Отблески

Серое помещение угнетает. Эти серые стены, серый пол, серая мебель нехило действуют на мои и так расшатанные нервы. Казенные две комнаты, в которых я проживаю, тоже не очень напоминают родной дом, но я не жалуюсь. Единственным, кто знает о моей неприязни к этому месту, стало квадратное зеркало на стене в одной из комнат. Зеркало, которое безжалостно отражает то, как я старею. Достаю из кармана халата пачку сигарет, выщелкиваю одну, поджигаю и с наслаждением затягиваюсь, чувствуя, как дым проникает в легкие и дурманит чертей в груди. Они успокаиваются на время, ловят клубы дыма лапами, как я - руками. Пускать колечки особенно весело. Но моя отрешенная идиллия продлилась недолго. Дверь в комнату распахивается, и, даже не удостоившись постучать, врывается один из солдатов, запыхавшийся, с ссадиной на лбу. Я моментально тушу сигарету в пепельнице, кидаю в рот мятную пастилку, чтобы предполагаемый пациент не испугался, и спрашиваю: - Что на этот раз? Солдат говорит, а смысл его слов доходит до меня как будто через целую вечность. Четыре слова тянутся, растягиваются в воздухе, хотя, скорее всего, мужчина их протараторил. - Привезли новый материал, доктор. Еще вечность уходит у меня, чтобы ответить: - Иду. Солдат разворачивается, будто говоря мне следовать за ним, но я ловлю его за плечо и качаю головой. Он недоуменно смотрит на меня. Отворачиваюсь, хватаю аптечку, вытаскиваю ватку и смачиваю ее в спирте, который на всякий случай всегда стоит на столе. Протягиваю руку и вытираю кровь со лба мужчины, после чего прикладываю к ссадине ватку. Он морщится, но когда я передаю средство дезинфекции ему и прошу минуту, чтобы собрать все необходимое, кивает даже с долей благодарности. Вот так вот. Заботиться о них вошло в привычку. Хватаю со стола несколько папок с исследованиями и чертежами, ту самую аптечку на всякий случай и говорю, что готова идти. Солдат ведет меня, все еще держа ватку у лба, что вызывает у меня легкую улыбку. - Когда привезли материал? - спрашиваю у мужчины. Он оборачивается на секунду, смотрит на меня. - Буквально только что, профессор Зола сразу же послал за вами. - Хорошо, - отвечаю я ему, а черти в груди оживают, бросая игры с остатками дыма, царапают ребра изнутри ненавистью к себе и к циничному слову "материал". Дальше мы идем молча; все коридоры одинаковые, серые, поблескивающие металлом на стенах. Наконец-то лифт. Ящик на тросах опускает нас еще глубже под землю, а я боюсь представить себе, сколько тонн льда и промерзшей почвы сейчас над нами. Лаборатория-операционная находится на одном из самых нижних ярусов штаба "Гидры", что иногда бывает неудобным, так как пациенты либо подопытные зачастую не доживают до операции. Но переносить помещение никто не собирается, профессору Золе и так удобно. Солдат услужливо толкает передо мной дверь, я киваю в знак благодарности и прохожу в абсолютно белую операционную. Вижу медсестер в белом, несколько охранников, которые непонятно зачем здесь стоят, и, наконец, вижу койку, на которой распластан окровавленный человек. До меня не сразу доходит, что этот человек и есть мой будущий "материал". Это вызывает злость, и я восклицаю, гневно глядя на Золу: - Профессор, вы серьезно? Он не доживет ни до какой операции! Если вы хотите положительных результатов, дайте мне человека, который сможет вынести все ваши планы, а не полуживой труп! - Дорогая Нора, ты не представляешь, что может вынести этот человек, - ухмыляется профессор, а в его очках отражается свет от слишком ярких для этого белого помещения ламп. Я сжимаю губы, а в голове у меня колотится: "В кого же ты превратилась, а? Посмотри на себя. Ты живого человека расцениваешь не как человека, а как подопытного кролика, доктор Ридли. Посмотри на себя...". Я обрываю шепот чертей одним резким поворотом головы и говорю: - Что ж, посмотрим тогда, что с ним получится, профессор. Но если вы хотите применить концепт сейчас, следует поспешить, а не то он умрет от потери крови. Очки Золы загорелись еще ярче, он потер руки, удовлетворенный тем, что я быстро ухватила его мысль. - Конечно, дорогая Нора. Приступай сейчас же. А я тебя покидаю. Он не успел еще выйти, а я уже раздавала команды медсестрам и ассистентам: - Так, капельницу ему, кислородную маску, и пульс измерьте, быстро! Вы двое, - я указываю на солдата, который меня сюда привел, и еще одного, - принесите концепт сюда, и попросите механиков, чтобы они в срочном порядке добавили недостающие детали. Сейчас мне нужен шприц, скальпель, игла и нить. И много чистых повязок. Мне дают все, что необходимо, пока я натягиваю перчатки, надеваю на лицо маску и водружаю на нос очки в тонкой оправе, извлеченные из кармана. Эта пауза перед операцией дает мне возможность получше рассмотреть пациента и его раны, и увиденное не приводит в восторг. По самым примерным подсчетам, у него множественные раны по всему телу, преимущественно рваные, и вывих правого плеча. Расспрашиваю медсестер о его состоянии подробнее и сжимаю губы - у мужчины еще и ушиб внутренних органов. Но это все не так уж и плохо, оно заживет, куда больше меня волнует тот факт, что вместо левой руки у пациента был обрубок, из которого не переставая сочилась кровь. Это мне совсем не нравится. Спрашивать, почему у мужчины нет руки, я не буду - бессмысленно. Все равно ответа никто не даст. Поэтому я молча приступаю к работе, осторожно зашиваю глубокие раны и промываю мелкие, предварительно вколов пациенту большую дозу обезболивающего. Оно работает - вижу, как расслабляются напряженные от боли мышцы, и самой становится легче. На левую руку я накладываю жгут, чтобы приостановить кровотечение, затем вправляю правое плечо. Кость встает на место с неприятным хрустом, и одна из медсестер дергается. Под маской я приподнимаю уголок губ. Чувствительная девушка. Правда, черти сразу же довольно услужливо подсказывают: "А ты и сама такой была". Одергиваю их и сосредотачиваюсь на пациенте. Теперь, когда кровь с его лица и тела смыта, вижу, что это не мужчина средних лет, как я сначала подумала, а совсем молодой, примерно моего возраста. Короткие волосы, приятное лицо с волевым подбородком и лбом, который отец раньше называл "упрямым". Какой-то прибор пищит, и я вздрагиваю точно так же, как и медсестра минутой ранее. Задумавшись, я почти не заметила, как зашила последний порез на теле пациента, и осталось только дождаться, когда солдаты принесут концепт и приведут механиков. А пока я промываю руки и вытираю лоб. Надо же, когда я только успела довести умение зашивать раны до автоматизма. Наверное, в прошлом году, тогда под мою иглу попали многие солдаты из полка, вернувшегося из Афганистана. Двери операционной распахиваются, и заходят двое уже знакомых мне солдат, которые несут в руках контейнер со всей сутью эксперимента профессора Золы. За ними идут двое механиков и мой коллега - врач, специализирующийся на ампутациях. К нему я направляю тех, у кого случаи особенно тяжелые, и я не справляюсь. Кивком приветствую вошедших и отодвигаюсь, чтобы врач мог сделать свое дело. Признаться, не могу терпеть того звука, с которым этот парень отделяет плоть от плоти, но сейчас деться мне некуда, поэтому тихо терплю, только отворачиваюсь. Черти смеются. Им весело, что их хозяйка, такая безжалостная докторша, не может смотреть на ампутацию. А я на самом деле не могу. И, попросту чтобы занять себя, подготавливаю проект к установке. Командую солдатам, чтобы они открыли коробку, и осторожно извлекаю самую главную часть эксперимента - бионическую руку, над которой вместе с командой ученых в подчинении я билась почти два с половиной года. В этом и заключался смысл проекта профессора - человек с такой рукой превращается в оружие, идеальное оружие "Гидры". Вначале я еще задумывалась, какой самоотверженный идиот будет готов отдать руку за такой протез, но позже просто отключила мозг и углубилась в сборку и констуирование деталей для руки. Я сознавала, на какой риск мы идем, ведь присоединение нейронов к металлу может быть смертельным для человека, но предпочитала об этом не думать. А сейчас... Сейчас я смотрю на того самого человека, которому не придется отрезать руку, чтобы заменить ее протезом, ведь он ее уже потерял. Наш док уберет лишнее, чтобы мы могли присоединить мужчине концепт. Конечно, это еще только первая версия, но я все-таки держу эту версию в руках, это мое детище, ради которого моему пациенту не придется страдать. Если бы я знала, как сильно ошибаюсь в своих суждениях. - Нора, я закончил, - док выпрямляет спину и откладывает окровавленные инструменты. Киваю ему в ответ, после чего поправляю очки и выдыхаю, морально готовясь к реализации проекта. Минуту спустя весь мир сужается до кончиков моих пальцев, когда я, нейрон за нейроном, присоединяю руку к бессознательному телу пациента. По моему лбу катится пот, который периодически вытирает услужливая медсестра, механики контролируют, чтобы никакая из механических деталей не была повреждена, а я слышу вой чертей в груди и ощущаю странное чувство, будто ломаю человеку жизнь. Эта операция оказывается самой долгой и самой масштабной из тех, что я когда-либо проводила. Вся моя форма испачкана в крови, я сама в крови, металлический протез тоже. Даже механики покрыты этой густой теплой жидкостью, которая смотрится так неуместно в этой белоснежной комнате, в которой, по иронии, чаще всего она и проливалась. Наконец все закончилось; я туго бинтую мужчине плечо, место, где живая плоть встречается с металлом. Останется шрам, причем довольно уродливый, но все же мы это сделали. Мы воплотили проект Золы в жизнь, он здесь, лежит перед нами, дыша еле слышно. Я протяжно выдыхаю и падаю на ближайший стул. В голове гудит, пальцы трясутся от перенапряжения, но все-таки у меня получилось. Зола будет доволен тем, что учил меня не зря. - Увезите пациента в палату, - говорю санитарам и медсестрам, а сама прикрываю глаза и снимаю очки - сегодня они больше не понадобятся. А через несколько часов мужчина проснется, и я смогу с ним поговорить. Вспомнив его лицо, я почему-то задаюсь вопросом, какого цвета у него глаза. - Доктор Ридли, вам надо отдохнуть, - слышу голос над ухом. Надо же, солдат, которому я ссадину лечила. - У вас еще есть много времени перед тем, как вы сможете посмотреть на результат своих трудов. Открываю глаза, смотрю на солдата снизу вверх. Его лицо ничего не выражает, обычная служебная маска, которую в "Гидре" носит подавляющее большинство человек, но говорит он вроде искренне. Так или иначе, у меня нет сил, чтобы гадать, поэтому я киваю и поднимаюсь со стула. Поясница тут же отзывается болью. Красота. - Тебя как звать? - спрашиваю у своего попутчика, когда мы погружаемся в лифт. Он смотрит слегка удивленно, но все же отвечает: - Нейтон Голд, мисс Ридли. - Приятно, Нейтон, - говорю я, и остаток пути до моей комнаты мы проводим в тишине. На прощание солдат Голд отдает честь по уставу "Гидры", двумя руками, но смотрится это куда лучше, чем с обычным воплем "Хайль Гидра!". Поэтому я приподнимаю уголки губ и закрываю за ним дверь. Этот парень начинает мне нравиться. Сажусь за стол, вываливаю на столешницу все свои документы и принимаюсь рассматривать их - от самых первых набросков к будущему проекту, до последних, недельной давности. Тогда проект уже был готов, оставались лишь несколько деталей, которые сегодня доделали механики. Криво ухмыляюсь, вспоминая, как в самом начале работы над проектом горела желанием помочь миру, сделать что-то хорошее. Конечно, ведь тогда я не догадывалась, что помогаю создать совершенное оружие. Достаю еще одну сигарету и даю чертям очередное время для забав с дымом, но они не хотят успокаиваться и воют, запрокидывая рогатые головы и царапая мне грудную клетку изнутри. Дурацкие создания. Ложусь на диван, закуриваю очередную сигарету. Так сама не замечаю, как пачка подходит к концу, а в комнате такой дым, что можно топором рубить. Кашляя, с довольством отмечаю, что глупые черти заткнулись, одурманенные дымом, как и я сама. Подхожу к стене, набираю код и включаю систему вентиляции. За пару минут дым исчезает, и я снова могу мыслить трезво. Но мышление прерывается - в дверь стучат второй раз за день. Наплыв посетителей. Открываю, не ожидая никого увидеть, но все же вижу - Кэт, одну из моих подчиненных ученых, участвовавших в разработке проекта Золы. Кэт улыбается и протягивает мне папку и чашку дымящегося кофе. Кофе я принимаю с благодарностью, а при виде папки изгибаю бровь. - Я подумала, что тебе будет интересно глянуть на биографию нашего пациента, док, - Кэти улыбается еще шире. - Спасибо, Кэт, - она единственный человек на этой базе, который может по-настоящему заставить растянуть собственные губы в улыбке, что не будет похожа на предсмертную гримасу. - Ладно, док, отдыхай, - усмехается девушка, но замирает и, спохватившись, добавляет. - Ах да, меня еще просили передать, что этот парень очнется через примерно три часа. У тебя есть великолепная возможность потратить их на сон, - щебечет она и уходит, намекая, что последнюю неделю мы провели почти без сна, доводя первую версию проекта до совершенства. Счастливая Кэт, она может спать. Я же просто отпиваю большой глоток обжигающего, горького напитка и сажусь за стол с папкой в руках. "Джеймс Бьюкенен Барнс, 1918 года рождения". Так вот кто ты такой, думается мне. Ниже имени была приписка, что за этим человеком числится кличка "Баки". Ну, Баки и Баки. Однако дальнейшая информация заставляет меня поставить чашку на стол с громким стуком. Оказывается, мой пациент близкий друг небезызвестного Стивена Роджерса, человека, на которого "Гидра" вот уже долгое время ведет безуспешную охоту. Черт подери, они друзья детства... Через минуту чтения я выясняю, что при очередном задании Барнс выпал из поезда, именно тогда его и подобрали наши агенты. С души падает камень, когда я узнаю о том, что Джеймс потерял руку при падении, а не по моей вине. Далее в папке следовала голая статистика: рост, вес, физическая активность... Вспоминаю рельефные мышцы этого парня и усмехаюсь. Да уж, с физической активностью у него все в порядке. Жаль только, что на восстановление после операции может уйти много времени. И тут я понимаю, что жаль мне не только времени восстановления. Мне жаль самого Джеймса Барнса, который волею случая попал в "Гидру", из которой ему уже не выбраться. - Лучше бы ты умер, выпав из этого злосчастного поезда, - шепчу я фотокарточке, с которой мне широко, как Кэт, улыбается сержант Барнс. Оставшиеся два часа сорок две минуты я лежу на диване, сначала допивая кофе, а потом просто куря, пуская кольца из дыма в потолок. Вентиляция работает на полную, поэтому могу не волноваться о задымленном помещении. В конце концов не выдерживаю, хватаю с вешалки чистый халат, натягиваю его, сую в рот очередную пастилку с мятным вкусом, забираю со стола планы проекта и данные о пациенте и спешу в отсек с палатами. Он лежит в седьмой, четырнадцатый по счету человек, который когда-либо лежал здесь. Отсюда и код - ноль-семь-четырнадцать. Еле слышно фыркаю, качая головой. Ничего оригинальнее не могли придумать. В палате дежурит медсестра, которую я отпускаю кивком головы. Девушка уходит, благодарно взглянув на меня. Ну, не могу ее осуждать. Перевожу взгляд на Джеймса, который все еще находится под действием снотворного. Он спит вроде бы спокойно, но сквозь повязку на плече уже проступила кровь. Я меняю бинт на другой, чистый, и сажусь в кресле рядом с кроватью. А наши механики молодцы - переделали бионическую руку так, чтобы она идеально соответствовала другой, настоящей. Надо будет их похвалить за работу - мысленно ставлю себе галочку. Тут приборы, подключенные к телу Барнса, начинают попискивать быстрее, и галочка остается не поставленной. Я подаюсь вперед, вижу, как мужчина открывает глаза и медленно моргает, фокусируя взгляд на первом попавшемся в поле зрения объекте - мне. Пытается что-то сказать, но раздается только хрип. Намек понят правильно - я протягиваю ему стакан с водой и, когда Барнс не может его взять, прикладываю мужчине к губам. Он пьет жадно, до конца, жестом просит еще. Я повторяю процедуру три раза, прежде чем слышу слабое "спасибо". - Не за что, - отвечаю я, оставляя стакан. - С пробуждением. Он кивает, осматривая палату. - Где я? На этот вопрос нормального ответа найти я не могу, поэтому просто сообщаю, что он в безопасности. - Вы помните, кто вы? - задаю встречный вопрос. Снова кивок. - Меня зовут Джеймс Барнс, мисс... - Ридли, - поспешно выпаливаю. - Элеонора Ридли. - Приятно, мисс Ридли, - выдавливает он усмешку. - Для друзей - Нора. "Друзей - которых нет". Черти забавляются. - Что ж, тогда для друзей я - Баки. "Баки". Ну конечно, все сходится. По-другому и быть не могло. Взгляд Джеймса перемещается с меня на доселе незнакомый ему объект - стальную руку. Он хмурит брови, видимо, думая, что это какой-то розыгрыш. Но когда рука слушается мозговых импульсов, поднимается над одеялом и сжимает кулак, тогда Барнс бледнеет и смотрит на меня. "А глаза у него серые", мелькает в голове ответ на мой сегодняшний вопрос. Серые, как льдины, окружающие нашу базу. - Что... Что это такое? - его голос дрожит, когда Джеймс показывает мне протез. Я невольно любуюсь игрой света на металлических пластинах, но спохватываюсь, скороговоркой отвечаю: - Вы упали с поезда, Баки. Во время падения вы потеряли руку, поэтому нам пришлось ее заменить. Он смотрит на меня, а в его глазах льдины сталкиваются друг с другом, трескаются и тонут. Джеймс не знает, кому верить, но все же заставляет себя поверить мне. Возможно, дальше все бы пошло хорошо, если бы дверь палаты не открылась с тихим шипением. - Я смотрю, твоя работа выше всяких похвал, Нора, - Золу видно по отблескам очков, которые направлены на Баки. - Спасибо, профессор, - я молюсь, чтобы Джеймс не отреагировал. Но, видимо, черти сожрали эту молитву, потому что глаза Барнса расширяются, и он кричит, что попал в "Гидру", и я его предала. Профессор машет рукой, и в шею Баки вонзается тонкая игла. Мужчина падает обратно на подушки, смотря на меня обвиняюще, чем радует треклятых чертей. Удивляюсь, как только их вой не слышит никто из окружающих. Очухиваюсь я тогда, когда на плечо ложится крепкая ладонь профессора, который что-то говорит. Слова слышны будто сквозь туман, но последние я расслышала абсолютно точно: - Он знает, кто мы такие, Нора. Его надо обнулить.