— У меня нет души. — Я тебе её дам. «Пер Гюнт» Генрик Ибсен ©.
На утро, как-то обычно бывает после высокоинтеллектуальной ночи, Джон проснулся с приятной пустотой в голове, вскоре сменившейся разочарованием, когда он начал просматривать свои записи, пытаться их расшифровывать и вообще складывать криво написанные слова в осознанные предложения. — Это же слишком банально… даже если и возможно, — заключил Джон, нахмурившись и ещё раз глянув на разложенные ночью картины. Для доказательства или опровержения ему не хватало доброй части картин; хаотично разбросанные чёрные чёрточки на них могли быть просто частью замысла художника, а не составляющей ужасного плана. Джон понял, что без остальных картин — как украденных, так и, возможно, ещё где-то висящих, — ему не на что надеяться. В итоге он решил отложить это дело и отправиться в то место, до которого он вчера так и не дошёл и где его поджидало какое-то приключение или… банальное изгнание демона, как было с девушкой, лежавшей в трабуле рядом с Девой Марией. В любом случае это было куда лучше, чем ничего. Утро выдалось брезгливым и тусклым; казалось, будто город вдруг захворал от тяжёлой болезни, что подъедала его изнутри с каждым часом и днём всё сильнее. Если ещё вчера наблюдалось какое-то улучшение, то сегодня оно сошло на нет. Туман ещё гуще и мертвеннее накрыл город своим одеялом, будто «больной» стал куда легче одеяла, которое теперь, можно сказать, хоронило его; старые здания становились более ветхими и серыми, даже те, которые раньше играли красками, теперь представляли из себя палитру художника, который нечаянно уронил тюбик чёрной и белой краски на неё, и все цвета теперь стали мерклыми. Лица жителей вообще мало чего выражали, будучи укутанными до носа в платки и шарфы; лишь ещё сохранившие бодрость туристы оживлённо сновали по улицам, дрожа от пронзительного ветра, но с интересом оглядываясь вокруг. Джон, несмотря на никчёмную погоду, не стал тратить денег на автобус и решил добраться пешком; в целом, та церковь находилась недалеко — вчера они с Крисом встретились в баре, что находился в метрах двухсот от неё. Тут Константин вспомнил о Кристиане и вчерашнем дне; было неплохо, если б сегодня они встретились, хотя бы ненадолго. Джон не мог представить, что его так тянуло к нему: то ли он надеялся, что решение придёт к нему само, если адвокат будет просто рядом, то ли он просто желал скоротать этот явно затягивающийся скучный день с пареньком в каком-нибудь пабе за бокалом чего-нибудь крепкого и тем самым приблизить день завтрашний, решающий многое. Константин усмехнулся. «Многое… а по-моему, мне жутко всё равно». Удивительно, но стоило времени немного пройти, как уже та, прежняя проблема, перестала казаться проблемой; теперь появился просто вопрос, что витал в голове неопределённым образом и точно не мог вместиться хоть в какой-нибудь набор букв. Но волнение насчёт этого, вмиг появившееся вчера, уже поутихло; всё это уже перестало вызывать эмоции. Джон знал, что рано или поздно Форстер позвонит ему, поэтому поставил громкость на максимум. Адвокат умел отлично придумывать предлог, по которому им надо было встретиться, и профессионально заговаривал ему зубы; впрочем, если бы Джон хотел противиться — он бы воспротивился уже давно. Значит, ему совершенно не претило в некотором смысле поддаваться этому влиянию… Он в это время переходил мост Бонапарта; с Соны нынче дул особенно противный и ледяной ветер, качая провода и тросы. Вдалеке-вдалеке, если посмотреть в ту сторону, откуда он шёл, виднелись строительные краны почти на берегу реки; обычная, ничем не примечательная жизнь проглядывала уже оттуда, простираясь вдаль множеством малоэтажных, но современных домов. Вероятно, пригороды Лиона вообще, наверное, не отличить от пригородов того же Лос-Анджелеса: всё буднично, уныло, а многие жители там даже не подозревают, рядом с каким вдохновляющим местом они живут. Стоит лишь взять билет на нужный автобус… С точки зрения интересной жизни Джон не жалел, что приехал сюда; а с точки зрения разумной — конечно, зря… До сих пор он не мог определиться, но теперь он больше склонялся к первому, чем ко второму. Этот чёртов город, этот чёртов парнишка даже начинали нравиться ему… На типичной улочке этого города с длинным названием Монте дю Шмэн Нёф и расположилась почти в конце одноимённая католическая церковь. Точнее, от остальных зданий она едва отличалась, разве что отделкой камнем, чуть более высокими и мощными дверями и большими, узкими и зарешёченными окнами. Казалось, сюда никто не входил уже лет как тридцать: настолько были одиноко и гулко заперты входные двери и так темны и угрюмы были окна. Джон дёрнул дверь, и та, скрипнув, нехотя открылась. В лицо ударило ладаном, сыростью и запахом бумаги. Внутри было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь, кроме алтаря, бледнеющего при неярком горении свеч впереди, и зияющих тёмных пятен по бокам, где находились боковые галереи. Ни одного человека не было видно на скамьях впереди. Джон, стараясь даже ступать тихо, направился в основной зал, но на пороге остановился и, подумав, повернул в левую галерею. В первую очередь следовало проверить самые тёмные уголки этой церкви. Мрачный утренний свет настолько плохо проникал через плотно зашторенные окна, что всё внутри казалось ещё темнее; Джон был будто бы героем одного из старых чёрно-белых фильмов. Чёрно-белых и немых — не было слышно ни звука, ни шороха, кроме его собственных. Казалось, здесь замерло время и движение, суета, свойственные любому общественному месту. В глубине галереи виднелся маленький алтарь, а по стенам висели пыльные подсвечники — вот и всё, что было там. Ещё где-то сбоку, прикрываясь железной решёткой, стояла в углублении чья-то небольшая белая статуя; дверь рядом с алтарём была аккуратно завешана фиолетовой, побитой молью бархатной тканью — это Джон быстро выяснил, слегка приподняв завесу, когда подошёл поближе, будто бы рассмотреть икону. В тот момент где-то в холле стали слышны шаги. Джон молниеносно обернулся. В начале боковой галереи стала видна фигура в свободных одеждах. Между ними было не больше двадцати метров; фигура сделала навстречу ему пару шагов; Константин тоже ступил вперёд, не желая оставаться в тупике у алтаря — после первой колонны он остановился: здесь он мог свободно уйти в основной зал. Фигура продолжила приближаться, становясь всё виднее; ею оказался священник, на вид не более пятидесяти лет, гладко выбритый, с круглым лоснящимся лицом и хитрыми, недобро блестящими глазками, которые неровно перебегали с предмета на предмет. Когда между ними осталось пару метров, он заговорил тихим, устрашающе ласковым голосом: — Здравствуй, сын мой. Что-нибудь ищешь? — Разве что одержимых демонами, — ловким движением Джон вытащил пистолет — то, что священник обуян тёмной силой, не подлежало сомнениям, но тот неожиданно оказался куда быстрее и, сбросив широкую накидку, стремительно прыгнул в сторону, потом на Джона. Константин повалился на пол, но в этот раз вышло куда удачнее — он успел сгруппироваться и не выронил пистолет. Толстые пальцы священника сомкнулись на его шее, но дуло уже упиралось тому в грудь. Джон выстрелил; хватка ослабла, священник вскрикнул, и Константин быстро откинул его в сторону. Пару выстрелов вернуло ему человеческую сущность. Возможно. Джон, вставая и отряхиваясь, не был уверен, что, дойдя до довольно серьёзной стадии слияния с демоном, этот человек сохранит здравый рассудок. На верхних галереях что-то щёлкнуло, и везде загорелись лампы, осветив это тёмное место. Джон дошёл до холла и оттуда глянул в главный зал: наверху никого не было видно. Тогда он аккуратно прошёлся по правой галерее, запрокинув голову и стараясь высмотреть, но никто не появлялся. Тогда Константин, перезарядив пистолет, двинулся к основному алтарю, не спуская глаз с верха. Галерея на втором этаже представляла собой просто коридор, окаймляющий прямоугольник всего здания церкви, с перилами и несколькими дверями. Туда вела белая лестница с неподходящей сюда по стилю приземистой балюстрадой. Джон аккуратно поднялся, оглядываясь. Было тихо; на противоположной стене виднелась панель с выключателями — где-то там стоял человек, что включил их. Константин решил проверить сначала все двери, а потом дойти дотуда. Выстрел и крик просто невозможно было не услышать, к тому же, для чего-то здесь включили свет; всё это наталкивало Джона на не очень приятные мысли. Держа наготове пистолет, он осторожно пошёл по правой галерее; первая дверь с потёртой медной ручкой оказалась открыта. Джон заглянули в неё: маленькая тёмная комната без окон с серыми обоями, из мебели был виден только стул и пустой пыльный стол. На стенах висело очень много картин — создавалось ощущение, что это секция какого-то огромного музея, а не келья обычной церкви. Константин хмыкнул и пошёл дальше. Вторая дверь, находившаяся через метров пятнадцать после первой, была кожаной, с массивной ручкой и несколькими замочными скважинами. У Джона не было надежды, что он сможет открыть её, но ручка в виде когтистой лапы какого-то зверя легко поддалась, и, скрипя, дверь тяжело отворилась. В этой комнате атмосфера стояла куда более уютная, чем в прошлой, хотя не менее подозрительная: вовсю мощность горела хрустальная люстра под потолком, пол был устлан белым мягким ковром, около стен и в середине комнаты расположилось много белых кожаных кресел и диванов, на них в беспорядке валялись листы бумаги, а стены были вновь усыпаны множеством картин. Следующая комната находилась как раз на той стороне, где были выключатели. Джону стало даже интересно — а это с ним происходило редко: обычно его работа была самой заурядной, тут же он надеялся найти что-то необычное. Первые две комнаты были самыми что ни на есть обычными и оказались похожи на настоящие кельи. Джон подошёл к третьей, ветхой двери, и прислушался; в комнате едва слышно переговаривались не более трёх человек. Такие вещи Константин уже давно научился определять. Убрав руку с пистолетом за спину, он решился войти туда и поговорить с этими людьми, ведь просто выбивать из них нечистую силу было бы слишком скучно. Учитывая то, что священник прекрасно говорил на английском, он надеялся узнать побольше, чем знает сейчас. Сначала он дёрнул ручку и толкнул дверь; голоса затихли. Перед этим Джон мельком оглядел комнату через скважину и не обнаружил ничего подозрительного, потому и вошёл просто так, даже не сделав пару контрольных выстрелов. В комнате было накурено до такой степени, что всё тонуло в аспидно-серой дымке. Окна были завешаны чёрными бархатными шторами, а за столом перед ними сидело три человека в тёмно-синих дождевых плащах: двое мужчин и одна женщина. Они разглядывали какой-то лист, лежащий перед ними, под яркой настольной лампой, так как в комнате горела всего одна лампочка, одиноко болтающаяся под потолком. Как только Джон вошёл, люди повернулись к нему и, не двигаясь, смотрели где-то с полминуты очень внимательно и задумчиво, будто бы его приход имел за собой какое-то сокровенное значение. Потом один из них, с бородой и круглым лицом, с туманным взглядом, (на вид ровесник Джона) пробормотал что-то на французском. — Я не понимаю, — Константин покачал головой. Тот приподнял в лёгком изумлении свои густые брови и несколько погодя спросил: — Как же я мог забыть, что вы ещё не могли успеть выучить французский, Джон Константин, — Джон пригляделся внимательнее: мужчина произносил слова слишком беспристрастно, не соответствующе тому выражению, которое должно быть в них. Безусловно, он под влиянием адского отродья; вопрос в другом: какого именно? Это оказалось слишком интеллектуальное отродье: оно знало его имя и факт того, что он временно находится здесь. Остальные двое смотрели на него также: отрешённо, но вместе с тем и внимательно. Это был особенный взгляд, хорошо знакомый Джону; когда он только начинал заниматься этим ремеслом, много обжигался именно на этом взгляде — вероятно, несколько добрых десятков демонов ушли от него, прикрываясь отнюдь не яростным взглядом. Теперь-то обмануть его было почти невозможно. — Что ж вы так, упустили такую важную деталь! А говорят, демоны куда более проницательные… — Джон невозмутимо стал оглядывать комнату: тоже в картинах. — А у вас тут неплохо: как в картинной галерее. — А теперь послушай сюда, мразь! — вдруг воскликнула женщина, ударив по столу кулаком, при этом её лицо не поменяло выражения. — Может быть, сегодня ты нас и обыграл, но это дело ещё не окончено. Нас десятки, а ты один! И ты будешь слаб, Джон, морально убит… — потом добавила чуть тише: — Тебя ждут бесконечные огорчения… — А, так это моя обычная жизнь, — Джон сделал три размеренных выстрела, а потом ещё столько же, только быстрее. Эти демоны уже навряд ли могли сказать что-нибудь годное; тела людей грузно попадали на пол. Джон хотел было идти, даже уже думал о другом — ведь то, что случалось дальше с охваченными демоном людьми: умирали они или нет, его ни в коем случае не интересовало, как его взгляд, меланхолично прошедший по стене, вдруг наткнулся на чудесную картинку: оранжевый воздушный шар с тонкой кудрявой ниточкой улетал в синее небо. Константин на некоторое время решил, что это совпадение, не больше, но уже жадно оглядывал все стены. Потом, ещё не веря, выбежал из этой комнаты и ворвался в другую: снова картины, ранее оставшиеся без внимания, теперь поглотили его всего. Затем следующая комната и так до той, в которую он вошёл первым. Джон вышел из неё и, уперевшись о перила, заворожённо смотрел вниз, на главный зал, но на самом деле его взгляд скользил мимо всего, он был направлен в никуда. Он не был взволнован, скорее, лишь слегка удивлён; с его губ сорвалось тихое «Как же всё просто!», а потом показалась усмешка. Все картины, висевшие здесь, были настоящими и являлись плодом неиссякаемой фантазии художника Н. Уильямса. Для Джона всё встало на свои места, хоть и не до конца. То, что эти люди и их сообщники охвачены тёмными силами и как-то связаны с разгромом в его прошлом номере отеля, было неоспоримым; осталось узнать только причину: зачем им понадобились эти картины? Вероятно, это демоны что-то нашёптывали им в их мозгу. Впрочем, у Константина было несколько вариантов, но они нуждались в доказательствах. Он сам не заметил, как стал набирать номер Кристиана, причём по памяти, а не из последних входящих. Голос его адвоката был звонок и ясен — на удивление в это не слишком прекрасное утро. — Свободен? Приезжай на улицу Монте дю Шмэн Нёф, к церкви, она в конце. Это недалеко. Зайди сюда. Тут есть, на что посмотреть, — Форстер не спросил ничего и положил трубку. Через пятнадцать минут он уже был на месте. Джон, заметив его сверху в главном зале, несколько запыхавшегося, но розовощёкого и заинтересованного, непроизвольно усмехнулся; всё же нечто было в этом парне, что заставляло в глубине его каменистой души взращиваться какому-то прекрасному цветку. Что это за растение, Джон не знал и, наверное, уже и не хотел знать, но заметил, что корни оно пустило там задолго до их встречи здесь… Может быть, когда-то оно не росло, будучи затаптываемым самим Джоном, но теперь снова что-то подпитывало его. Это не есть хорошо, когда внутри зреет нечто неизвестное, думал раньше Джон, но теперь-то его не трогало: в его голове была вообще нынче полная оранжерея. Он спустился к Кристиану. Тот был удивлён, заметив, откуда Джон спускался. — Пойдём наверх. Только побыстрее. Здесь люди скоро могут очнуться. Мало ли. Когда они вошли в первую комнату, Джон сказал: — Вчера я допоздна рассматривал те копии, что ты мне дал. Если походить по остальным комнатам, там будут встречаться эти картины в оригинале. А вообще, здесь всё — пера Уильямса. Не наталкивает на мысли? — Крис стоял, слегка приоткрыв рот, потом перевёл изумлённо-вопрошающий взгляд на Джона и тихо проговорил: — Ты же понимаешь, что это может дать нам завтра… Полную победу. Надо сфотографировать! И, если получится, я сегодня постараюсь это прикрепить к нашему делу; конечно, судья всё равно увидит их только на заседании, но это будет нехилым перевесом на нашей стороне. Форстер принялся всё тщательно фотографировать, вплоть с входа в церковь и заканчивая каждой комнатой и стеной. Лишь только потом, немного отойдя от шока, он спросил у Джона: — Откуда ты узнал?.. Да ты сыщик получше меня! — Это чистая случайность. Видел трёх людей без сознания? А внизу ещё священник валяется. Это моих рук дело. У меня здесь была очередная работёнка. Буквально в последний момент обратил внимание на картину, она показалась мне знакомой. Оттуда всё и пошло. Меня больше интересует другое: почему эти люди украли именно эти картины? Чего они пытаются добиться? — Это уже узнает полиция, — Кристиан внимательно просматривал фотографии: все они должны быть чёткими. — Наше дело лишь доказать, что это не ты. — Полиция-то полицией… — задумчиво говорил Джон, когда они спускались по лестнице. — А всё-таки это моя сфера. И мне действительно интересно узнать. Эти были особенные демоны. Они меня даже знали. И даже пытались прогнозировать, что со мной будет. Конечно, это не впервые, что демоны узнают меня, но всё же… — Это… это не слишком опасно? — косо посматривая на него, осторожно спросил адвокат. Джон усмехнулся, выдержал паузу, зачем-то пропустил его вперёд себя на выход из церкви и только на улице ответил: — Как всегда опасно. Наверное, даже смертельно опасно. Но это довольно стандартно для меня. — Ну, ты там поосторожнее… — Форстер хотел сказать, что волновался; Джон даже не удивился бы, если б услышал это, но сам позже понял, как это глупо могло прозвучать. Некоторое время они шли молча по улице дю Шмэн Нёф вперёд; это была удивительно тихая, даже какая-то траурная улочка: сначала по левую руку находилась старая чёрно-коричневая стена какого-то заброшенного здания, всего сплошь покрытого граффити, а потом с двух сторон их облепили унылые покоцанные серо-розово-жёлтые домики с плотно закрытыми окнами на первых этажах. Улица уходила вниз по склону небольшой горки; лишь однажды им открылся пустырь, занятый парковкой, по правую руку, и они оба повернули головы туда: там был виден город, точнее, вся его центральная и правая часть, что находилась за Роном. Лион сверху был похож на черепаху с бело-коричневым панцирем (это были типичные лионские домишки с рыжеватой крышей) и тёмными ажурными наростами (а это возвышались шпили разных церквей, замков, соборов). — Ты сегодня… — Да, — улыбаясь, ответил Кристиан, весело на него глянув. — Я тоже подумал об этом, посмотрев туда. Сегодня у меня не такие уж и важные дела. — Я не особо даже представляю, как может выглядеть та сторона Лиона. — Она чудесна! Ты не пожалеешь. Там больше пафоса… и там прошла моя студенческая жизнь, — Форстер заулыбался сильнее. — Будет лучше добраться на автобусе… ты готов? — Да. Джон почувствовал себя легко. Пропало то некоторое нервозное чувство, что почти постоянно роилась у него в груди, когда он находился рядом с Крисом. Оно стало утихать ещё недавно, но сегодня уже точно пропало. Джон уже не хотел врать: ему нравилось гулять по умирающему от осени Лиону с какой-то всё нарастающей и, кажется, убивающей его самого эмоцией внутри и при этом говорить о чём-то слишком банальном или даже важном с этим когда-то умершим для него человеком. Какую-то потрясающей красоты депрессию вселили ему эти готические соборы и средневековые улочки; да и невольный житель среди этого великолепия, насильно впитавший в себя безысходность, всё больше и больше утягивал его в какую-то пропасть, откуда пахло кофе, выпечкой и холодным лионским дождём. Джон впал в меланхолию? Возможно. Только нынче это была слишком приятная меланхолия, хоть и разъедающая душу, прежние принципы, прошлые выводы, но желанная. Если тонуть, падать, умирать, отравляться или сгорать, то только здесь и только с этим человеком. Джон начинал догадываться, что же есть счастье на самом деле. Они только переехали мост через Сону, как мелодично затрезвонил телефон Форстера. — Да… да… неужели это так важно сейчас? — Джону был слышен чей-то противный писклявый голос на том конце провода. — Ох… я понял. Да, буду, — Кристиан сбросил вызов и, многозначительно приподняв одну бровь, устало глянул на Джона. — Нервные клиенты? — Мне неловко, что так вышло. Кажется, последующие полдня я буду точно занят… — Если у тебя хватит сил и времени вечером… Можно так, — Джон усмехнулся, повернувшись к нему. — Выйдем на следующей остановке. — Да, конечно… это я у тебя хотел спросить, можешь ли ты… было бы замечательно! Всё-таки, это, наверное, наше последнее приключение… — Форстер отвернулся к окну, а повернулся уже улыбающимся, грустно улыбающимся… Константин догадывался. Когда Чес сожалел о чём-нибудь, он всегда делал это настолько искренне, что у него не получалось врать. Казалось немного странным видеть эту тяжкую печаль, осевшую где-то на глубине этой светлой души, когда по факту они знали друг друга не более двух недель. Глупо ли это? Совершенно. Только вот Джон и сам ощущал нечто подобное. — Выходим, — Крис кивнул на дверь автобуса и поспешно встал. Как нелепо, но остановка находилась как раз недалеко от церкви Святого Бонавентуры; Джон только что увидел её в окне. Когда автобус тормозил, Форстер вдруг заговорил, подняв на Джона задумчивый, но ясный взгляд: — Сегодня я придумаю что-нибудь более грандиозное. Надо, чтобы наша последняя прогулка запомнилась тебе больше всего. И из Лиона ты привёз бы не только воспоминания о хозяине отеля, потраченных деньгах, остальных неразберихах… но и кое-что ещё, более светлое. Они вышли из автобуса, и, пока ждали, когда тот отъедет, чтобы перейти на другую сторону улицы, Кристиан пробормотал: — …ведь мы с тобой всё равно больше не пересечёмся. А через пару месяцев так вообще забудем, что такое было. Это имеет значение только сейчас, в данный момент… — Константин едва улавливал его слова: казалось, адвокат говорил их скорее себе, чем ему. Крис, полуопустив голову, улыбался даже немного безумно, но выглядел подавленным. Джон боялся больше всего этого; и это плавно, совсем незаметно произошло. Он вновь нашёл душу Чеса, а эта душа, не имея при себе никаких верёвок или ниток, сама сплела из чудом спроецированных в этот мир из своих мечтаний шнурок, которым и обвязала их двоих, при этом не отдавая себе отчёта в проделанном. Это случилось. Это и не могло не случиться, впрочем. Они перешли дорогу и направились к церкви: за ней находилась уже знакомая улица Президента Карно. Но ровно напротив церкви Кристиан зачем-то остановился; Джон повернулся к нему и вопросительно глянул. — Мне не туда. Не в контору… — кажется, он сказал что-то ещё об этом, но порыв ветра и ещё что-то, какое-то заворожённое состояние, упрятали эти слова от слуха Джона. Ветер дул сбоку; фиолетовый шарф Форстера развевался, как порванный надвое флаг каких-нибудь революционеров. Крис был прекрасен с его тёплым взглядом исподлобья, с растрепавшимися мягкими волосами, в этом чёрном пальто и с этим кожаным кейсом на фоне светло-жёлтых камней церкви, стеклянного здания чуть поодаль, уходящей далеко-далеко, за реку, улочки, копны жёлто-красных деревьев, вздымающихся на той холмистой стороне, из которых белели башни Нотр-Дам-де-Фурвьер, словно рано выпавший снег, и, наконец, на фоне тягостного, но желающего очнуться от этого серого сна хмурого неба. В этом старинном городе, в такой странной обстановке, с такими опасными мыслями и словами на уме… Джон иногда желал быть художником, хотя бы таким претенциозным, как Уильямс: он мог хотя бы набросать общие штрихи, не вдаваясь в подробности, чтоб не забыть, а потом, набив руку, вновь вернуться к этой картине, чтобы прорисовать детали. Странно, что на такое желание его натолкнул один лишь образ Кристиана; по факту, в нём и не было ничего особенного. Джон пытался себя в этом убеждать. Но не вышло, как видимо. — В полседьмого? — Да, думаю, я буду уже свободен. — Тогда в полседьмого. Здесь. — Да, ты верно мыслишь: мы с тобой двинемся как раз к мосту и по той улице. Я ведь уже почти придумал, куда мы пойдём, — Крис лукаво улыбнулся, кивнул и, сделав пару шагов назад, развернулся. — До встречи, — Кристиан повернул к нему только голову, усмехнулся и, тряхнув волосами, пошёл вперёд. Джон направился в свою сторону. Он чувствовал теперь не неопределённость, а какое-то точное ощущение, однако расплывчатое в своём содержании. Как будто бы раньше он не знал, что у него находится в старом библиотечном шкафу: книги, брошюры, журналы? А если книги, то какие? Теперь он будто бы знал и название книги, и её жанр; но, начав её читать, он не понял ни слова, хотя и прочёл уже несколько страниц. Приходилось браться за начало. А потом, глянув на содержание, Джон понял, что таким туманным языком написана вся книга. Но разобрать её нужно. Но совершенно некогда; времени осталось не так много.***
Джон плохо помнил, чем занял себя до обеда в недорогом ресторане на улице Републик и после. То где-то скитался, по давно знакомым тропам, где они с Кристианом шли и беззаботно смеялись и говорили о всяком, то отсиживался дома, перекладывая картины и чувствуя, что он близок к догадке. К четырём часам дня Лион, до этого сдерживавший слёзы, как статный мужчина, расплакался; бродить по улицам в столь противное время стало невозможно, и Джон окончательно вернулся в отель, весь мокрый. Подумав, он решил, что сегодня непременно придёт пораньше, к шести, например. Чтобы… исповедаться. Острой необходимости не было, но что-то туда тянуло. Кто знает: скорее всего, это его последняя исповедь. Ему хотелось, чтобы священник окунул его в леденящую правду, которой он не видит, хотя и смотрит в неё.***
— От исповеди к исповеди мои слова становятся всё безумнее, искреннее и, презираю это слово, но теплее, — Джон держался обеими руками за решётку, прислонив к ней голову, словно боялся упасть в какую-то пропасть. — Оно и к лучшему. Ты уже и забыл, что желал в самом начале, но я помню. Спокойствия. И оно, сын мой, кажется, наступило. — Спокойствия… — Константин, улыбаясь, хмыкнул. — Мне кажется, я достиг последней стадии, о которой вы мне говорили. — Ты разобрался со своими чувствами? — Почти, — Джон врал: разобрался он наполовину. — Я готов принимать решения. — Тогда чего же ты хочешь от меня? Какие принимать решения, ты знаешь, раз разобрался. Однако если тебе будет не хватать уверенности, ты всегда можешь обращаться. — Я бы хотел спросить вас: что вы думаете об этой ситуации? Кто мне этот человек? Просто интересно услышать мнение со стороны… — Константин едва выкрутился и теперь, приподняв бровь, нетерпеливо ожидал ответа. Он последовал не сразу. — Этот человек… дорог тебе, — хоть они и говорили всегда шёпотом, Джон услышал смятение в этих словах. — Очень важен. И не только сегодня или в предыдущие несколько дней. Он был важен тебе всегда. Тебя не шибко интересует, кто он, какое место занимает в этой жизни; тебе важно лишь то, что скрывается в его душе. Знаешь, сын мой, такие отношения… редко встречаются. Часто я склонялся к мысли: быть может, он тебе родственник? Точнее, был им до того, как стал ангелом? — Нет, я разве не говорил об этом? Нас нельзя было назвать друзьями. Вы бы не назвали нас даже хорошими знакомыми, если бы встретили нас вдвоём. Впрочем, я не так сильно изменился с тех пор. Как знать, как оно выглядит со стороны? Это здесь я превращаюсь в чёрт знает какую неженку и говорю банальные слова!.. Ему я не сказал ничего и не показал и трети того, что говорил здесь, с вами. — Показал, Джон, показал… Ведь ваши отношения стали теплее. Джон замолчал, не зная, как опровергнуть: этот мужчина за решёткой всегда видел его ситуацию лучше него. Он только вздохнул, покачал головой и медленно проговорил: — Возможно… — И, Джон… — в шёпоте святого отца послышались доверительные, мягкие ноты: это значило, что сейчас он говорил с Джоном не как посредник между Богом и смертным, а как человек с человеком. — Лучше не врать самому себе. Страдать от скрывания жуткой правды от себя, чем от самой этой правды, в два раза больнее. Надеюсь, ты понял, о чём я. Джон всё понял: это было о его эмоциях, которые он толком не разложил по полочкам. Святого отца оказалось трудно обмануть; а себя — ещё труднее. — Наши исповеди потеряли свою традиционную форму. Как будто я у психолога. — По своей сути, раньше оно так и было. Главное, чтобы человек находил отдушину в этих разговорах. — Я нашёл… — Джон усмехнулся и полностью уселся на колени, отпустив наконец решётку. — Знаете… я непременно приду сюда ещё раз. Только это уже будет последний раз. Я приду точно разобравшимся в себе. Приду другим человеком… — Уйдёшь другим человеком, — поправил священник; Джон не услыхал: он прислушался к себе; ему казалось, что он наблюдает появление чего-то грандиозного, но хрупкого. Стоит чему-то пойти не так, и этот гигант рухнет. Это было самое удручающее и горькое чувство в его жизни. — Твоё дело уладилось? — Да, почти. Стало быть, это конец. — Подумай, Джон, чего ты хочешь на самом деле. Если ты желаешь, чтобы это был конец, оно так и будет. Если чего-то другого… всё в твоих руках. Просто подумай, попробуй посидеть в тишине здесь пару минут, когда закончим. Я оставлю тебя одного. — Вы правы: здесь лучше думается. — Освобождаю тебя от твоих грехов во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. — Аминь. Было слышно, как спешно открылась дверца с той стороны исповедальни и святой отец вышел. Джон развернулся спиной к решётке и запрокинул голову. В голове было пусто, но стойкое ощущение того, что он уже всё решил, никуда не уходило. Он решил, но и сам не мог разобрать что. Не зря его одолевало чувство того, будто вокруг всё умирает и рушится; он видел себя стоящим на клочке камня, что плавал посреди разъярённой лавы, которая уже подтачивала края его опоры. Необходимо ещё совсем немного времени, и он погибнет окончательно. Но это не пугало. Ведь Джона Константина ничего не могло напугать. Он был готов. И знал, с чем имеет дело. — Неужели это всегда так отвратительно? А врать себе?.. — Джон в полусознательном состоянии сказал это, безумно усмехаясь, а после даже не мог вспомнить, что имел в виду. Но, чтобы он ни говорил, он понимал, что в любом случае был прав. Джон вышел из исповедальни и направился к главному алтарю: за ним то и дело сновали люди в рясах — близилась вечерня. Дождь бил по окнам и негромко стучал по куполу. Несмотря на осеннюю мрачность и угрюмость, что накинулись на Лион нынче, витражи будто бы сами излучали свет и были почти единственным украшением этой церкви. Тёмный блестящий камень действовал как-то особенно угнетающе в такую погоду; Джон глянул наверх (в который раз) и вдруг почему-то вспомнил слова Кристиана, когда они стояли в каком-то соборе; теперь ему самому показалось, что он, допустим, крестьянин, живёт в какие-нибудь Средние тёмные века и пытается понять что-то слишком недоступное для себя. Зачем он об этом думал? Наверное, чтобы на секундочку отвлечься и перенестись хоть на немного туда, за пределы купола, этого города и глянуть на всё сверху. И на мгновение понять, какие же всё это мелочи, а потом, из-за какого-нибудь шума, вдруг резко упасть вниз. И снова стать обычным крестьянином, которого завтра сожгут на костре. И осознать, что всё-таки это чудесно. Сколько он так простоял — неизвестно; смутное воспоминание о том, что ему сегодня надо встретиться с Крисом, кое-как вывело его из этого состояния. Он развернулся и направился к выходу; его глаза, бегло пробежавшиеся по сидящим прихожанам, без ошибки отличили съёжившуюся мокрую фигуру с фиолетовым шарфиком на последнем ряду. Джон усмехнулся тому, с каким неподдельным изумлением, слегка приоткрыв рот и подняв брови, оглядывал Крис купола; с его зонта, опущенного в сторону, стекала вода в маленькую чёрную лужицу. Константин подошёл к нему; тот не сразу его заметил. — Здесь хорошо, не правда ли? — Кристиан вздрогнул и посмотрел на него. — О да… — он опустил взгляд, словно что-то смутило его, и мелко усмехнулся. — Разрешишь? — Джон кивнул на скамью: Форстер занял место с краю. Тот поспешно пододвинулся, перед этим пробормотав что-то типа «Извини». Константин присел. — Я же не слишком опоздал, раз ты решил зайти сюда? — Нет-нет, это я пришёл слишком рано, а на улице дождь, вот и забежал на минуту сюда… — Форстер прислонил зонт рядом со скамьёй. — И часто ты здесь бываешь? — Нечасто… Они посидели молча слишком долго — наверное, прошло пять минут, но оно было нужно, это молчание… Люди стали входить чаще, занимать передние места, шуршать библиями, а запах ладана становился всё ярче; вечерня должна была начаться с минуты на минуту. Джон ни о чём не думал, просто переводил взгляд с одного предмета на другой и пытался зачем-то запомнить тепло человека рядом. И правда, на что оно ему? И разве тепло тела может быть особенным? Вот и у Джона раньше были уж совсем банальные для него ответы на эти вопросы. Теперь он понимал: это тепло было не просто приятно, оно будто что-то щекотало внутри него, позволяло усмехаться всем невзгодам и с каким-то несвойственным ему позитивом смотреть на будущее. Этот человек, в священном полумраке склонивший голову, оказывается, стал единственным огоньком, что с некоторого времени освещал его путь. Константин не знал, почему мыслил так узко и тривиально, хотя, казалось, в мыслях его то ещё буйство слов и метафор!.. Он аккуратно тронул Кристиана за локоть и встал. — Нам пора. Служба уже вроде бы начинается, а я не люблю службы. — Но, согласись, здесь хорошо… — Форстер улыбнулся задумчиво и мечтательно и взял зонт. — Честно говоря, если бы не работа, я бы вечно шатался только по двум местам: кафе и церквям либо соборам. Если бы у моих знакомых спрашивали: «Где сейчас Кристиан, вы не знаете?», они бы с уверенностью отвечали: «Он либо в церкви, либо в кафешке. Попробуйте поискать в ближайших!». И меня бы точно находили где-то поблизости… — Как банально! — Джон хмыкнул с серьёзным видом, скрестив руки на груди. — А откуда же ты бы брал деньги на еду и квартиру? — Да, банально, что уж говорить… — Форстер виновато улыбался и привстал. — Не только сама мечта, но и её последствия… Но ведь ты всё равно… чуть-чуть иного мнения, так? — адвокат, выходя, остановился рядом с Джоном слишком близко, соприкоснувшись плечом и взглянув ему в глаза. Константина больше не смущала эта близость, эта некоторая непринуждённость, с которой Крис легко касался его, приближался к нему, задавал глупые вопросы, за него отвечал не менее абсурдными ответами. — Может быть… Ты ещё сейчас наверняка скажешь, что с радостью гулял бы не один, а, конечно же, со мной. Впрочем, когда бы ничегонеделание не было желанным? И если мы сейчас не отойдём друг от друга, священники посчитают нас содомитами и, сбросив все горящие свечки под деревянный крест, сожгут нас прилюдно, — последние слова Джон шептал и в конце почему-то ухмыльнулся. Где-то на заднем плане заголосили первые посланники вечерни — хористы. Губы Кристиана дрогнули в слабой загадочной улыбке; он не отошёл, будто задумавшись о чём-то слишком важном для этого момента. — И что же? Разве это так страшно?.. — Джону показалось, что, говоря эти безбожные слова, Крис думал о чём-то другом. Тогда Константин покачал головой, взял его за подбородок и громко сказал: — Тогда ты болен или пьян. И если болен, то неизлечимо, ведь это не болезнь, а если пьян, то не вином… — он едва смог сделать пару шагов в сторону, а потом — к выходу. На них уже стали с подозрением поглядывать. Когда Джон толкал дверь, его сумел нагнать Кристиан. Он не был смущён, скорее, как и во время всей их встречи в церкви, задумчив. На улице стало холоднее, но от дождя осталась только серая хлёсткая изморось. Они вышли из церкви и повернули направо. — Кажется, мы сводим друг друга с ума. В самом плохом смысле, — Кристиан наконец вышел из задумчивого состояния. — А как же!.. — тихо проговорил Джон. Он знал, что всё это не те вещи, о которых бы он хотел поговорить с ним. Они словно старательно плясали вокруг да около чего-то, что уже давно решилось в их душах, но никак — в мозгах. И, скорее всего, они никогда не заговорят об этом. Форстер прокашлялся, помолчал немного; это значило, что он старался замять прошлую исчерпавшуюся тему и даже забыть её. — Дойдём пешком. Тебя же не покинули все силы? — Джон помотал головой. С тех пор они перекинулись лишь парами фраз, и так было вплоть до входа в парк.