Mockingbird

Присцилла восседала на диване, держа перед собой маленькую чашечку, наполненную до краёв ароматным чаем, который она едва ли пригубила; напиток неумолимо остывал. Мысли женщины беспокойными червями ворочались в сознании, сердце теснило странное, не свойственное ей смятение, а взгляд периодически обращался на настенные часы, указывающие половину одиннадцатого. Она нахмурилась и посмотрела на окно. На улице уже давно стемнело, и теперь искусственный жёлтый свет, заливающий гостиную, явственно оттенял вечернюю черноту. С губ сорвался тихий вздох, и Присцилла, с неприязнью покосившись на чашку чая, отставила её на журнальный столик. «Ну и где его носит?» Она пришла домой часа полтора назад, немногим позже того, как Герман уведомил её короткой, по-деловому сухой смс-кой о том, что этим вечером он будет поздно: у него возникли безотлагательные дела, надо срочно переговорить кое с кем насчёт финансов. Поджав в тот момент губы, Присцилла твёрдо пообещала себе дождаться мужа, велев остальным домашним — дочери и падчерице — отправляться спать. В ответ на её приказ Людмила скорчила недовольную гримасу, но перечить не решилась, а Присцилла в ту минуту чувствовала себя невыносимо обессиленной и измотанной, отчего предпочла оставить поведение дочери без комментариев; позже она, разумеется, напомнит ей, как стоит себя вести в присутствии матери. Измотанное за долгий день тело затекло немилосердно, и женщина, поднявшись с дивана, принялась бездумно мерить шагами комнату, надеясь таким образом избавиться от недомогания. Неожиданно щёлкнул дверной замок, и, резко обернувшись, Присцилла воззрилась на Германа, осторожно зашедшего в дом и тихо затворившего за собою дверь. Он заметил её не сразу, погружённый в свои мысли, а вот от взгляда супруги не укрылось то, как подрагивали его губы, порой растягиваясь в глупой улыбке, тут же стремительно исчезающей. Сердце женщины резко ухнуло куда-то вниз, и она, постаравшись не выдать своего беспокойства, окликнула мужа. — Дорогой, — её высокий бодрый голос зазвенел в помещении, заставив Германа тотчас же вскинуть голову; царивший в прихожей полумрак не позволял Присцилле разглядеть выражение его лица. — Как прошли деловые переговоры? Отложив связку ключей на близстоящую тумбочку, Герман стянул с плеч пальто — нынешний вечер выдался не жаркий — и, чуть помедлив, приблизился к жене. И вновь, несмотря на мир в их семье и законный брак, он показался ей непреодолимо далёким, будто бы супругов разделяла бездонная пропасть, через которую и руку протяни — не достанешь. Присцилла тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и одарила Германа спокойной, но немного надтреснутой улыбкой. — Вполне неплохо, — меж тем отозвался мужчина, подступая к ней ближе и устремляя взгляд куда-то за её плечо, будто бы мог видеть там нечто большее, чем пустую гостиную собственного дома. — Мы рассматривали одну сложную экономическую ситуацию… Она подалась вперёд, намереваясь коснуться лёгким поцелуем его губ, но аромат, окутавший её в это мгновение, заставил невольно замереть. Потянув носом воздух, Присцилла медленно подняла на него взгляд и только теперь заметила, что выглядел Герман далеко не так, как обычно: щёки его раскраснелись, в глазах затаился неестественно яркий блеск, а выражение лица было отсутствующим. Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, она, однако, постаралась удержать на губах безмятежную улыбку. — От тебя пахнет вином. Где ты был? Учащённо заморгав, Герман окинул себя взглядом, будто бы надеялся увидеть этот запах на себе, как какое-нибудь безобразное пятно на одежде, которое он по случайности поставил и забыл отстирать. На лице его мелькнула странная тень, в глазах же полыхнуло нечто, что Присцилла не смогла разобрать — но это её насторожило. Она внимательно смотрела на мужа, вопросительно вздёрнув брови и едва сдержавшись от того, чтобы встряхнуть его. — Мы… мы выпили немного, — запнувшись, пробормотал Герман, и в голосе его скользнули нотки неуверенности. — Дело долгое, муторное, мы решили отужинать, пока разбирали его. Сама понимаешь, все эти проблемы с долгами, с подсчитыванием доходов и расходов, с контрактами… Внутри неё что-то сжалось, оборвав дыхание, когда одно из слов резко зацепилось за сознание, воззвав к недавним воспоминаниям; все дальнейшие объяснения мужчины прошли мимо неё. Разум пронзила мрачная догадка. Ей не следовало вслушиваться в отстранённый рассказ Германа, она уже знала, с кем он был сегодня вечером и какие вопросы решал. «С контрактами». Ну конечно. Значит, она решила заодно уладить свои дела, покуда выполняла свою часть сделки по сохранению тайны? — Ты был с Анджи? — перебила мужа Присцилла, не дав ему закончить; глаза её невольно сузились. Он замолчал на несколько мгновений, будто бы обдумывал ответ, взвешивая все «за» и «против», но Присцилла, внимательно за ним наблюдавшая, видела, что попала в самую точку: что-то в его лице дрогнуло, в глазах полыхнуло незнакомое чувство. Ей очень повезло, что Герман был так отрешён и задумчив, иначе бы непременно задался вопросом о том, почему его жена ассоциативно связала долги и контракты с его свояченицей, если двух женщин не связывала близкая дружба и многое знать о ней Присцилла не могла. Она резко выдохнула и прикрыла глаза, проклиная себя и свою невольную опрометчивость. Она еда не закопала саму себя. — Мы разбирали счета одной французской академии, в которой она раньше работала, — наконец выговорил Герман, со вздохом усаживаясь на диван и проводя пятернёй по тёмным волосам; в его движениях отражалась безграничная усталость. — У них финансовые проблемы, и я решил помочь Анджи разобраться в их причинах и посоветовать, как всё уладить. Ты же знаешь, она близкий друг нашей семьи, я не мог пройти мимо. Выслушав его, Присцилла неопределённо усмехнулась, размышляя о том, как ловко эта Анджи воспользовалась своей ролью, приобщив Германа для решения своих проблем, против чего её отзывчивый муж, разумеется, не стал возражать. Что же получается: по завершении она останется в выигрыше, заполучив и контракт, о котором Присцилла, следуя своей части договора, промолчит, и чужую помощь? Не поспешила ли она, втянув и себя, и соперницу в эту опасную игру? — Я всё понимаю, милый, — она опустилась на диван напротив него, дабы иметь возможность следить за его мимикой и жестикуляцией, которые могли быть красноречивее всяких слов. — Но зачем же ты мне тогда сказал, что ушёл по делам? — она сверкнула глазами. Герман перевёл на неё невыразительный взгляд; мысли его, увы, были недоступны пониманию Присциллы. — Потому что весь этот разговор у нас был чисто деловой, — небрежно бросил мужчина, неосознанно рассматривая изящную беленькую чашечку с давно остывшим чаем, который Присцилла так и оставила на столике. — Я же обычно не говорю, с кем веду переговоры. К тому же, я не хотел тебя волновать… — Не хотел меня волновать, называя имя женщины, с которой у тебя когда-то был роман? — стремительно подхватила Присцилла, сверкая опасной, будто острозаточенным лезвием, улыбкой; Герман странно дёрнулся от её слов. — Верно? Она и сама и не понимала, зачем вдруг пошла в такое открытое наступление, зачем намеренно раскаляла атмосферу меж ними, зная, что ничем хорошим это не кончится. Они оба — и Герман, и Присцилла — обладали неуправляемым вспыльчивым характером, могли неожиданно утратить самообладание из-за любой мелочи, катализатора: неосторожно оборонённого слова, некрасивого поступка или же взгляда, брошенного невзначай. Она намеренно провоцировала его на конфликт. Вот только Присцилла ни секунды не верила в то, что весь их ужин был чисто деловым, наполненный краткими переговорами и сухими фактами; не после того, что ей доводилось наблюдать собственными глазами. Это всё означало лишь одно: её план начал воплощаться в жизнь, дело сдвинулось с мёртвой точки. А раз уж её муж действительно решился — хотя до поры до времени у Присциллы оставалась крошечная надежда на то, что Герман не станет жертвой чар Анджи; это была своеобразная проверка на верность — заводить отношения с другими женщинами за её спиной, то ей, как супруге, следовало вести себя подобающе. Между тем Герман явно был возмущён, хотя с его лица всё ещё не сходила странная тень. — Нет! — воскликнул он, резко выпрямляясь и взмахивая руками. — Бога ради, конечно нет. Присцилла, ты же знаешь, между мной и ею в этом плане всё давно кончено. Нас не связывают никакие романтические чувства. Прис, наши с тобой отношения узаконены браком, ты же знаешь, что я не посмею… Она внимательно наблюдала за ним, за каждым его жестом, и в груди её разливалось неожиданно глубокое, полное невыразимой горечи чувство, которому она затруднялась дать определение. Она вглядывалась в его лицо, искажённое негодованием, в пылающие глаза и понимала, как глубоко он в себе заблуждался. Вопреки всем своим яростным убеждениям, Герман не сдержит своего обещания; Герман влюбится в Анджи. Он уже любил её, пусть и не осознавал это толком. Но вот Присцилле это стало известно задолго до этого дня, ещё тогда, когда она начала присматриваться к ним обоим, следить за их поведением и нечаянно высказанными словами. Они до сих пор не отреклись друг от друга, как бы горячо себя в этом ни убеждали; их не погубленные чувства были огромной помехой на пути к её счастью и, как она полагала, счастью Германа. Вот почему она решилась на такой шаг, как сделка с Анджи. Герман может до конца хранить жене верность и даже не прикоснуться к Анджи, но над чувствами своими он не властен; зато потом сама Анджи, следуя уговору, обведёт его вокруг пальца и беспощадно разобьёт ему сердце. Это всё исправит. Это всё разрешит. Для того чтобы вытравить ненужное чувство, надо позволить ему стать осознанным. — Я лишь требую уважения к себе, Герман, — возразила Присцилла, убирая с лица непослушные пряди волос; в голосе её сквозили стальные нотки. — Мне кажется, я имею право быть в курсе твоих дел. Герман лишь вздохнул. — Разумеется, имеешь, — нетерпеливо согласился он, вновь проводя рукой по волосам, отчего те теперь находились в сущем беспорядке. — Я не собираюсь от тебя ничего утаивать, но и тебе следует больше доверять мне. Если ты желаешь контролировать каждый мой шаг… Присцилла метнула на него острый взгляд, чувствуя, как в ней медленно, но верно нарастает гнев, отодвигая весь здравый смысл на задворки сознания. Всё шло так, как должно, вот только говорить, будто бы она не заслуживает знать о том, с кем он проводит вечера, она не позволит. Разве её желание быть неотъемлемой частью его жизни не было чем-то естественным? — Я доверяю тебе, — голосом, не допускающим возражений, начала она, и напряжение её растягивалось, будто струна, — вот-вот лопнет. Ей следует до последнего держать себя в руках, нельзя поддаваться гневу. В конце концов, она это всё и затеяла. — Но я жду того же и от тебя, понимаешь? — Я доверил тебе свой дом, свою дочь и свою судьбу, ведь решился связать её с тобой, — вдруг с необычайной усталостью заметил Герман, потирая виски, будто бы стремясь избавиться от пульсирующей головной боли; Присцилла как-то стушевалась, не в силах оспорить его слова. — И ты доверила мне то же. Дорогая, давай не будем ссориться из-за какого вечера. Я не стану лгать; ты же знаешь, я ненавижу ложь и притворство. Присцилла, доселе притихшая и уже готовая согласиться с мужем, иронично усмехнулась; ей показалось, Герман противоречит самому себе. — Ах, неужели? — всплеснула руками она, ловя озадаченный взгляд Германа. Уж ей-то приходилось слышать, а то и быть непосредственным свидетелем того, как Герман, чрезмерно опекая ту же Виолетту, не раз шёл на обман, пусть им и двигали благородные мотивы. Её никогда это не отталкивало — более того, она была уверена, что за этими несносными подростками нужен глаз да глаз, — но её муж серьёзно теперь решил восхвалять честность, будучи не раз уличённый в обратном? — Я бы это оспорила. И вообще, это не «какой-то вечер». Я вот к чему веду, Герман… — Присцилла! — вскричал мужчина, подрываясь с места и пронзая её гневным взглядом. Он давно уже был на взводе, а сейчас мог и взорваться. — Уж хотя бы ты не начинай ворошить прошлое, мне хватает подобных разговоров с другими людьми. Мне казалось, мы пришли к компромиссу. — Так с чего мне молчать? — не сдержалась она; в ней взыграло упрямство. Не поднимаясь вослед за Герман, женщина смотрела на него снизу вверх и сверлила недовольным взглядом. — Всё началось совсем с другого. Нечего пропадать с кем попало, не будет тебе скандалов, — последний аргумент она скорее привела в свою защиту, чем в пользу задуманного плана. Но разве не так могла бы вести себя не сведущая обо всех тонкостях жена, столкнувшая с подобной ситуацией? Герман неожиданно подхватил свою сумку, которая прежде одиноко валялась на диване, и поспешил к своему кабинету, упрямо поджимая губы; лицо его было напряжено, на шее от возбуждения вздулись жилы. Присцилла наблюдала за ним в растерянности. — Всё, с меня хватит, — тяжело дыша, заговорил он, уходя всё дальше и не смотря на оставшуюся на диване женщину. Голос его звучал глухо. — Лучше поговорим об этом завтра, когда и ты, и я успокоимся. Но, бога ради, Присцилла ты разжигаешь ссору на пустом месте, — и он резко хлопнул дверью, будто бы отделившей их друг от друга. Присцилла бестолково уставилась в пространство, силясь осознать, что же это сейчас было; в голове теперь было нестерпимо пусто, будто бы все мысли разбежались, а все разумные — или нет — доводы смолкли. Так глупо повздорить… Но, право, разве её, пусть хотя бы внешне, не должно настораживать то, что Герман о своих собеседниках умалчивает, да ещё и возвращается в столь поздний час? Женщина вздохнула, устало потирая переносицу. На самом деле, внутри неё всегда жил мерзкий и неистребимый страх, что её затея может обратиться против неё самой, что она поспешила, связывая себя и Анджи подобной сделкой. А что, если Анджи не сможет разбить ему сердце, тогда Присцилла, получается, лишь поспособствует их воссоединению? А что, если Герман влюбится в неё слишком сильно и не расстанется с мыслями о ней даже после предательства? А если она, Присцилла, сама потом не сможет быть с ним, зная, в чём измеряется его верность ей? А если… Слишком, слишком много «если», которые тяготили её и сбивали с толку. Слишком много неразрешённого. Её план, поначалу идеальный, шёл трещинами. Присцилла бессильно спрятала пылающее лицо в ладонях, не в силах даже сдвинуться с места. Правду говорят, час от часу не легче.

***

Люди, люди, люди. Боги милостивые, они были повсюду. Пробираясь к дверям, Герман старательно обходил учеников, беспрестанно сновавших вокруг него; толпа, будто резвая река, подхватывала его, уносила то в одном направлении, то в другом, и мужчине приходилось быть настороже, дабы не никого случайно не столкнуть. Шум, этот извечный шум любого учебного заведения, сотканный из бесчисленных разговоров, смеха, топота, а здесь ещё и музыки, — он окружал его, давил на сознание, вибрировал во всём его теле. Герман, наверное, слишком давно не бывал в таких людных местах, ведь ныне он чувствовал себя на редкость некомфортно. Он сжимал в руках документы, которые несколько минут выдал ему Пабло. Поскольку Виолетте предстояло принять участие в одном из грандиозных шоу, спонсируемых крупной музыкальной компанией, Герман, как её законный представитель, должен был подписать несколько важных бумаг, дающих разрешение его дочери на выступление. Теперь же, сделав всё, что от него требовалось, он торопливо направлялся к выходу из студии, чувствуя, как голову его будто бы охватывает стальной обруч — верный признак надвигающейся мигрени. Он уже почти достиг дверей, когда, задумавшись, едва не налетел на кого-то — и, инстинктивно придержав подвернувшегося под ноги человека, поспешил высказать извинения. — Герман? Мужчина вскинул голову, тотчас же встретившись взглядом со знакомыми зелёными глазами, — и мир вокруг него завертелся каруселью, рассыпался; сознание заволокло туманом. Перед ним стояла Анджи — как всегда, безукоризненно и аккуратно одетая, с тщательно уложенной причёской, со стопкой каких-то бумаг в руках — и с долей удивления смотрела на него. Герман в отчаянии прикрыл глаза. Ну конечно, конечно же, из сотни людей, с которыми он мог бы столкнуться в этой студии, именно с Анджи произошла подобная встреча. Судьба, как оказалась, любила над ним подшучивать. — Что ты здесь делаешь? Посторонившись, чтобы пропустить компанию студентов, куда-то спешно направляющихся и громко о чём-то переговаривающихся — до него долетали обрывки их разговора, вторгаясь в хаос его собственных мыслей, — он беспокойно оглянулся по сторонам, будто бы ожидал с минуты на минуту кого-то, и вздохнул. — Так, забежал сюда, чтобы подписать кое-какие бумаги, — он небрежно кивнул на документы, которые по-прежнему прижимал к себе, и посмотрел на Анджи. — Ты же знаешь, у Виолетты скоро состоится концерт, я должен был сообщить, что осведомлён об этом. — Да, конечно, я слышала об этом… — как-то рассеянно отозвалась девушка; её лицо было невыразительно, а взгляд направлен куда-то мимо него, будто бы она о чём-то упорно размышляла. Герман почувствовал, как у него заныло сердце. Ему казалось, что Анджи находится непозволительно близко и атмосфера меж ними трещит, шипит и взрывается; ему казалось, что аромат её духов — не изменившийся с тех времён, как ни странно: по-прежнему что-то лёгкое, с цветочными нотками, — окутывает его, поглощая все прочие запахи, а голос — заглушает окружающую их суету. Он понимал, что это не так, что его подсознание и смятение лишь играют с ним, но ничего не мог с собой поделать. Воспоминания о вчерашнем вечере — о странном и удивительном ужине, когда им овладела нестерпимая тоска, когда погрезилось, будто бы он вновь окунулся в своё прошлое, минуя сумбурные два года, — всё ещё владели его разумом. Стоило лишь слегка коснуться их, когда память услужливо раскрывалась перед ним, завлекала в свои дебри, как блуждающие на болоте огни завлекают путников в самую трясину, — и у Германа обрывалось дыхание. Он помнил тихую классическую музыку, окутывающую их, помнил изысканные ароматы и мягкую, столь знакомую улыбку его собеседницы, своё учащённое сердцебиение, — и в глазах у него темнело от ужаса. Господи милосердный, что же он творил? Нежные и тягучие, будто карамель, эти воспоминания рассыпались перед другим, более ясным: он видел недоверие и печаль на лице своей жены, Присциллы, видел её острый и внимательный взгляд, видел женщину, которой он поклялся в вечной преданности, — и тогда он чувствовал себя самым подлым человеком на свете. Как, как он мог так наслаждаться тем вечером в ресторане, как позволил прошлому и непонятным, неистребимым чувствам, затаившимся в его сердце, завладеть собою? В тот момент он яростно, исступленно уверял Присциллу в чистоте своей совести, обвинял её в недоверии, но осознавал, что искренен не до конца. В то же время, разве не она сама начала всю эту ссору? Разве были у неё достаточные основания для того, чтобы обвинять его? Герман проявил слабость в тот вечер в ресторане, это неоспоримо, но и то лишь глубоко в душе — так-то он не помышлял ни о чём таком, что могла вообразить себе Присцилла. Да и Анджи, он был уверен, испытала бы отвращение, если бы они неожиданно… Его резко выдернул из воспоминаний чей-то грубый голос, укоряющий распоясавшихся студентов — какой-то преподаватель, имени которого Герман не знал, замер возле небольшой группы молодых ребят и сурово их отчитывал. Мужчина вытер со лба испарину. Ох, и завели его же мысли. Между тем Анджи, бросив в сторону коллеги быстрый взгляд, вдруг одарила Германа непринуждённой улыбкой. — Слушай, насчёт вчерашнего вечера… — заговорила она, и Герман невольно напрягся, — я тут пыталась разобраться в том, что ты сообщил мне, но кое-что не сходится, — девушка нахмурила светлые брови. — Не мог бы ты мне на досуге разъяснить одну деталь? Почувствовав не то облегчение, не то разочарование, мужчина слабо улыбнулся и пожал плечами. В тот вечер они недолго разбирали документы, роясь в цифрах и фактах, потому что Анджи, вернувшись к столику, неожиданно сослалась на усталость, причём выглядела она действительно не лучшим образом: побледнела, пала духом, вид у неё стал какой-то болезненный. Герман и сам чувствовал себя не лучшим образом, потому легко согласился с ней прервать беседу, и они разбежались по домам, договорившись обсудить финансовые проблемы в другой раз. Видимо, этот раз настал. — Да, конечно, — кивнул Герман, оправляя свою рубашку. — Могу хоть сейчас… Анджи посмотрела на него, как на умалишённого. — Сейчас у меня урок, Герман, — вкрадчиво заметила она, выразительно посмотрев на свои наручные часы; в голосе её скользнули нотки раздражения, которые окончательно сбили его с толку. Он в смущении провёл рукой по волосам, осознав, что и правда сказал полную глупость. У него, между прочим, тоже были дела: Ромальо раз пятнадцать за это утро напомнил ему о том, что в двенадцать ему предстоит важная встреча с иностранными инвесторами. К сожалению для его педантичного друга, у Германа это опять едва не вылетело из головы. — Конечно, — пробормотал он, отводя взгляд и отрешённо прислушиваясь к тому, о чём переговаривались два парня, застывшие неподалёку от него. — Когда тебе будет удобно? Задумавшись, Анджи склонила голову набок, и её светлые локоны заструились по плечам; Герман невольно сглотнул. Очень, очень нехорошо на него действовала его свояченица — такое было бы уместно раньше, когда они только-только узнавали друг друга, когда приглядывались друг к другу, но не теперь. Герману подумалось, что было даже лучше, когда девушка не проявляла такого дружелюбия, как сейчас, а держалась с ним холодно, когда меж ними словно была высеченная изо льда стена. Что же произошло? — Я бы могла сегодня около четырёх, — сообщила она, внимательно наблюдая за мужчиной, которому стало неуютно от её взгляда. — Не возражаешь? Что-то, однако, настораживало его в ней, что-то малоуловимо было не так. Несмотря на то что Анджи улыбалась ему и была вполне мила в общении с ним, её глаза ему не давали покоя: в них постоянно искрилось непонятное чувство, никак не вяжущееся с тем образом, какой она преподносила. Когда Герман беседовал с ней, он замечал, что порой её взгляд мечется из стороны в сторону либо становится отсутствующим, что выражение лица резко меняется — и явно непроизвольно. Анджи будто что-то выжидала. Но что? — Ничуть, — постаравшись сохранить лицо, он бодро ей улыбнулся. — Как раз освобожусь к этому времени. — Чудно, — заявила Анджи; вид у неё снова стал прежний, но странный блеск из глаз не исчез, это неясное чувство всё ещё копошилось внутри неё. — Тогда договорились? По всей студии разлетелся звонок, возвещающийся о начале очередного урока; Анджи даже не шелохнулась, лишь в нетерпении поджала губы. Толпа оживилась ещё больше, волны её заметались, путаясь и разбиваясь на капли — отдельных студентов, — и вскоре поредели. Шум начал стихать, помещение стремительно пустело. Бросив последний взгляд на Анджи, которая по-прежнему казалась ему нестерпимо сложной и неразгаданной, он поспешно кивнул. — Договорились.