Персона 4: Сердце всего. Часть вторая

             … всякий раз, когда она читала о каких-либо революциях, её ужасали полноводные реки крови, проливающиеся во славу свободы, идей и нового порядка. Насколько бы ни были благородны помыслы и справедливы лозунги, происходящее, в конечном счёте, сводилось к многочисленным казням и насилию. И это… страшно.       Но больше всего в своё время поразил её тот факт, что революция, в конечном счёте, дитя, пожирающее своих родителей. Все революционеры, те, кто стояли у истоков, у самых корней, заканчивали плохо. Когда она готовила к выпускному экзамену в средней школе мировую историю, чувствовала, как ей становится всё хуже и хуже с каждой строчкой, покуда она читала хронику французской революции. А в дальнейшем и русской и более малочисленных последующих. Казни — страшно. Расстрелы, разгоны демонстраций, тайное устранение оппонентов — чудовищно.       Она боялась крови и насилия, признаться по правде. Вернее, не совсем крови. Смерти, если быть точным. Смерть была для неё незнакомым, а оттого донельзя пугающим опытом. И потому тем более сжималось её сердце от того простого осознания, что в их маленьком городке произошло что-то настолько бесчеловечное и ужасающее — убийство…       Но сейчас, в этом раздрае, она вполне бы могла… убить. Это слово, такое простое, такое холодное… в нём ощущается какая-то скрытая хищная сила, очень опасная, навроде того, что ты чувствуешь, когда подносишь пальцы к огню…       Сатонака Чие… в тот день была хмурая погода: тучи то и дело заслоняли солнце, превращая день в сумерки, но дождя так и не случалось. Впрочем, для неё отзвучал уже не дождь — настоящая гроза, со сверкающими молниями и оглушительным громом.       Она бежала. Она бежала с горки, на которой находилась их школа; она не помнила, как она собралась, как она оделась, как она меняла обувь… просто в какой-то момент она почувствовала, как бешено бьётся сердце… и пришла в чувство. Ноги, до того негромко стучавшие по асфальту, сами собой замедлили ход.       Дыхание сбилось, капли пота струйками стекали по всему телу. И всё же, пусть оно и разогрето, на душе всё ещё звучали ледяным набатом слова: «Ненавидь дальше, мне всё равно…». Эти слова снова и снова ранили сердце, проворачиваясь в нём подобно ножам. Она знала, что слово могло убить, что всякое слово имеет силу. Но когда Чие ощутила это на себе…       Вздохнув, она подняла глаза в небо. Пасмурно. Туча, большая и серая, полностью заволокла небо. Ветер, недобрый, холодный и пробирающий, с силой задувал вниз. Сатонака опустила взгляд и просто пошла.       Один из порывов ветра принёс влагу; зябко. Тело отозвалось дрожью. На асфальте появились тёмные пятна. Больше, больше, больше… и вот уже и начался дождь.       Чие, сморщив нос и пробормотав что-то нелестное, прибавила ходу. Под разыгравшейся непогодой её толстовка все сильнее промокала, становясь тяжелее и холоднее. Но дождь, пусть и был неприятностью, не мог испортить её настроение сильнее, чем оно уже было испорчено. Напротив… он, скорее, слегка успокаивал своими ритмичными шумами и стекающей по голове дробью из капель.       Однако, перспектива продрогнуть, а вскоре и заболеть, не привлекала её: Чие перешла на лёгкий бег, своими кроссовками взметая волны в маленьких ручьях, спешащих к склону горы.       Дождь усилился. Он ещё не перешёл в разряд «ливень», но уже вплотную к этому приблизился, обрушив на землю неплотную завесу из крупных прозрачных градин. Как и всегда бывает при такой погоде, звуки стихают; не было слышно птиц, насекомых, только мерный стук и журчание. Иногда, правда, проезжали автомобили, добавляя к этой симфонии своё редкое соло.       Сатонака, спасаясь от этой напасти, отдала все силы в ноги. И снова, как всегда в таких случаях, она впала во что-то близкое к трансу: ты бежишь, не особо, в общем-то, задумываясь о том, как ты бежишь. Тебе это кажется естественным, точно дыхание; расстояние перестаёт играть роль, отходит на задний план. Остаётся только скорость, скорость…       Но даже забывшись, пусть на мгновенье, в беге, она не забыла этой ссоры. Она не забыла сегодняшнего дня, который рассёк её жизнь напополам. Возможно, будь она взрослее, опытнее, сильнее, мудрее, она бы просто посмеялась, позлилась, но отошла бы и не переживала бы долго из-за такой мелочи: ведь есть вещи гораздо более важные, нежели… внимание, дружба… любовь…       От этого слова, опасно прозвучавшего в мыслях, её сознание выпало из транса, и сразу навалились ощущения усталости, жгущего лёгкие воздуха и ударов бешено колотящегося сердца. Наруками… это слово в одно мгновение вызывало такие амбивалетные чувства: сладость, граничащая с помешательством, ненависть, тупая и холодная, ожидание, томительное и мучительное, страх, всепоглощающий и всеобъемлющий.       И вот, от той былой лёгкости бега не осталось и следа: чёрная и едкая злоба, ненависть снова просачивались в мысли, прокручивая ненавистный эпизод снова и снова. Предательство.       «Юкико…» — на лице девушки промелькнуло нечто болезное. И оттого она только более ускорилась, пытаясь убежать от жгущей сердце обиды. «Юкико… опять…» — ей хотелось разрыдаться; но вместо этого она только и могла, что бежать, покуда обида душила, душила почти что физически. Это чувство неудовлетворённой справедливости, эта… Зависть. Незаметная, скользкая и такая сильная, наподобие змеи, что, будучи потревоженной, распускает свой капюшон и обнажает клыки с ядом.       Город, такой знакомый, такой родной, такой привычный — словно бы теперь он был не для неё и не за неё, но против; словно бы в каждом домике, переулке и закутке ей виделась злая насмешка над её горем.       Она бежала; тяжёлое дыхание, пот, гудящие ноги… и тихое и подлое шипение на краю сознания «Ты ведь просто эгоистка… И ты ещё называешь себя чьим-то другом?..».       К тому моменту, когда она дошла до своего дома, дождь уже давно прекратился: на большее, чем немного намочить асфальт и обрызгать незадачливых пешеходов его не хватило. Впрочем, Сатонака Сачико*, открыв дверь с кухни, чтобы встретить дочурку, удивлённо распахнула глаза на кого-то невероятно мокрого, взлохмоченного, злого, что лениво и неохотно отбивалось от большого лохматого пса, сидя на полу. Собственно, на лай женщина и среагировала, выйдя в прихожую.       Небольшая комнатка, «предбанник», со ступеньками и галошницей, обклеенная обоями нежно-зелёного цвета. Небольшой колокольчик, висящий прямо над входом с красными шнурками; ну и конечно же её дочь, в обнимку со своим лохматым, пусть уже не совсем молодым другом.       Собака, виляя хвостом, пуская слюни и активно облизывая языком Чие, выражала всю сердечную радость встречи. Да, повалив хозяйку и навалившись на неё всем телом; на фоне такой большой псины школьница смотрелась чуть ли не карлицей.       — Да слезь с меня уже, Почи*. Слезай!.. — пробурчала Сатонака младшая, покуда её лицо самым натуральным образом «умывали».       Однако, несмотря на все старания девушки, пёсик слезать не собирался, а, радостно скалясь, только продолжал облизывать Чие с прежним усердием.       Между тем, она заметила свою маму: немолодую на вид женщину с длинными чёрными волосами и в бежевом фартуке, довольно худую и статную, которая выразительно улыбалась, сцепив руки вместе где-то в районе пояса.       — Я вернулась, — виновато почесав макушку, пробормотала Чие.       — С возвращением, Чие.       Карие глаза матери донельзя внимательно смотрели на дочь; Сатонака младшая даже почувствовала себя неуютно, настолько пристально за ней следили; неужели?..       — Ты сегодня рановато, Чие-чан.       Впрочем, вот она уже снова посмотрела на Почи, который, нализавшись вдоволь, не менее радостно сполз с хозяйки и завилял пятой точкой, поглядывая то на маму, то на дочку.       — Я не успела пока ещё всё приготовить для тебя… Не сходишь ли тогда пока с Почи? Я пока доготовлю обед.       Чие, не сдержавшись, слегка помрачнела лицом, покосившись на довольное жизнью животное, которое, услышав заветную формулу «гулять» (или один из несколько его аналогов), начало суетиться и того больше.       — Да, мам, сейчас, схожу.       Голос дочери звучал слегка глухо и удручённо, в то время как её глаза бегали; брови Сачико сами собой нахмурились.       — Что-то случилось, Чие?       — Нет, ничего, мам, всё хорошо.       Девушка приложила максимум усилий, чтобы её голос не дрогнул. И всё равно что-то её выдало; в глазах Сачико появилось подозрение; они сощурились, покуда губы чуть поджались. Пальцы сами собой её сцепились в кулак.       Чие начала активней собираться на выход: цепляла на толстую шею пса ошейник, переобула обувь, забросила сумку на шкафчик возле входа. И, вот она уже, намереваясь уходить, развернулась, занесла ногу над порогом…       — Чие, если что-то случилось — скажи мне, пожалуйста?.. — в голосе Сачико прозвучала скрытая мольба, хотя, вероятно, она пыталась произнести фразу как можно обыденнее.       Девушка замерла, покуда поводок стремительно натянулся. Собака, уже выбежавшая на улицу, обнаружив, что хозяйка не торопится, обернулась и грозно тявкнула, призывно помахав хвостом.       Чие медленно повернулась назад.       В глазах матери, провожающих её, она явственно ощутила тревогу. Девушка моргнула и отвела взгляд куда-то в бок.       — Да, мам, обязательно. Просто устала, не переживай.       …однако, они обе знали, что это ложь. Точно также, как и много лет назад…       — Чие, твои волосы!..       Этот испуганный, почти истеричный крик; этот ужас матери, которая налетает и прижимает её к себе; её дыхание. И твои слёзы, которые никуда не делись, но которые… ведь принцы не плачут, верно?.. Даже несмотря на то, что…       — Мам, всё хорошо! Я просто решила стать настоящим принцем и поэтому постриглась! — ты стараешься улыбнуться максимально радостно и широко.       — Кто это сделал, Чие?.. — однако мать знает, знает… и её надорванный голос от истерики стремительно переходит к шипению, ярости.       Тебе становится страшно, страшно как никогда.       Мать уселась перед тобой и пристально смотрит в глаза.       — Кто это сделал, Чие?..       — Это была я, мам, я же тебе сказала!..       …однако это была ложь. Горькая, удушающая и противная…       — Хорошо, Чие. Хорошо, выгуляй этого обормота, чтобы он не доставал отца потом. А пока я приготовлю тебе курицу!       …впрочем, они обе принимали эти правила игры. Сачико вновь заулыбалась, превратилась в приветливую домохозяйку; Чие постаралась ответить тем же.       — Да, мам. Скоро вернусь. Ушла!..       …и только дочь скрылась за порогом, её улыбка померкла. Женщина, тяжело вздохнув, продолжила вглядываться туда, вдаль, где скрылась Чие. Её губы что-то шептали: что-то донельзя неразборчивое…       Постояв так некоторое время, она молча пошла на кухню.       Прогулка по Инабе, залитой солнечным светом (тучи потихоньку покидали их прохладный край), слегка привела нервы в порядок. Вернее, прогулка-то была самой обычной, но вот Почи… Даже если ты был очень зол и очень грустен — собака никогда не даст тебе хандрить очень долго. Да и трудно оставаться хмурым, когда к тебе лезет этот вечно слюнявый, вонючий, но невероятно добродушный четвероногий друг.       Во всяком случае, боль, до того стучавшая набатом, чуть утихла. Настолько, что она даже находила в себе силы улыбаться, глядя на псину; для этого нужно было всего лишь забыть, забыть одно маленькое и неприятное обстоятельство…       На самом деле, Чие чувствовала себя разбитой. Больше всего ей сейчас хотелось закрыться в своей комнате, завалиться на подушку, после чего лежать, лежать, лежать!.. И тихо размышлять над тем, почему, почему, почему всё сложилось так?..       Она ведь… старалась быть для неё лучшей подругой, верно? Она ведь… не эгоистка?.. Правда же?.. Конечно она не эгоистка! Она всегда помогает своей подруге в беде, как, например, с Почи! Или тогда, с парнями! Нашёл же Наруками время вмешаться, козёл!..       …или же он всё-таки прав?..       Вздохнув, Сатонака замедлила шаг, после чего огляделась по сторонам, не забывая крепко-крепко держать пса за привязь; а то бывали прецеденты… Она возвращалась через торговый район; как никак, исторически, это была основная магистраль, таковой она и осталась. Если ты хочешь куда-то попасть… тебе так или иначе придётся пройти через эту улицу.       И она не была центральной с точки зрения географии, даже, скорее, слегка на отшибе. Однако, как ни крути, как ни старайся, но всё равно путь твой будет пролегать через это место; исключение составляли те, кто жили по другую сторону реки Тацуме, но там, фактически, был уже другой город.       Чие сейчас шла мимо часовенки Инари с ториями; и, как иногда бывало, она притормаживала перед этим местом, вглядываясь в сторону храма; любопытно, но она практически всегда оказывалась здесь в тот час, когда её терзало сомнение. И было ли то неделю, год, месяц назад…       Её накрыла волна ностальгии: казалось, будто бы она снова стала мелкой шкеткой, которая с Юки и Ка-куном исколесила все окрестности Инабы в поисках приключений; иногда даже опасных, но всегда очень весёлых и безумных. И тьма будто бы отступала от её сердца и…       На тебя смотрит странная тётя. Странная она потому, что ты её тут раньше не видела. И одета она как-то непривычно: красные хакама, белое хаори, чёрные волосы убраны назад в тугую косу и переплетены лентой… мико?.. Но, пожалуй, самое странное было в глазах: они были зелёные. Откуда ты могла знать, что такой цвет бывает в жизни, а не в аниме?..       — Так и будешь на меня смотреть, малявка?.. — у незнакомки дёргается бровь.       В руках она держит метёлку, которой, видимо, прибирается во дворе святилища.       Ты оглядываешься. Юки снова предложила играть в прятки, а тебе опять выпало водить. Нет, ну что за невезуха! И ведь честно разыгрывали места в «Камень-ножницы-бумагу», а ей в который раз не везёт! Надоело!       Тётя хмурится, машет правой рукой, пытаясь обратить на себя внимание.       — Слушай, мелкая, не свалишь отсюда, я за себя не отвечаю!..       Ты, посмотрев в эти глаза-изумрудики, показываешь язык.       — Попробуй догони, злая бабка!       — Ах, ты!..       …последующие полчаса разъярённая жрица метлой гоняет тебя по двору храма, покуда ты, с дикими воплями, пытаешься от неё убежать.       Чие потёрла макушку. Да-а, крепко ей тогда влетело.       «Интересно, куда она всё-таки потом переехала, эта мико?..»       Так и не придя ни к какому ответу, Сатонака, восстановив душевное равновесие, возобновила путь домой; а то Почи весь извёлся, пока она вглядывалась в тории храма.       …и всё-таки, день не задался. Сейчас, сидя в своей комнате и сверля взглядом боксёрскую грушу, Чие не могла прийти к окончательному решению, кого же всё-таки винить, что всё прошло так дерьмово?..       Обед, несмотря на все старания её мамы, прошёл в гнетущей обстановке: и если пёс, счастливый и довольный, трескал курицу из своей «царской» миски, (Чие иногда думала, что он ест больше, чем все члены семьи вместе взятые), то сама девушка… очень нехотя наворачивала. Да, «нехотя наворачивала», вот таким оксюмороном можно было описать это действо. Достаточно сказать, что обычно это происходило по разряду «глоть-глоть, ням-ням, добавки!», в то время как сегодня…       Сатонаке младшей просто ничего не лезло в горло. Как бы ни был вкусен соус, как бы божественно ни таяло во рту мясо, с его слегка карамельной корочкой, как бы оно не сочеталось с рисом… и даже то, что на столе в качестве напитка стоял так любимый Чие апельсиновый сок, делу не помогало.       Она ела, ела много, активно работала челюстями, причавкивая, как и полагается в таких случаях, нахваливала материнскую готовку, но делала это совершенно без удовольствия. Любой обжора знает: еда создана не только и не столько ради того, чтобы насытить и напитать тело, но ради того, чтобы ощутить это экстатическое чувство наслаждения.       Кусочек раз. Кусочек два. Переживать, ощутить всю гамму вкуса мяса… и не насладиться ей. Пожалуй, для школьницы это было наихудшим наказанием. Ибо даже здесь, посреди тихого семейного обеда она слышала это ненавязчивое… «Эгоистка… Ненавидь дальше…».       Сачико не подавала вида, что как-то заметила состояние дочери; но, ненавязчиво, она пыталась как-то развеселить ту, вывесить их хмурого состояния. И, надо сказать, Чие была благодарна матери за такую деликатность: иначе она могла бы снова сорваться и взорваться. Но это напряжение так и летало в воздухе; казалось, достаточно малой искры, чтобы полыхнуло пламя.       Поэтому, они обе тайно вздохнули с облегчением, когда этот «обед-на-иголках» закончился, и Сатонака младшая смогла ретироваться в свою комнату.       И здесь она, наконец-то скинув с себя уличную одежду и переодевшись в домашнее (чёрные спортивные штаны и зелёная майка), смогла наконец заняться тем, что всегда успокаивало нервы: бить боксёрскую грушу. Да, посреди её комнаты висела такая. Ух, сколько же в своё время из-за неё скандалов было!..       — Я сказала нет!       Ты прижимаешь ладони к ушам, от греха подальше. Да, когда мама не в духе, она может. Ты вздыхаешь, после чего смотришь на папу. Тот предательски прикрывается газетой, мол, решайте сами.       — Мама! — ты ставишь руки в боки. — Я хочу, чтобы у меня была боксёрская груша! Вам даже не придётся платить, я отложила с подработки!       Мать хмурится, складывает руки на груди и притоптывает мыском. Тоже косится на отца. Тот продолжает прикидываться ничего не значащей ветошью. Мама испускает вздох, бормоча себе что-то под нос. Снова уставляет взгляд на тебя.       — Нет, Чие, и это моё последнее слово!       Ты набираешь воздуха в грудь для ответа, а она, между тем, продолжает:       — Я рада, что ты у нас спортивная, подтянутая, но я категорически против боксёрской груши в твоей комнате! Это не та вещь, которая должна интересовать девочек твоего возраста!       Возмущение в твоей груди уже не просто кипит, оно клокочет и рвётся наружу.       — Мама! Это моё дело, что и как будет у меня в комнате! — ты повышаешь голос.       Мать на это, тем не менее, отвечает не менее эмоционально, даже подаётся вперёд:       — Да, молодая леди, это ваше личное дело, но не забывай, что ты пока несовершеннолетняя и это мы за тебя отвечаем! Кроме того… — на её лице мелькает боль. — Представь, если у тебя будет парень и ты приведёшь его к себе в комнату — что он подумает, увидев её?! Он же испугается!..       — А это уже моё дело!.. Может, я бы хотела умереть старой девой!..       Чие вздохнула, после чего смахнула со лба пот, после чего ещё раз грозно посмотрела на грушу, которая, качаясь, жалобно скрипела после серии яростных ударов. Хорошо ещё, она была установлена с учётом «дурной» силы девчушки. А то, было бы… неприятно, если бы та упала и рассыпала песок; впрочем, по ощущениям, сегодня школьница немного перестаралась. Вон, ноги так и гудели, руки, опять же…       Ясное дело, что профессионал бы схватился за голову от того, как девушка использовала этот инструмент; другое дело, что ей было сейчас абсолютно всё равно. Да, хотелось… убивать.       Пока же Сатонака решила, что неплохо было бы принять душ, после чего сесть за учебники; учёбу же никто и никак не отменял, верно?..       Первым на очереди предметом стала история. Вообще это был тот предмет, за который девушка боялась больше всего ввиду предстоящего экзамена.       Даты, какие-то люди, события, которые случились лет неизвестно-сколько назад — всё это вообще не было её коньком. Да, она могла сносно разбираться в канджи, связать два и более слов в эссе на тему классической японской литературы, но история давалась тяжело; хуже было только с философией и греками (римлянами), но в них она уже более-менее ориентировалась, а вот история… хуже всего то, что приходилось, по факту, учить 2 истории: родную, японскую и… эту, мировую. Со всеми этими королями и крестовыми походами, революциями, открытиями и кучей, просто кучей всяких разных дат. Правление Людовика хренадцатого во Франции, династия Тюдоров в Англии, пара строчек о испанских, голландских, датских и русских царях — по мнению Чие, именно так и выглядел ад. Даты, даты, даты — просто великое множество дат, не вставив которые в свой ответ, ты, товарищ, потеряешь свои законные баллы. «Потому что ненаучно!»       Иногда школьнице хотелось проклясть науку. Останавливало то, что, вероятно, кто-то это уже сделал до неё.       Она уже битые два часа конспектирует ход революции в России в начале двадцатого века. Софуе-сенсей говорила, что революции и двадцатый век в мире — одни из центральных тем этого года. И легче вот ни капли не становилось. Имена русских по треклятости умудрились переплюнуть даже греческие. Попытка осознать, что скрывается за загадочным «Джугашивири*» (м, почему это звучит как имя индийского бога?), привели её к грузинскому языку и Грузии (а причём здесь Америка, дело же в России происходит?)*, после чего мозг предпочёл отключиться и, не подбирая более замысловатых ассоциаций, механически воспринимать загружаемый в него материал.       Работала девушка, по привычке, на кровати; ясное дело, что писать так было не очень удобно, но Чие это вполне устраивало. И, обложившись книгами и энциклопедиями, она, высунув язык, упорно грызла гранит науки.       Между тем, скрип ручки по бумаге казался таким умиротворяющим, таким убаюкивающим… солнышко ещё припекло…       Очнулась она где-то под ночь; во всяком случае, уже стемнело, когда она подняла свою макушку с мятой тетради и проморгалась. Лениво уселась на корточки, отложив в сторону завал из учебников и книг. Потёрла глаза. Достала телефон и посмотрела на время:       20:44, 18 апреля (понедельник)       В самом верху экрана было уведомление о сообщение. Чие лениво раскрыла его парой щелчков кнопок.       От кого: Юки       Чие… я знаю, что возможно я пожалею о том, что напишу сейчас, но я не хочу, чтобы между нами оставалась какая-то недосказанность. То, что произошло сегодня — чудовищно. Я… мне… мне страшно осознавать, что могло бы приключиться, если бы… Я не очень сильна в словах, ты это знаешь, Чие, но я хочу тебе сказать: мне страшно. Я боюсь. Тебя.       Пламя, до того, казалось, стихшее, медленно начало разгораться в груди Сатонаки; она выпрямилась, сонливость с её лица слетела, в медово-карих глазах появился отблеск чего-то недоброго. Её зубы сами собой чуть оскалились.       Возможно, я даже больше виновата в произошедшем чем ты, Чие. Может, что-то я не так поняла, может, я что-то не так сказала… но мне больно, мне больно, Чие.       Сегодня я осознала, что, вероятно, нам стоит взять небольшой перерыв в нашей дружбе; я не хочу ранить твои чувства своим присутствием, Чие. Во всяком случае до тех пор, пока мы не разберёмся в них.       Наруками был не прав, когда вмешался, я думаю. Но… и ты была не права, Чие, что стала так агрессивно нападать на него. И… за что, Чие? Почему я?.. Почему меня?..       Руки девушки сами собой сжались в кулаки. Сильно и с хрустом, аж до выступивших вен.       Я ведь… В любом случае, мы с тобой не сможем часто видеться в ближайшее время. Гостиница, ты сама знаешь. Она… она ведь требует ухода, верно?..       Так что, помирись с Наруками-саном, пожалуйста, Чие. Вы ведь… оба не хотели сказать, то, что вы сказали?.. Я понимаю, что это будет сложно, но, если надо, я отойду в сторону, ведь из-за меня всё получилось, верно?..       Где-то внутри Чие рождался крик; она не понимала, чем он был порождён, почему он появился, однако ощущала, будто бы эти слова, извиняющиеся, сбивчивые, задевают что-то глубоко и глубоко внутри.       Чие… я надеюсь, что мы сможем… переступить через это непонимание, это ужасную ссору, обиду… но пока я хочу побыть одна. Чие-чан, не ищи со мной встречи, хорошо?.. Мне… нужно… обдумать столько вещей.       Прости, если я что-то не так сказала, что если я что-то сказала слишком косноязычно… но прощай.       Абонент «Юки» добавил вас в чёрный список       Некоторое время Чие молча и тупо смотрела в телефон. Затем, дрожащими пальцами, набрала номер. Ничего. Ничего…       Очень медленно она поднялась с места, всё ещё продолжая вглядываться в экран, снова и снова перечитывая строчки. Её губы дрожали, а в зрачках, в которых отражался экран было…       Снова села. Захлопнула раскладушку, после чего уставилась в темноту комнаты.       Минута, другая. Тяжёлое дыхание, влага, блеснувшая в глазах. Тишина. Тишина. Тишина…       — ДА ЧТОБ ТЫ СДОХЛА, ЮКИ!       …как внезапный крик прострелил ночной покой. Чие, с зарёванным лицом, приземлилась на подушку, уткнувшись в неё, после чего тихо захныкала.       Ночное небо было прекрасным в тот день. И, хотя мы и говорим «день», как та единица, которая обозначает отрезок от полночи до полночи, но это всего лишь условность восприятия, доставшаяся нам от предков; точно так же, как говоря «Доброй ночи», мы желаем доброго сна человеку, в то время как «Добрый день» — приветствуем его. Но почему нам так сложно представить, что всё может быть наоборот?..       Всё потому, что человек — существо дня.       Однако есть и те, кто обитают и в самой тьме и глубине ночи. Те, кто засыпают с рассветом и просыпаются с закатом; те, кого издревле ассоциируют с ужасом ночи. И они…       — ДА ЧТОБ ТЫ СДОХЛА, ЮКИ!       Тихий звон чего-то, напоминающего цепи. Почти неслышный, на границе восприятия…       Да будет так.       Птица испуганно взметнулась в небо с облюбованной ей ветки, усиленно работая крыльями.       Гладь телескопа уже практически стала нормальной; волны и искажения, которые стелились по его поверхности потухали. Чие, набрав воздуха в грудь, сделала шаг вперёд. Осмотрелась.       Никого. Даже удивительно: золотая неделя, казалось бы, люди должны толпами сейчас ходить по торговому центру… ан нет: этот отдел отличался поразительной пустотой. Возможно, в том были виноваты цены?..       Чие замерла перед самым телевизором. Снова сделала глубокий вдох.       Её руки дрожали; дрожали так, как они не дрожали никогда в жизни. Дрожали так, как они не дрожали даже на финальном экзамене в средней школе, когда ей достался вопрос про эпоху воюющих кланов.       — Я… спасу тебя, Юки, — желая придать себе смелости, она произнесла эти слова.       Они прозвучали пошло и неестественно. Девушка убрала руку от телеэкрана и вгляделась в это чёрное зеркало, которое сейчас отражало ей саму себя.       Короткие волосы превратились от пота в набор потных сосулек; в районе шеи всё было влажно и мокро. Со лба стекали солёные капли…       Она достала телефон, после чего открыла список сообщений, ещё раз прочитала последнее сообщение подруги. Потом снова посмотрела на своё отражение.       — Я… та ещё засранка, верно?.. — обратилась она сама к себе, всматриваясь в отражение. — Я ведь… могла что-то сделать, могла изменить… но я просто стояла в стороне.       Молчание. Перевела дыхание.       — Возможно, я действительно эгоистка, как ты и сказал, Юу, — её лицо болезненно скривилось. — Но… Юки, я спасу тебя. Не потому, а вопреки. И это — моё решение.       Её рука коснулась поверхности. Ничего. Однако, когда она посильнее нажала на неё, то гладь немного, пусть и неохотно подалась. Навалившись всем телом, она наконец провалилась в телевизор. И исчезла. Как будто бы никого здесь и не было.       — Мне показалось, или я кого-то слышал здесь?..       Впрочем, спустя пару минут внутри показался юноша в кепи и плотном пальто. Он вошёл внутрь, окинув помещение взглядом. Особое внимание он уделил камере, которая висела в углу комнаты; подойдя к ней вплотную, парень внимательно осмотрел её снизу.       — Значит, два месяца уже сломана, да?.. И никого даже не волнует… — пробормотал он сам себе под нос. — И это в отделе электроники, где имущества на несколько десятков миллионов йен, — повертел головой по сторонам. — Или я чего-то не понимаю, или кто-то очень неплохо на этом нажился…       Тишина была ему ответом.