Забота

Всё, что чувствует Филипп в этот момент — острую боль. Она будто точит его изнутри, ломает заживо, и он лежит на газоне, слыша только звон в собственных ушах — назойливый, неприятный, будто пчела сидит на мочке каждого уха. Он не слышит ни собственного душераздирающего, пронзительного, как у раненой птицы крика, не видит искривлённого болью лица — вокруг только багровая завеса, затмевающая всё кругом. Маленький, но всегда сильный и спокойный капитан на этот раз не способен сдержать эмоций и бьётся на газоне родной базы, не способный двинуть лишь одной конечностью. И ему страшно даже глянуть на неё. Лам — на редкость умный мужчина, и даже сквозь волны накатывающей боли он чувствует, как на сезоне резко, размашисто встаёт двумя жирными линиями красный крест. И сквозь боль накатывает ещё и абсолютно иррациональный стыд — ему кажется, что, будь на нём капитанская повязка, она бы разгорелась от его стыда. И, отдаваясь в руки поначалу дежурных медиков, а затем ставшего уже родным Мюллера-Вольфарта, Филипп чувствует себя морально... никак. Он спокойно отвечает на каждый вопрос добряка-врача, который всегда любил серьёзного маленького капитана, а на душе у него даже не кошки — амурские тигры, которые вроде как сейчас на грани вымирания, но до его души-таки снизошли. Из кабинета он выходит уже на костылях и в шине на раненой ноге, но, несмотря на ещё не до конца отступившую боль, спину держит идеально прямо — будто палку проглотил. И встревоженный Бастиан, дежуривший у кабинета добрых несколько часов, подскакивает и берёт его за плечи, заглядывая в глаза и ужасаясь увиденному. В обычно серьёзных, но тёплых глазах капитана сейчас только пустота и боль — как физическая, так и моральная. И вторая, наверное, даже тяжелее. Он, будто марионетка, спокойно даёт свести себя с лестницы у входа в медцентр, усадить в машину, пристегнуть ремнём и завестись — и стоит только ключу повернуться в замке зажигания, его наконец прорывает. Фил утыкается лицом в куртку Швайнштайгера и даёт волю слезам — тихим, больше похожим на жалобный детский плач, нежели на сценические громкие кликушеские рыдания. Он плачет тихо и надрывно, сжимая побелевшими от усилия пальцами рукав Басти, который свободной рукой ласково поглаживает Лама по голове, будучи не в силах подобрать нужных слов утешения и ободрения. Наконец всхлипы затихают, и Фил с раскрасневшимися глазами отнимает лицо и бессильно приваливается к спинке сидения, остановившимся взглядом безучастно изучая что-то за лобовым стеклом. Бастиан, понимая, что говорить сейчас ничего не нужно, молча плавно жмёт на газ и едет к Ламу — в пустой дом, Клаудия с Юлианом весьма некстати уехали на пару дней к матери Филиппа, которая давно звала внука с невесткой к себе погостить, пока сын с утра до вечера готовился к матчам. Добравшись-таки до дома, Швайнштайгер обнаруживает ещё один сюрприз — донельзя вымотанный Фил мирно заснул, и склеившиеся острыми стрелками ресницы лежат на щеках, тревожно подрагивая. Вице-капитан некоторое время тихо разглядывает его, а затем вздыхает и, захлопнув за собой дверь со стороны водительского места, распахивает её с другой стороны, чтобы аккуратно взять маленького капитана на руки — осторожно, чтобы не потревожить и без того неспокойного сна. Перетаскивает его на диван в доме и, стянув для удобства тёплую кофту и носок со здоровой ноги, заботливо накрывает пледом, подобрав угол, чтобы тот не волочился по полу. Лам вздыхает — тяжело, сонно — и ворочается, отвернувшись и зарыв нос в край пледа. Швайнштайгер ещё раз машинально поправляет пушистый угол и устраивается с первой попавшейся книгой в кресле рядом, скинув кроссовки и без особых заморочек отодвинув их куда-то под подоконник. И случайно выбранная книга действительно увлекает — да так, что, когда Филипп на диване сонно выдыхает и скрипит зубами от накатившей после сна боли, Бастиан поднимает глаза и с удивлением обнаруживает, что на Мюнхен уже спустилась дремотная вечерняя темнота, которую он всегда любил. А Филипп на диване уже открыл глаза и заспанно моргает, осматриваясь. Его голос после сна и слёз звучит неровно, но он, прокашливаясь и беря себя в руки, спрашивает: — А когда мы успели приехать ко мне? Басти откладывает книгу и осторожно улыбается капитану: — Сразу после больницы. Да и какая разница? Пошли лучше чай пить, — он не стирает с лица искренней ободряющей улыбки и подходит к дивану, чтобы помочь Филу подняться. У того это вызывает некоторые затруднения, но он делает над собой усилие и опирается на подставленную руку, тяжело поднимаясь с нагретого места. До кухни они идут порядка пяти минут — благо, она располагается на том же этаже, что и гостиная — и всё это время Швайнштайгер беспрестанно тарахтит, в конце концов добиваясь своей цели. Филипп начинает потихоньку улыбаться, а, плюхаясь на стул в кухне, уже откровенно смеётся над пантомимой, которую вице-капитан умудряется изображать сначала одной свободной, а потом уже и подключая вторую, руками. Тот поспевает на всех фронтах, крутясь возле закипающего чайника и вдохновенно рассказывая об очередной куче фоток, которыми ему заспамил весь WhatsApp Подольски, о потыренной у Шакири паре любимых серёжек, чем потом того можно было бы неплохо шантажировать, а, разлив чай по кружкам, падает на стул рядом и обнимает капитана за плечи, тепло улыбаясь. И тот утыкается ему лбом в плечо, будучи не в силах скрыть ответной улыбки. И пусть, конечно, в травме просто не может быть ничего хорошего. Но если у тебя есть рядом такие близкие люди — пережить можно всё, что угодно.