Когда-то мы были (Солас/жЛавеллан)
19 января 2015 г. в 22:58
У Лавеллан причудливый разрез глаз, галльи рога Гилланнайн запекшейся кровью блестят на влажном лбу. Ей они не подходят, не подходит этот узор, ей не идут эти метки вообще – никому не идут. Но день ото дня она, отдыхая от битв и лютни, рассказывает старые сказки-легенды: об Абеласе, чья печаль теперь покоится во сне, о медленной-медленной стреле, что погубила слишком поздно. И, конечно же, о вознесении возлюбленной Андруил, и Сера, хихикая, целует ее каждый раз прямо в лоб, мокро и пьяно, слыша упоминание о ней.
Однажды преданная и разочарованная, она не возвращается, больше не верит – серые глаза пронзительно пусты, когда Блэкволл кается в себе, а ей все равно, все равно. И это хуже отвращения или ненависти, ведь несколькими днями ранее Лавеллан с безмятежной улыбкой гладила деревянные фигурки, восхищаясь так непосредственно.
Но легенды все равно рассказывает. Не сейчас, разгоряченная после долгой погони, пылкая и нетерпеливая, руки по локоть в крови, а с пальцев скользят мягкие внутренности разделываемой лани. Остальные спутники отходят, выглядывают из-под грозно нависающей над лагерем статуи того, кто еще слышит редкие мольбы. Чаще – проклятия. Остальные отходят, кто из-за запаха, кто-то из-за зрелища, а Солас остается.
Потому, что Лавеллан говорит и говорит, сбивается на элвен или перепрыгивает с фразы на фразу. Но руки ее не дрожат, когда она сдирает шкуру жестами ласки, не лишенными своей кровожадной, чудовищной изящности.
- Эти легенды, - говорит эльфийка - , они дышат магией, ты только прислушайся. Лук – это продолжение руки, он гибок и горд, ибо несет волю трех путей, он податливей самого страстного любовника. Но только от песен, только от рассказов, только так я становлюсь чуть-чуть ближе к небесам, чуть-чуть легче от этой сажи дней, я могу выглянуть из тьмы, они ведь так красивы, эти легенды.
- Тогда ты должна различать, где они лгут, - парирует Солас, на что Лавеллан горько, умудренной женщиной, смеется. А кто же нет? Она улыбается и опускает руки в распоротое брюхо. В такие моменты и правда можно посмеяться над ее прозвищем – какая же это пташка?
Та ли, что не улетает белоснежным, далеким аистом, не возносит вверх его тайну, каркая вороном. Ты ли сидишь себе в захвате лап, в глазках то и дело щемящее обожание, топорщишь перышки порой, словно догадываясь, но не покидаешь – тут же и наступаешь на сердце, отбрасываешь тени назад?
- Когда мы молили Митал, она так и осталась каменным идолом. Эльгар’Нан яростью своей обуглил сам себя, обуглил и нас. Когда мы взывали к Силейз холодной непогодой, когда я рисовала ее знаки на лице своего брата, моля всех-всех, отдавая всю веру – подарила ли она свое тепло? Не Андруил, а я – направляю свои стрелы, не ради ее милости, а ради клана, вот почему я стреляла, - кровь отливает от ее лица, делая похожей на абсолютно посеревшую, тусклую куклу -, все, что у нас осталось – лишь сомнения. И обида.
Эллана замолкает, судорожно облизывая пересохшие губы. Дала лишку? С ней такое случается, и ради этого Солас остается рядом, ловя эти моменты беззащитности. Полосы сальника падают на хлопковую скатерть рядом, белоснежные ребра влажно и сочно блестят в свете огня, так, что зверь внутри разматывает обкусанный хвост, жадно втягивает сырой плотский запах.
Солас отсчитывает про себя имена, успокаивая не самую благородную свою половину, и садится ближе. Лавеллан смотрит на него удивленно, а потом продолжает свое занятие.
- Поэтому нам тяжело принять любую истину, - продолжает мысль она, стараясь угнаться, сровняться с зайцем петляющей мыслью, - мы хотим былого блеска, мы видим в прошлом цель, смысл – но в будущем у нас лишь болезни и смерть. Понимаешь, Солас? Долийцы пытаются шагать назад, но пути туда уже отрезаны. Солас, я ведь не умнее их, я даже не маг, чтобы иметь хоть какое-то представление о древних знаниях…
Вот так всегда. Она не плетет заклятий, чтобы кроить этот мир правильно, стежками с той стороны. Может лишь разрезать острым наконечником стрелы, резко и рвано, чтобы потом неумело латать дыры молитвами и песнями. И эльфийка все никак не поймет, шепчи ей иль не шепчи, что она прекрасна такой, какая есть, и зачем другое?
Быть может, Первой она бы жгла кожу сильвановым кольцом, плакала чаще, пленилась алой песней. Быть может, он бы никогда не смог приблизиться к такой.
- Даже метка не моя, досталась по ошибке, сам слышал…
- Не говори так.
Она поднимает на него взгляд и благодарно улыбается за попытку приободрить, сворачивает узел с потрохами, оставляя только дичь на прожарку. Глаза ее блестят, полные слез от близости костра и резкого запаха, от которого она почти отвыкла.
- Я не лучше них, но…если ты вдруг вновь захочешь доверить свою правду кому-то, - оставляет тушу, кладет ножичек и смотрит на свои, испачканные, руки. Красные, магический оттенок приобретающие в свете костровой пляски. – я…буду рада.
Солас не прячет усмешки. Он вдруг видит ее одновременно в нескольких мирах, нескольких временах и упускает момент, когда берет за руки, чтобы она вдруг не исчезла в один из них, а так и осталась с ним на самом краю.
Эллана читает его движения по-своему, заглядывает в лицо и заходится тихим, теплым смехом. Пальцы находят шрам, и тот откликается на его прикосновение, как откликается и вся она.
В пляске костров разглаживаются острые углы на широколобой волчьей морде, статуя над ними кажется почти живой.