21 декабря

      В дымоходе что-то зашумело, и прямо на верхушку всей зеленой конструкции вывалилась жирная лягушка с салатовым елочным шариком в лапах. На миг ее пупырчатая спина приобрела очертания человеческого лица, так что елка стала похожа на кикимору, но вскоре все исчезло. Квакнув хриплым басом, лягушка установила шарик сверху, а сама спрыгнула на пол и скрылась в темном углу. — Вот и елочка готова! — пропела бабка, отодвигая грозящую развалиться зеленую конструкцию к стене. — Побежала я. Ты тут и без меня разберешься. Все дела, дела… Сегодня Санка зайти должна была, чай гонять.       Старушка задернула пестрой шторкой шкафчик с банками и колбами и обернулась. — Ты будь осторожна.       Я кивнула и подавила вздох. Темный, прогнивший насквозь домишко вызывал ужас, и, хотя просидеть здесь пару часов в одиночестве было не так уж сложно, я с затаенной печалью ожидала ухода бабки.       Дверь с пронзительным скрипом захлопнулась, затихли удаляющиеся шаги. Я стояла в середине темной, грязной комнаты, захламленной всевозможной дрянью. Помещение было узким, повсюду царил смрад. Я огляделась: за моей спиной давно уже не белая и даже не серая печка, из которой и вывалилась та странная огромная лягушка. Кстати, где она? Кажется, из не освещенного угла блестят два ее белых глаза. Слева и справа от меня всевозможные полки, стеллажи, шкафчики, в них сплошные колбы и банки. По поводу их содержимого тоже все ясно: зелья, яды, настойки. Об этом даже не стоит спрашивать бабку — все и так на лбу написано у нее и у ее квартирки. Передо мной, в противоположном конце узкой, вытянутой комнаты — крошечное окно. За ним ночь, мрак. Выглянуть наружу постыдно трушу. Почему — сама не знаю. Ну и черт с ним…       Продолжаю разглядывать колбы. Делать-то мне больше нечего, а бабка вернется лишь к утру. Прибраться бы здесь, но нет, не стоит. Во владениях бабки трогать что-либо — себе дороже. Что же она держит здесь? Хоть бы надписи были. Ни одной нет! Неужто наизусть помнит, где что?       Вдруг между банок будто появляются контуры человеческого лица. Показалось? Ну конечно, показалось! Устала бояться — слишком много здесь непонятного, неизвестного. А ведь правда, из темноты на меня уставились два ярких прищуренных глаза. — Бабку ждешь? — голос скрипучий, задиристый, но прямой. — Не боишься?       Не отвечаю. Молчу. Из-за стеллажа выплывает какое-то человекоподобное черное существо, потягивается, с наслаждением щурясь. — Столько лет с этой полки не слезаю, кости ломит! То бабка дома сидит, а как ее нет, так Санка тут как тут! Подлюга! Даже погулять, размяться некогда! Ну, слава богу, все разошлись, нет никого!       Молча стою, слушаю. Что мне еще делать? Существо бросает на меня взгляд стреляющих молниями глаз. — Ты не в счет. Ты не наша, не здешняя. А что, неужто еще долго никого не будет? — в словах сквозит неподдельная радость. — Санна должна зайти. — Санка?! Ааа!       Существо издает какой-то жуткий звук, смысл которого определить невозможно, и делает круг по комнате. — А что, она блондинка?       Я хмурюсь, пытаясь понять смысл вопроса, пожимаю плечами. — Я спрашиваю, цвет волос у нее какой? — поясняет оно. — Понятия не имею.       Я вдруг понимаю, что образ Санны совершенно стерся из моей головы. Остались лишь ее глаза, подленькие, зловатые, высматривающие, где что плохо лежит, где что происходит. — Эх… — отмахивается существо. — Сейчас бы чаю… С вареньем…       Мысленно соглашаюсь с ним. Как-то уж очень промозгло… Хлопает дверь в сенях. Неужто бабка так рано вернулась? Нет, не может быть. В комнате появляется голова Санны, обрамленная черной короткой стрижкой. Так вот какие у нее волосы! Черные! И глаза такие же черные и узкие, будто стриженые. — Я вам гостинцев принесла, — лепечет она, продолжая стрелять глазами.       В руках ее поднос. На нем чай, печенье, виноград… Виноград зимой достала! И варенье. Чай с вареньем! Будто мысли читает! Мало ли что она там еще начитала… — А бабушки-то дома нет, я смотрю… Ай-яй-яй, жаль-то как! Я же давно зайти к ней собиралась, ай-яй-яй!       Будто бы она не знала, что бабка ушла! Я изображаю на своем лице наиболее приветливое выражение и принимаю из ее рук поднос. — Ой, спасибо, Саночка! Как же мне тебя отблагодарить?       Она отмахивается. В глаза не смотрит. Пятясь, отступает к выходу. — Ничего не нужно! Что вы! Ничего! Ничего не нужно!       По пути она незаметно прихватывает пару старинных ложек. Я-то вижу! Воровка! Ну да черт с ней, не хочу связываться. Снова хлопает дверь, а мне кажется, что я все еще слышу ее лепет: — Ничего не нужно! Ничего!       Оглядываюсь по сторонам. Куда же делся мой новый знакомый? Только что здесь стоял, а Санка вошла — исчез! А, нет! Вон он, прижался к черной стене, а черное на черном и не видно. Лишь глаза блестят, сияют, будто посмеиваются. Как это Санка его не заметила? Она ведь все видит, все замечает. — Ты-то Санку любишь… — бормочет он. — В смысле? — Идем в кухню скорее! Чай пить.       В крошечной, грязной, зато светлой кухне многое проясняется. Он человек! Не зверь какой-нибудь, не существо, а человек. Такой же, как бабка и Санна. Да и не такой уж черный, как мне показалось, а обычный. Просто в тени прячется. — Ты-то Санку любишь… — снова повторяет он, наливая в кружку кипяток. — И она тебя любит…        Я едва не давлюсь горячим чаем. Мой новый знакомый отчего-то вызывает у меня доверие, но его слова далеки от правды. — Санна меня ненавидит. — Да ладно? — он не на шутку удивлен.       Я киваю. — Да, она всем сердцем меня ненавидит. И караулит с ножом в каждом углу.       Он отталкивает кружку. — Дура! Что ж ты ешь с подноса, который она тебе дала?! Притащила смерть на блюдечке!       Я отрицательно качаю головой. — Еду она не отравит. — Это почему же? — Ей надо самой. Своей рукой. Зверски. Жестоко. — Тогда с какой целью она тебе это все приволокла?        Я пожимаю плечами. — Зад лижет. В доверие втирается. На «вы» меня называет, видел? Вещи крадет…       Он недоверчиво вскидывает бровь. — И ты не боишься так жить?       С большим интересом я сама задаю себе этот вопрос. И получаю однозначный ответ. — Чего бояться? Смерть — далеко не самое страшное. Есть вещи куда хуже.       Он задумчиво кивает и смотрит на меня. Вдруг я понимаю, что не знаю о нем совершенно ничего. Кто он такой? Откуда взялся? Как проник в дом? Вылез из-за стеллажа? Не убедительно. — Кто ты?       Несколько секунд он смотрит на меня, будто оценивая, стоит ли рассказывать мне что-либо. — У меня нет имени. — А что есть? Номер? — Нет, и номера нет. Это у людей главное — твое имя или номер. А у нас главное — ты сам. — У кого у вас?       Он вздыхает. — Я сродни дьяволу.       Я удивленно поднимаю бровь. — Значит, ты черт? — Нет, я… дьявол.       Это заявление невольно вызывает у меня улыбку. — Тогда почему ты не на троне, у тебя нет хвоста, рогов и огромной свиты?       Он даже не улыбнулся. Не видит в этом ничего смешного. — Это люди полагают, что дьявол один. Дьяволов много. Куда больше, чем самих людей. И в человеке, как правило, либо дьявол, либо ангел. — А во мне кто?       Вот теперь он улыбнулся. — В тебе нет никого. Это странно. — Так вот, что ты здесь делаешь! Пытаешься завладеть моей душой, да? — Нет. Считай, что я в отпуске, — смущенно отмахивается он. — Хм… Ладно. А бабка, Санна? Кто они? — Бабка — простая ведьма. Санна — хуже. Санна — падший ангел. — То есть черт? — Нет. Это разные вещи. Люди полагают, что лишь добро первично. Это неправда. Люди уверены, что все черти — в прошлом ангелы, которые пали. Это не так. Первичны и добро, и зло. Они равны. Именно поэтому они борются уже столько тысячелетий. — Значит, черти были злом изначально, а падшие ангелы им стали? — начинаю понимать я.       Он кивает, шумно прихлёбывая из кружки. — Конечно. — Вот как у вас все сложно… — Да, все куда сложнее, чем вы думаете. Людям вообще свойственно ошибаться. — А дьяволам не свойственно? — усмехнулась я, напоминая ему наш разговор про Санну. — Ладно, сознаюсь. Бывает и такое.       По углам скреблись мыши. Еще долго в крошечной грязной кухоньке мы пили чай, который почему-то не остывал до самого утра.