Don't ever leave...

Это снова была одна из тех ночей. Одна из тех ночей, когда она лежала в своей большой кровати, вслушиваясь в звуки дождя, и боялась закрыть глаза, боялась того, что могла увидеть, боялась всех тех монстров, которые могли добраться до нее, пока она не видит их, и заполнить ее голову тем, что она боялась больше всего на свете. Каждый раз, стоило ей только закрыть глаза, тени сгущались над ней, и, не важно, как сильно она старалась этого избежать, она видела его. Его, там, лежащим в луже собственной крови, как и все другие мужчины рядом с ним, которых она знала, но о которых переживала намного меньше. Он сжимал меч из Валирийской стали, который поклялся носить с честью, но другая его рука искала что-то рядом с ним, что-то незримое другими. Его дыхание становилось тяжелее с каждой секундой, жизнь медленно покидала его. Зеленые глаза, раньше всегда сияющие жизнью и энергией, сейчас были полны страха, его тело содрогалось, пока кровь вытекала из вен. Он даже не пытался больше ее остановить, он знал, что у него нет шансов. Он смотрел на небо, пытаясь найти солнце, и в голове его мелькнула последняя мысль. Мысль о ней. И так, с ее именем на губах, он безжизненно упал на землю, его глаза стали стеклянными, душа покинула их навсегда, покинула ее навсегда. И тут она просыпалась, крича, слезы водопадами текли по ее щекам. Он не бросил бы меня, думала она. Он обещал. Но что слова были сейчас для нее? Разве они могли помочь ему? Слова не могли вернуть кому-то жизнь или спасти, когда она начинала покидать его. Однажды они помогли, да, тогда, когда они стояли на балконе и оба плакали потому, что он должен был уехать, снова уехать от нее. Тогда он говорил ей все, давал обещания, которые знал, что не сможет сдержать. И хотя даже тогда она знала, что не все было правдой, ей становилось легче, потому что они были идеальны, и о, как же она хотела им верить. Но сейчас его не было рядом, чтобы снова рассказывать ей эту ложь. Он оставил ее с этой ложью, делая каждую секунду ее жизни ничтожной, заставляя ее плакать во сне. Она не спала несколько дней, и ничего не помогало. Было маковое молоко - мейстер полагал, что у нее проблемы иного рода, - но она отказалась, потому что никто не знал, что на самом деле ее беспокоило. Никто не должен был знать, и поэтому каждую ночь она оставалась наедине со своими слезами, лежа на кровати, всхлипывая в промокшую подушку. Он всегда говорил, что она слишком много волнуется, но как могла она не волноваться? Картинки проносились в ее голове, предлагая разные сценарии смерти Джейме, один хуже предыдущего, и в каждом его последним шепотом было ее имя, его последняя мысль была о ней. Сейчас дождь был сильнее, чем вчера. Серсея едва могла слышать собственное дыхание, не говоря уже о людях в коридоре напротив ее комнаты. Она уткнулась лицом в подушки, пытаясь заглушить звуки вокруг, хотя и понимала, что на самом деле заглушить нужно было мысли, настоящую мясорубку в ее голове, которая повторялась снова и снова. Она устала от этого, устала от каждой секунды своей жизни. Он говорил, что с ним все будет хорошо, говорил, что вернется, он пообещал, да, пообещал, но ни один мертвец не может сдержать обещаний. Джейме знал это так же хорошо, как и то, что каждый момент мог стать последним. И он боялся этого, по крайней мере, она хотела на это надеяться. Она надеялась, что он не будет рисковать своей жизнью ради ерунды, она надеялась, что он не будет настолько эгоистичен. - Лучше вернись домой трусом, чем не вернись совсем, - так сказала она ему, и он кивнул, пообещав и это, хотя они оба знали, что так он не поступит. Его гордость, как и гордость любого Ланнистера, значила для него больше всего, даже больше, чем любовь. Сначала она думала, что это будет просто одна неделя, а может и меньше. Когда он держал ее в своих объятиях ночью перед уходом, прощаясь, она была счастлива, думала, что спустя пару дней получит его обратно. Но дни шли, а от него не было и знака. Когда она спросила отца в первый раз, две недели после того, как ее брат покинул город в золотых доспехах, его ответ был простым. - Это война, дитя мое, - произнес он, даже не поднимая взгляд на свою пятнадцатилетнюю дочь из-за книги. - А на войне бывают сложности. Тем вечером Серсея плакала в саду, чувствуя, как скручивает желудок. Она думала, что могла видеть его тогда в последний раз. Может они больше никогда не увидят друг друга, никогда, и может в один из этих дней он умрет вместе со всеми их надеждами на совместное будущее. Ее всхлипывания были настолько душераздирающими, что даже проходящая мимо Септа решила посмотреть, что случилось. Увидев ее, она ринулась к Серсее и села рядом с ней, протянув руки для объятий. Серсее не нужны были объятия, ей не нужны были прикосновения любого, кто не был им, хотя его она могла больше никогда и не увидеть. Поэтому она оттолкнула ее и отвернулась, чтобы никто не видел ее слезы отчаяния, которыми наполнялись ее глаза. - Он не вернется домой, да? - спросила ее Серсея. - Почему же он не вернется, дитя? Серсея знала, что она пытается ее успокоить. Но она снова вспомнила, что слова не давали гарантии. - Так отец сказал, - всхлипнула она. - Сказал, что на войне бывают сложности. Септа выдохнула, но не с грустью. С сожалением. - Твой отец не знает, что там происходит, - сказала она спустя некоторое время. Искра сомнения мелькнула в глазах Серсеи, но тут же погасла. Пока они молчали, Серсея накручивала золотые кудряшки на палец. Вдруг она повернулась к Септе. - Получается, что это правда? - сказала она. - Он умрет. Септа грустно улыбнулась. - Раньше или позже все умрут, - мудро проговорила она. - Но он умрет сейчас, - сказала Серсея неоспоримым тоном. Она чувствовала себя так, будто разрывалась на миллион частей, извергалась, как вулкан, уничтожая все вокруг себя. О, как же она ненавидела их, она ненавидела их всех. Отца, септу, королеву, короля, войну, которая в любой момент могла уничтожить ее. - Только боги знают, дитя мое, - отвечала Септа, слегка касаясь ее рук. Серсея дернулась и отпрянула, с ненавистью смотря на нее. Старуха посмотрела в небо и тяжело выдохнула. - Мы можем только молиться. И она молилась. Каждый день она приходила в храм, становилась на колени перед крестом и складывала руки в молитве. До этого времени она не знала значения молитв. Раньше она ходила сюда, потому что ей было велено, говорила с богами, потому что так делали остальные, но сейчас все было иначе. Сейчас она преклоняла колени в надежде снова увидеть брата, почувствовать его прикосновения, вдохнуть его запах, положить голову ему на плечо и почувствовать, как он зарывается лицом в ее золотые волосы. Каждый раз когда она смотрела в зеркало, что-то умирало внутри. Она сама слишком сильно напоминала себе Джейме - ее идеальное отражение, как многие говорили. Она так хотела забыть его хоть на мгновение, но часть его всегда была с ней, как бы сильно она не хотела от этого избавиться. Как он всегда говорил: они родились вместе. Они делили утробу. Они принадлежат друг другу в этом мире. И она никогда не избавится от него, как и он никогда не избавится от нее. В дни, как этот, это было настоящей пыткой. Ей становилось плохо от мыслей о нем, и не важно, как много времени прошло с того момента, как он уехал, становилось только хуже. Она перестала спрашивать отца про положение их армии, зная, что он только посмотрит на нее с подозрением и скажет: "Почему ты спрашиваешь, моя дорогая?" Оправдание сестринской любовью было глупым и бессмысленным, а придумать что-то другое она не могла какое-то время она спрашивала у дежурных в городе, но они не знали, а если и знали, то им было велено молчать, поэтому они бросали в ее сторону подозрительные взгляды. Она делала все, что могла, пока не пошел слух, что между ней и ее братом есть что-то большее. Когда она услышала об их отношениях не от собственного брата, а от посторонних, она знала, что нужно остановиться, иначе она потеряла бы гордость. Поэтому она остановилась и ждала, и с каждым закатом ее надежды становились все меньше, а страдания лишь увеличивались. Спустя три месяца она взяла у мейстра маковое молоко, хотя на самом деле просто проследила, где оно хранилось на кухне. На следующий день она украла достаточно, чтобы спать спокойно еще две недели, надеясь, то агония станет терпимее. Сейчас она вытащила его из-под подушки, коснулась губами бутылочки и вдруг услышала слабый стук в дверь. Паникуя, Серсея повернулась, засовывая бутылочку обратно и надеясь, что никто ее не заметит, и села на кровати. - Да? - спросила она обеспокоено. Было уже после полуночи, она знала, что никто не мог побеспокоить ее в такое время ни по какому поводу. Была только одна причина. Новости о ее брате. Ответом был другой легкий стук. Ей не нужны были подсказки. Серсея выпрыгнула из кровати и поспешила к двери, путаясь голыми ступнями в подолах сорочки. Внезапно она почувствовала себя снова невинным и инфантильным ребенком с этими не причесанными волосами и в белом ночном платье. Серсея встала на носочки у двери и потянула за ручку, полоска света проскользнула внутрь. Она хотела посмотреть, но не увидела ничего, кроме света от свечей, которые освещали коридор. А потом кто-то толкнул дверь, заставляя ее отпрыгнуть в сторону, внутрь вошли. Она не могла поверить своим глазам. Это и правда... Нет, быть не может... Правда... - Джейме?! - поражено спросила она, и до того, как она осознала это, она уже была в его руках, обнимая его так, как не делала этого никогда раньше, прижавшись к нему, вдыхая запах, который он принес с собой. Это был ее брат, она знала точно, но этого просто не могло быть. Он не мог быть здесь, говорила она себе, он был на поле боя, сражался за что-то, что не имело для них никакого значения, пока они были вместе и счастливы. - Ш-ш... - прошептал он. Да, это и правда был он. Его голос наполнил ее такой теплотой, что она была готова закричать от счастья, потому что всего этого могло просто не случиться. И вот он стоял, прижимая ее к себе за талию своими сильными руками, по которым она скучала так же сильно, как и по всему нему. Она хотела поцеловать его, но он оттолкнул ее. Она сделала шаг назад и вопросительно посмотрела на него. - Джейме, я... - начала она, но он приложил палец к своим губам. Он обернулся и, быстро взглянув в коридор, закрыл за собой дверь, оставляя только его и ее в полной темноте. - Никто не должен знать, что я здесь, - мягко прошептал он, подходя к ней. У нее было столько вопросов, но она не стала их задавать, чтобы не испортить момент. Не здесь, не сейчас. У них потом еще будет время для вопросов. Сейчас были только он и она, и она и он, и... - Я так скучала, - сказала она, в ее глазах было столько радости. Спустя три месяца она наконец была счастлива, она наконец чувствовала себя целой. - Точно так же, как и я, - улыбка на его губах была настоящей. Он наклонился поцеловать ее, и никто из них не сопротивлялся, соединяя губы в страстном поцелуе, полном настоящей любви, потому что какая еще любовь может быть более настоящей, чем их? Никто, даже боги, не мог разделить их сейчас, думала Серсея, когда он лежал рядом с ней в кровати, прижимая ее к себе за талию так, будто ему ее не хватало, хотя она лежала прямо рядом с ним. Как же ему ее не хватало. И как же она скучала по нему... - Почему же так долго? - плакала она, но это были слезы счастья. - Прости, Серсея, - он осторожно поцеловал ее в лоб. Сейчас они говорили шепотом. Не потому что боялись, что их могут услышать, о, нет, этого страха уже давно не было. Они просто не хотели разрушать эту атмосферу воссоединения, надеясь быть вместе навсегда. - Больше никогда не поступай так со мной, - всхлипнула она. - Я просто... Джейме, я люблю тебя... - Я тоже люблю тебя. В его голосе не было горечи, но этот тон был ей незнаком, будто говорил не он, а кто-то другой. - Пообещай, - она сильнее вжалась в него. - Пообещай, что ты так больше никогда не поступишь. - Обещаю, Серсея, - прошептал он, и когда они снова поцеловались, она успокоилась, удовлетворенная, поверившая в то, что, начиная с этого момента, так будет всегда, потому что она уже достаточно настрадалась и не собиралась отпускать его ни сейчас, ни завтра, никогда, потому что он был ее, она был его, так и должно было быть. Той ночью они занимались любовью, шептали друг другу какие-то слова, просто лежали под одеялами, голые, и ничто не могло быть идеальнее. Серсея думала, что ничто не могло испортить это, но Джейме знал лучше. И поэтому он не сказал ей, что как только взойдет солнце, он должен будет снова уйти на войну без всякой гарантии своего возвращения.