***
Младшему брату уже девять и приходится провожать его до самой "бесполезной и глупой" школы в районе, потому что бывший классный руководитель заметил, что мальчик он умный. — И почему я тебя провожаю? Почему мама, папа не могут? — ЁнГук не зол вовсе и даже немного рад, что ему доверяют брата, но как-то лень вставать каждый раз на полчаса раньше, чтобы успеть довести его и самому не опоздать. — Потому что ты мой хён! — в лицо дружелюбно прилетает подушка и всякое желание поворчать с утра отпадает. — Тогда ты должен убирать в спальне и приносить мне чай с кухни. — Мечтай. Я тебе ничего не должен. — И откуда родители достали такого брата?! — совершенно притворно и вообще с лыбой до ушей, интересуется старший, глядя на ворочающуюся туда-сюда растрёпанную голову. — Из этого, как его, не помню... — Что не помнишь? — Слово не помню! Я в твоей книжке за пятый класс читал. Онтогенез, что ли? А, не, не то. Из клетки, в общем, — ЁнДжэ уже надевает рубашку, приглаживая выбеленный воротник, и брат не понимает, как девятилетний мальчик может так спокойно говорить о рождении детей, умудряясь заниматься чем-то совсем параллельным. — Почему я это не помню? — Потому что ты свои книжки даже не открываешь? — ЁнГук уверен, что их перепутали и старшим должен был стать именно Джэ, но что-то пошло не так и получилось как получилось. Неправильно. В очередной раз поменять своё мнение по этому поводу приходится когда пытающийся позавтракать брат опрокидывает тарелку с кашей на брюки. Будто ему не девять, а всё те же пять. — Ты что, не мог аккуратнее есть? — А по мне похоже, что мог? — младший едва не плачет, ложкой сгребая со штанов кашу. Хочется сказать в ответ что-то, но, как и всегда, гордый брат одиноко уходит, чуть косолапя и хныча, потому что мать наругает за пятно. Догоняют лишь у ванной, оборачивая к себе, чтобы взбодрить, но встречая заплаканные глаза и глотая вдруг фразы. — Ещё кто из нас нюня. Я-то говорю нормально, — оба пропускают тот факт, что ЁнДжэ до сих пор, больше по привычке, старается не произносить "Р". ЁнГуку в пору обидеться на очередное колкое замечание, но почему-то он лишь и думает, что брат у него такой маленький и вообще его надо охранять за семью печатями. Даже от каши. Думает об этом настолько уверенно, что уж точно понимает, почему старший он, а не эта чудная голова. И напёрсток внутри как-то уменьшается и уменьшается в размерах, доходя едва ли до пылинки.***
Пятнадцатилетие родители разрешают отпраздновать в мультибане и радостный Гук только что не прыгает, по пальцам пересчитывая друзей, которых возьмёт с собой. Младший брат ни на что и не надеется особо, а потому, буркнув: "Расскажешь, как было", уже скрывается за дверями общей комнаты, решаясь сесть за какую-то там механику, потому что завтра контрольная, а в голове половина формул забыта. — ... А самым главным будет Бан ЁнДжэ! — Громогласно заявляет уже "взрослый" парень, хватая удалявшуюся тушку за ворот и притягивая для порции объятий. Вообще, ЁнГук их не любит, но не дарить такое своему вечно взлохмаченному собрату он не может. Тот как большой медведь на витрине — тянет и манит к себе, нагло и вообще без намёков подчиняя своему плюшевому величеству. Младшему никак не хватает воздуха рядом с хёном — почему-то лет до десяти он его так ни разу и не называл, зато теперь "хёнкает" каждый раз. Гук считает, что это потому, что он теперь вырос, а сам Джэ считает, что в этом слове просто букв меньше. — Ты пойдёшь со мной? — довольно прижимаясь сзади, как-то осторожно и с надеждой интересуется старший. Песчинка давно переросла во что-то более хрупкое и прозрачное, похожее на каплю родниковой воды, но бьющееся, словно внутри спрятана целая жизнь. Клетка, в общем, как когда-то говорил Джэ.***
Первые дни лета приходится встретить в одиночестве, потому что у мамы командировка, а брат умотал в лагерь. Последнее печалит особенно сильно, ведь и обнять некого, и не с кем поделиться своим ничегонеделанием хоть на минутку. У вошедшего в стадию раннего юношества Гука этого добра хоть отбавляй, чего не скажешь о младшем. Зато времени более чем полно, чтобы поговорить с собой на чистоту. Ну, так кажется. На деле оказывается, что это ни разу не просто и, наверно, легче покорить Эверест. То ли это потому, что кое-кто нашёл старую початую бутылку коньяка, то ли потому, что думать о младших братьях вообще ненормально. ЁнГуку всё ещё пятнадцать, а ЁнДжэ ещё даже не получил паспорт, но на детали уже чихать хотелось. — Наверно, — вслух думает он, — я просто становлюсь настоящим старшим братом, который заботится о младшем. А то, что у друзей не так, их проблемы.***
К шестнадцати уже есть чёткое осознание того, что проблемы, всё-таки, его, потому что брату до одури идут очки в золотой оправе, а несогласные с этим люди боятся встречать брата ЁнДжэ у школы каждое утро. ЁнГук, весь такой крутой, у которого уже второй год скейтборд форева — подаренный братом, кстати, — сам теперь ходит в очках, правда без стёкол, и торжественно клянётся обидчикам младшего, что стёкла он вытащил специально для того, чтобы вставить их в глотку им. Он и сам понимает, что это клиника, но идти туда не спешит, потому что не уверен в какой кабинет, да и вообще, может, сначала к священнику? Тем более что даже мама всё чаще поговаривает о своём переезде в зал, чтобы освободить большую комнату для занятий Джэ. — Классно тебе, она за тобой не следит так, — намекает младший на тройку в дневнике и на до сих пор заложенные от маминых криков уши. — Да уж, хорошо. У меня второе место в олимпиаде по химии, а она даже не знает. Я, между прочим, сам писал. — Сам, конечно же сам, — непослушные волосы в глаза лезут и ЁнДжэ часто моргает. В очках так забавно смотрится, что на душе даже теплеет. Будто перед его глазами золотистая дымка то ли пудра, а сам он, Джэ, весь сказочный и ненастоящий, но пухловатый слегка и косолапый. — Мой одноклассник недавно сказал, — вспоминая необычности брата, хён вспоминает и привычку не произносить "Р", — что ему непонятно, почему ты строишь предложения как-то странно и избегая слов. Я ему ответил, что это из-за нелюбви к букве "Р", а потом сам задумался... Почему ты говоришь так? Ведь умеешь же произносить всё, а всё равно игнорируешь как-то. — Ностальгия по детству, — не совсем точно, но уже в собственном стиле, в обход слову "привычка". — Когда меня догонишь, будешь продолжать говорить так же? — А я тебя не догоню. Ты ведь не стоишь на месте. Это физиология, — ему только четырнадцать, а он жмёт плечами на все ЁнГуковские шестнадцать и чёлку за ухо убирает, потому что падает на очки. Старший просит улыбнуться, чтобы разрядить обстановку, а капля внутри разливается океаном трепета и тепла.***
Собственное шестнадцатилетие ЁнДжэ решает провести как ему вздумается, уходя из дома без ведома и появляясь лишь во втором часу с обстриженными чёрными волосами и помятой чёлкой, то и дело облизывая разбитую губу. Алкоголем не несёт совсем, что странно, и ЁнГук вдвойне надрывается, перекрикивая, как он думает, давно замолчавшую мать и ругая брата на чём стоит свет, говоря о том, что волновался, что локти тут от неизведанности кусал, потому что кто-то забыл телефон, что предупредить надо было, вообще-то. Но кричать на заткнувшего уши младшего всё равно не выходит долго и ЁнГук замолкает, подходя ближе и пальцами вцепляясь в подбородок. Заставляет поднять голову выше, так, что сжатые губы невольно размыкаются, и в голове уже творится неразбериха, потому что мысли путаются и буквально сталкиваются между собой, заставляя метаться между желанием осмотреть ранку и просто полюбоваться полу-раскрытыми большими губами напротив. — Кто это так? — Неважно, — из рук вырываются, шипя почти грозно, и пытаются отвернуть лицо, искажённое раздражением. — Я спросил, как у тебя оказалась разбита губа, и я жду ответа. — Зачем тебе? — забота брата уже в привычке, но настроение не самое располагающее к задушевным беседам, тем более что шестнадцатилетие более, чем неудачное вышло. — Найти того, кто это сделал, и избить, — ЁнГук не то, чтобы страшный особо и чересчур сильный, но голос у него басистый и внушающий опасения по поводу его персоны. Да и доской, с которой частенько ходит прогуляться до соседнего парка, он неплохо так может врезать куда-нибудь по переносице. Оба брата это знают прекрасно, проходили. — Тогда я упал. — Не учили, что врать не хорошо? — Я не лгу, если ты знаешь настоящий ответ. Прежде, чем злой на кого угодно, кроме младшего, Гук опомнится, ЁнДжэ убирает руки с лица и уходит прочь, извиняясь за скандал перед мамой.***
Спустя ещё пару месяцев ЁнГук гордо хвастается званием совершеннолетнего, и младший брат, шаркая подойдя поближе, заваливается на диванчик рядом, кладя голову на колени и улыбаясь. Рука поглаживает колючие прядки, и ЁнГук в ответ улыбается, думая, не защекотать ли чертёнка. — Если ты теперь большой, то у тебя должен быть любимый человек. Он у всех больших должен быть. Он у тебя есть? — в пору было бы сказать "взрослый", но это как-то не в стиле. — С чего ты взял, что он у меня есть? Я же только-только вырос. — Ну, у тебя глаза блестят, как у влюблённого. И улыбка такая... довольная, что ли. Весь сияешь. Я угадал? — и у самого глаза светятся от нетерпения, потому что язык чесался спросить ещё очень давно, и вот он, момент. — Есть, — лицо становится счастливие, а вот пальцы, гладившие волосы, почему-то, впиваются в кожу. — Ну и кто он? — Кто — он? — Любимый человек, — не сказать, что ЁнДжэ держит брата за полоумного, но намёки на это есть. — Да какая разница-то? — Охота узнать, кто мог запасть в душу хёну. — Да есть один тут... — И кто он, кто? — по документам, может, парню и все шестнадцать, ведёт он себя точно как в детстве, лет эдак в пять. — А это он или она? Кто-о? Младшего то ли от безнадёжной улыбки ЁнГука разбирает, то ли просто любопытство внутри разыгралось, но остановиться уже как-то совсем сложно, и он даже садится на коленях, подпрыгивая в нетерпении и терзая за плечо. — Скажи, кто это? Он милый? Умный? Какой он, скажи! Почему ты не скажешь о чувствах ему? Или ей? Скажи, — быстрое восторженное бормотание сменяется осмысленными вполне вопросами, а азарт в глазах лишь подзадоривает, заставляя едва-едва сдерживаться, чтобы не попытаться защитить брата от себя самого, пряча в дальную комнату и запирая, пока внутри всё не утихнет. — Ну скажу я, что-то изменится? — Да всё! Это же подумать только: я буду знать, в кого влюблён ты! — Тогда ты можешь подойти к зеркалу, и посмотреть на того самого человека. ЁнДжэ с детства догадлив и умён, и даже сейчас в его голове задачка складывается донельзя быстро, выдавая вместо иксов собственное имя. — Ты не шутишь, хён? — Я на шутника похож, да? Я смеюсь? — океан тянет на дно, в ил, куда-то туда, где была раньше пыль, и Гук то ли захлёбывается, то ли просто кашляет дрянью из собственной души. Так долго копившаяся любовь вдруг обращается прахом в чьих-то глазах. — Я... извини, мне надо подумать... Я могу подумать над этим? — словно глоток чистого кислорода загнившему телу. — Конечно. Ты можешь думать, сколько тебе угодно, думай. Младший брат, почему-то, отвешивает поклон, и уходит, на цыпочках, не смея повернуться спиной, а внутри что-то так же, на цыпочках, подходит всё ближе и ближе к морю, с головой окунаясь. Наверное, это здравый смысл.***
К девятнадцати ЁнДжэ не меняется почти, только худеет сильно и выше становится, хотя рядом с высоченным братом это и незаметно совсем. Оба увлекаются своими делами, заботами: кто-то сутками за учебниками торчит, лохматую макушку высовывая из-под них не чаще двух раз за день, чтобы в туалет сбегать и покушать, а кто-то на скейте в соседнем парке катается, через все подряд лавочки прыгая и распугивая людей. — Хён? — Выбравшись, в очередной раз, из завалов, зовёт вставшего сзади брата Джэ. — А что будет, когда узнают? Он никак не может ответить брату взаимно, но не отталкивает никогда, потому что любовь эту в глазах видит и его жалость давит. Он даже позволяет себе целовать брата в щеку или нос дважды в день, а по вечерам, может, и посерьёзней, когда тот устал совсем и поддержать его хочется. И хоть понимает, что это не поможет никому, и даже наоборот душит, остановиться уже не может, потому что неглупый и видит, что делает этот наркотик, который старший лучше сквозь закрытые глаза, сквозь фальшь на губах принимать будет, чем откажется и вновь в клетке запрётся, один на один со своим безумием вновь утонет. — Тебе-то незачем волноваться. Пусть узнают, какое дело? Даже если бы ты делал больше, чем просто меня жалел, я бы тебя никогда не выдал. Я давно в этом тону. А Джэ думает, что они вместе тонут, потому что как бы он не пытался вытащить брата, тот уже слишком глубоко ушёл и не достать его так, поэтому легче просто за ним броситься было, и тонуть заодно, крепко, то ли по-братски, то ли как-то крепче сжав руку, чтобы не унесло по разные стороны. И тонуть, тонуть в одном на двоих океане ЁнГуковской любви.