Desert rain

Рассматривая выпуклые округлые позвонки на его шее, неспешно обводя пальцем каждый, все ниже и ниже спускаясь по линии позвоночника, уже закрыв глаза и наощупь чувствуя небольшие косточки, Хосе до дрожи хотел сжать это крепкое тело и никогда, никогда больше не отпускать так далеко, так надолго от себя. Он прислушивался к дыханию Фернандо, но не слышал, как будто тот и не дышал вовсе, только по размеренно вздымающимся плечам можно было понять, что Торрес дышит. Когда палец Гути скользнул к копчику, Хосе одернул руку, чтобы ненароком не разбудить, не потревожить безмятежный и спокойный сон Нандо. Интересно, когда еще он спал так крепко до своего возвращения в Мадрид? Гути решил обязательно когда-нибудь задать Торресу этот вопрос, когда-нибудь, когда Фернандо выспится, насладится спокойствием, тишиной, домом, когда ощущение покоя будет постоянным и понятным для него. Лёжа сейчас рядом с Нандо, Хосе вспоминал их последнюю ночь. Кажется по весне, кажется перед днём рождением Фернандо, года полтора назад. В Лондоне. Когда пальцы Хосе непривычно скользили по бритому черепу Торреса. Потом по своей такой же стрижке, находя в этом некую закономерность. Вроде того, если ты – то и я. Гути знал, что Нандо любит его волосы, но, когда решил сменить имидж, даже не подумал о том, а понравится ли Торресу. Торрес не оценил. Совершенно глупо он выразил отношение к поступку Гути, обрезав свои волосы. Хосе понял это только сейчас. Улыбнулся этому открытию и мысленно произнес «дурак». Гути закрыл глаза, и спина покрылась колкими ледяными противными мурашками, когда он вспомнил свои ощущения от взгляда Нандо: затравленный, несчастный, но с такой же неистовой волей гнуть свою линию, как бы сложно ни было, несмотря ни на что. Борец. Гути никогда не говорил ему, насколько восхищался этой неугасаемой жаждой сражаться за своё место под солнцем на зеленых газонах топовых клубов мира. Точней, всего лишь одного, но такого необходимого Фернандо Торресу величественного Лондонского «Стэмфорда», который Гути ненавидел за то, что погасил яркий огонь победителя в глазах золотого мальчика, поселив в этом открытом взгляде страх остаться за бортом. Но еще больше Хосе поразил неспокойный сон Торреса. То и дело Фернандо нервно дергался, ворочался с боку на бок, просыпался, и Хосе прекрасно понимал, что не его внезапный приезд этому причина. Наутро Гутиеррес забыл о странной ночи, упиваясь податливым, но чужим телом Торреса. А когда его самолет поднялся в небо Лондона, пронзая гигантским железным клювом серые дождевые тучи, и вовсе предпочел больше не думать о колком мальчике со впалыми щеками и лихорадочно блестящими потемневшими глазами. Хосе задавил в себе всю жалость, все сочувствие, всю, уже привычно нерастраченную, любовь. Гути сжал руку, которая лежала под головой, в кулак. Дикое желание обнять теплое тело Фернандо снова накрыло Хосе, до ноющего напряжения в мышцах. Укрыть его от всех невзгод, которые уже были позади. Сделать это задним числом, чтобы хотя бы сейчас Фернандо почувствовал поддержку, понял, что все эти чертовы семь лет, Гути переживал за него, хоть и спокойно спал теплыми осенними ночами, когда Челси вылетел на групповой из Лиги Чемпионов, и жаркими изнуряющими летними, когда великая Фурия Роха улетала из солнечной Бразилии, и спустя месяц, когда руководство лондонского клуба приняло решение расстаться с Торресом, а сам Фернандо устал бороться. Да и вообще, Хосе не привык нервничать за неудачи Нандо, сочувствовать, звонить и выслушивать. Просто было не в правилах Гутиерреса открыто выражать то, что происходило внутри. Даже себе в этом признаваться, потому что тогда стало бы невыносимо, удушающе больно за любимого. Просто для Гути все должно было быть просто. Решился? Дерзай! Взялся? Не смей отступать и говорить, что тяжело. И зная это, Нандо никогда не ждал от Хосе поддержки, как от немого слов. Секса, сюрпризов, жестоких подъебок, исчезновений года на два и внезапных появлений, даже его своеобразной любви, чего угодно, но не поддержки. Торрес привык, а Гути знал, что этого ему вдоволь хватает от тех, с кем у Фернандо были романы. От жены, в конце концов. Но сейчас, этой ночью, все, чтобы было до, осталось в другой жизни – и теперь хотелось иначе. Потому что вся та невыносимая тоска, которую Хосе испытывал все эти семь лет, тоска, которую он гнал от себя алкоголем, новой женщиной, работой, рождением сына, сейчас выливалась из его души, как внезапный дождь в пустыне. Хосе не сдержался и скользнул ладонью по боку Торреса, опуская ее на твердый пресс, хозяйским движением притягивая к себе. И плевать, что разбудит. Хватит. Выспался. Горячими губами Гути накрыл открытую веснушчатую шею, вдыхая запах кожи Фернандо, который удивительно, но совсем не изменился за эти долгие годы, узнаваемый до боли. Но так Торрес пах только в Мадриде. Гути укусил шею, нежно, но отчаянно бережно. Прижался к уху и с навернувшимися на глаза слезами счастья, прошептал: - Как же я тебя люблю, - ощущая, как его ладони касаются пальцы Нандо.