Двое

Она прекрасна. Солнце вызолотило ее всю. Пушок на руках. Песчинки, приклеившиеся к узкой обнаженной полоске кожи между шортами и мятной футболкой. Полуоблупившийся вишневый лак на ногтях. Веснушки и родинки. Особую винно-лиловую прядку волос за ухом. Ее силуэт, ее тень, даже ее смех. Она вся - дитя воздуха, призрак, миф, наполненный тягучим янтарным медом моих снов. Она - песня, симфония и в то же время дикий ритуальный мотив. Она - Венера, рожденная из солнца, пены морской и тихого урчания ангелов. Она бегает по пляжу, с глухим стуком вонзает пятки в песок. Размахивает руками, запрокидывает голову, смеется. Ее смех - игристое вино, тихий рокот океана, угрюмый гром майской ночью. Поворачивает ко мне свое лицо, освещенное и будто бы освященное, на губах танцует улыбка. Ох уж эти губы! Мягкие, размытые, будто бы нарисованные пастелью. Трещинки, каждая из которых могла бы стать границей между адом и раем. Она вечно ускользает от меня, вечно где-то впереди, а мне никак за ней не угнаться. Я опустился на берег у самой кромки океана и смотрю, как она пытается поймать крабов. Бегает от одной ямки до другой, шумно возмущается, сердито хмурит брови. Она похожа на жизнерадостного золотистого ретривера. Она - жемчужина, случайно найденная мной среди остовов затонувших кораблей и чернильных осьминожьих царств. Волшебная фея, потерявшая крылья, но сохранившая невесомость. Устав, она присела рядом со мной и положила голову мне на плечо. Ее дыхание щекочет мою ключицу, и мне кажется, что мой пульс сместился туда - в эту маленькую хрупкую косточку. Будто бы сама моя жизнь, ее робкое биение, переметнулась из сердца выше и левее. - Почему люди лгут? - она перебирает нервными пальцами мелкие камушки и смотрит в небо. - Потому что правда ранит, - глажу ее волосы. Вдыхаю ее, пью, смакую. Она - горячая и пахнущая солнцем, впитавшая в себя этот день с его морской солью и зноем. Она - горячий апельсиновый глинтвейн с палочками корицы и звездочками гвоздики, со специями и выдержанным вином. - Как правда может ранить? Она же прекрасна. - Многие прекрасные вещи ранят. Или даже убивают. - Я красивая? - поворачивается ко мне и вглядывается в меня с беспокойством, будто в поверхность беспокойного озера. - Очень, - сглатываю. Тысячи осколков врезаются мне в сердце, и мне мучительно больно говорить. Одно короткое слово словно растягивается на несколько минут, а с последними его звуками у меня на губах готова выступить смешанная с кровью пена. - Хмм, действительно. Больно. Болит, - прижимает руку к груди с каким-то детским удивлением, - Знаю, что ты не врешь, но все равно больно. - Удивительное свойство правды, - обнимаю ее и прижимаю покрепче. Тишина, повисшая между нами, уютная и теплая, как плед из мягкой шерсти. Это самый замечательный вид тишины. Тебе не обязательно высказывать свои мысли вслух, они сами курсируют между вами какими-то удивительными импульсами, словно воздушные потоки, из виска в висок, из сердца в сердце. Вы поневоле впитываете друг друга, а ваши сознания в постоянном диалоге. Нет, даже не в диалоге. В созвучии. Я знаю, о чем она думает. Она всегда об этом думает. - Люди ненавидят нас, потому что мы другие? Отстраняюсь. Качаю головой. Смотрю на нее. Мягкие волосы, изгиб шеи, влажный след от языка на нижней губе. И шрамы. Отвратительные, прекрасные. От левой брови через все лицо к правому уголку рта. От правого - к левому. Они легли на ее лицо крест-накрест, располосовали, разрезали, вскрыли поры и клетки. Ее лицо - будто бы живот препарированной лягушки. Ее лицо выглядит так, будто бы она с размаху врезалась им в колючую проволоку. Эти шрамы бугрятся, как волнорезы на песчаной отмели, вздуваются на ее коже, как парус в шторм. Люди такие глупые. Думают, что эти шрамы уродуют ее. Я смотрю на нее, и мне кажется, что солнце у нее внутри настолько огромное и горячее, что по-другому просто не могло быть. Ее телесная оболочка не выдержала и лопнула, треснула, разорвалась. И теперь на месте прорыва эти шрамы, как поцелуй солнца, как печать жизни. Эти шрамы - следы яростной схватки с судьбой. Только они вывернуты: у всех они внутри, на душе, а у нее снаружи. Я не просто смотрю на нее, я ее вижу. Она отвечает мне прямым и твердым взглядом. Именно из-за этого взгляда люди не жалеют ее, а избегают. Смотри она, словно побитая собака, - и она бы купалась в жалости. Но мы оба знаем, что жалость унизительна. Она касается моей пустой глазницы пальцами, которые только что пересыпали, пропускали через себя песок. В этом однозначный плюс - руки мыть не обязательно. - Люди ненавидят нас, потому что они другие.