои делам, напоследок слабо улыбнувшись Еремиасу: — Приятно было поработать вместе. — Взаимно, — кивнул мужчина. Для него рабочий день на сегодня закончился, ведь пока Пабло толком не оформил его график, а потому Герман направился к выходу из студии, не переставая думать о произошедшем. Вот он и провёл урок вместе с Анджи, он был рядом с ней практически час, и ничего неожиданного за это время не произошло. Да и их небольшой разговор тоже навёл его на небольшие размышления, подкинул новые вопросы, ответы к которым Герману только предстояло найти. Одно он понял ясно: ситуация действительно была не так проста. Если бы Анджи действительно их презирала и стремилась как можно скорее покинуть, она бы не отреагировала так на эти слова в тот самый вечер, она бы не была такой поблекшей сейчас. Но если бы у неё и в мыслях не было ничего подобного, она бы не стала оправдываться, у неё бы не был такой взгляд — испуганный, печальный, виноватый, однако ничуть не удивлённый. Однако где тогда та самая золотая середина, где истина? И что именно услышала Присцилла? Почему Анджи, казалось, ожидала от неё подобного шага, что связывало этих двух женщин? Герман тогда почти бессознательно подметил, что она упомянула имя его жены — а значит, та тоже была в чём-то замешена. Но в чём? И, самое главное, вот это занятие тоже не прошло бесследно. Покуда он был лишь в метре-двух от неё на протяжении всего урока, покуда вслушивался в её голос и украдкой наблюдал за ней, он осознал, что даже её непонятный и неприятный поступок не погубил в нём всё то, что теплилось уже не первый год. Его сердце всё ещё рвалось к ней. И, значит, теперь он точно не позволит себе отступиться.

***

Сумрак раннего вечера — пока что совсем призрачный, неуловимый — неспешно сгущался на улицах Буэнос-Айреса, растворяя все дневные заботы и суету. Вдохнув полной грудью свежий воздух, приятно растёкшийся по телу, Пабло ощутил, как всё напряжение, связанное со студией, которая в последнее время требовала так много внимания и ответственности, с Анджи, за которую он искренне тревожился, с самим собой, ведь теперь он окончательно перестал понимать, что ему нужно и к чему он стремится, — всё это напряжение постепенно развеивалось, а разум прояснялся. Рабочий день подошёл к концу. Настало время долгожданного отдыха. Мимо него пронеслась толпа совсем юных — наверное, первокурсники — студентов, и их смех и обрывки фраз зазвенели в воздухе, вскоре растаяв. Пабло проводил их удаляющуюся компанию долгим задумчивым взглядом, словно бы они, эти довольные жизнью ребята, могли бы дать ему ответы на все вопросы на свете. Беззаботность. Лёгкая, яркая, безудержная. Та, что жила в этих людях и завораживала окружающих. Та, в которой нуждался сам Пабло. Ему просто нужно было позволить себе расслабиться, отвлечься от привычных проблем, пока он не потерял себя во всех этих трудностях. Ему просто нужно было проявить немного беззаботности. Заморгав, дабы прийти в себя, Пабло прикусил губу и зашагал своей дорогой — размеренно, неторопливо, позволяя себе насладиться этим удивительным, спокойным вечером. — Пабло? Он едва не оступился, когда смутно знакомый голос зазвенел у него за спиной, заставив мозг усиленно заработать в попытке вспомнить человека, которому этот голос принадлежал. Пабло обернулся — и взору его предстала улыбчивая светловолосая женщина, с которой судьба его уже успела столкнуть и которая теперь с небольшим удивлением его рассматривала. Имя тотчас вспыло в сознании. Бренда. Пабло отрывисто усмехнулся — и вновь встреча с ней произошла тогда, когда он совсем не ожидал её увидеть, и вновь она первая окликнула его, привлекая к себе внимание, — и вскинул брови. — Не ожидал Вас тут увидеть, — со слабой улыбкой отозвался он, отстранённо подмечая, что в этот раз у неё при себе нет никаких бумаг, с которыми у него в сознании так плотно связался её образ — такой она предстала перед ним при первом в знакомстве тогда, в студии. — Надеюсь, Вы не по делам? — Увольте, мне сегодня работы хватило, — она забавно фыркнула, отчего прядь, упавшая на лицо, на мгновение взметнулась в воздух, и подступила ближе. — Я уже направлялась домой… Стоило их взглядам столкнуться, как её глаза, искрившиеся неудержимой энергией жизни, энтузиазмом, вновь поразили Пабло — давно уже он не видел столь ясного, открытого лица. Какое-то странное очарование было в этой пока толком незнакомой, но уже проявившей себя как приятная собеседница женщине, разговор же с ней не вызывал того самого напряжения, какое бывает при общении с чужими людьми, не пробуждал чувство неловкости и недопонимания. И оттого, наверное, Пабло решил задержаться, не спеша прощаться с неожиданно повстречавшейся сотрудницей и возвращаться к себе. Что-то странное, но какое-то необходимое ему было в этой встрече. Он устало покивал головой, выражая своё согласие с Брендой. — Да-да, работы действительно навалом… Вам, наверно, не меньше нас перепадает, — он почувствовал, как дневная суета призрачным эхом откликается в его теле, отдаёт смутной головной болью. Бренда убрала с лица непослушную прядь, которую не яростный, но всё же разыгравшийся ветер то и дело взвевал в воздух; она шумно вздохнула. В городе в это время царствовало спокойное оживление: улицы заполнялись людьми, направляющимися либо домой, либо в какое-нибудь место, где они могли наконец-то отдохнуть, прогуливались семьи, то и дело в поле зрения возникали компании подростков. Вокруг пахло свежестью и опьяняющей свободой. — Сейчас такое время… — Бренда на несколько мгновений устремила отрешённый взгляд куда-то вдаль, ни на чём не фокусируясь, а затем встряхнула головой и решительно посмотрела на Пабло. — Впрочем, раз мы не на работе, не будем об этом. Вы лучше скажите, Вам в какую сторону? Мне вон туда… С лёгким удивлением Пабло обнаружил, что идти им, как оказалось, нужно было в одном направлении, лишь через пару поворотов их дороги разветвлялись, уводя каждого к своему дому. Они побрели неспешно, заведя спокойную, неформальную беседу, словно так и должно было быть, словно это происходило сотни раз. Вслушиваясь в звучный голос Бренды, вглядываясь в её одухотворённое, оживлённое эмоциями лицо, Пабло размышлял, что первое впечатление не обмануло его: новая сотрудница студии действительно была приятным человеком и удивительно хорошим собеседником. И отчего-то ему хотелось надеяться, что сам он производил впечатление если не такое же, то хотя бы не плохое. Каким ей виделся он? — А Вы не против перейти на «ты»? — в какой-то момент неожиданно вопросила женщина, на мгновение умолкнув, а затем примиряюще улыбнувшись. — Не подумайте ничего такого… Просто эта официальность убивает меня. Пабло был совсем не против. Подчёркнуто деловое обращение при всей беседе, в которой они обсуждали какие-то отвлечённые вещи, личные интересы, предпочтения, звучало странно, вызывало неопределённое чувство неуверенности и замкнутости. Стоило же отказаться от него, как разговор стал проще, и мужчина и не заметил, как их общий путь подошёл к концу. Они с улыбкой распрощались, договорившись заодно на следующий день встретиться в студии для обсуждения насущного рабочего вопроса — ведь завтра у них уже появятся новые силы для того, чтобы всё решать, завтра они с ясной головой возьмутся за привычные заботы — и разошлись по своим дорогам. Шагая к своему дому, который постепенно вырастал перед ним, Пабло думал, что это, пожалуй, было очень даже хорошее завершение дня. И не мог понять, отчего вдруг так странно и отрывисто трепетало его сердце.