Призрак во плоти

…я призрак во плоти…мой мир хрупок и прозрачен…но жесток, как чванливый и купивший девку перевозчик, режущий осколками хрусталя мою кожу…белую, под тканью тяжелого кимоно… Легкой тенью молодая статная женщина будто вплыла на энгаву. Черные волосы подсинивала-серебрила луна, одна заметившая сию особу. Она тянула к луне руки, будто хотела раствориться в холодном свете полуночной странницы, взмолившись к ней, как к посланнице иных миров. Будто не отсюда даже, такая далекая и непостижимая. Никто не имеет права до нее коснуться. -Амайя-сан, вы так прекрасны, - восседающий на алой шелковой подушке мужчина в годах проводил взглядом по покатым плечам и тонким рукам своей спутницы, на что та лишь смущенно улыбнулась уголком губ, тут же скрыв сие проявление эмоций широким рукавом богатого шелкового кимоно. На эмоции скупа, но каждая полуулыбка прекрасной гейши ценится в золоте всего мира. Холодная и недостижимая, как луна, позволяет собой любоваться издалека, отмеряя расстояние ударами сердца, измученного, покромсанного на куски. Безумие шелка, тяготившее тело нажито непосильными трудами, собственным потом, собственным достоинством, чтобы стать Луной – красивейшим светилом, дарящим свет своего присутствия, само по себе которое ублажало взгляды гостей со всего Джиона. За мраморными белилами маска. Маска жизни, которой живет. Простая деревенская девочка, дочка рыбака, преданная собственным отцом, звон монет которому оказался милее ее смеха. Когда она смеялась в последний раз? Уже и не вспомнит, ведь разум помнит только запах жгущих щеки слез, выплаканных еще по девичеству. Она больше не Мияко. Она уже не рыбацкая дочка. Она Гейша. Амайя Цуки. Луна в ночном дожде. Мияко умерла уже давным-давно. Мир гейши жесток. Как перекупщик, да-да. Взмах ресниц, как крылья бабочки, трепещет, голос как ручей, струится-переливается; движения рук, как ветвей белой сливы на весеннем ветру, размеренны и неторопливы. За праздной красотой и шелковой тканью кроется нагая правда, порой с тонкими белесыми шрамами от ивовой ветви. Иногда до сих пор мучает видениями нежных рук, содранных в кровь, содранных о струны подушечках пальцев. Кожа помнит поцелуи холода на своих руках, которые матушка заставляла держать в ведре, полном льда. Немеющие пальцы перебирали струны сямисэна, а глаза плакали. Губы сохли от соли. Как горько. Как больно. - Амайя-сан, усладите наш взор танцем. Весна всегда привносила в душу смятение. Перемены не касались ее, навечно закованную во льду зимней стужи. Холодные пальцы легко коснулись скул в притворном смущении, черноволосая женщина опустила глаза долу: томно, трепеща ресницами, словно крыльями мотылька. Качнулись цепочки-ленты и дорогой жемчуг на изящном канзаши. - Сакура так прекрасна в этом году. Негоже господам отвлекаться на женщину тогда, когда перед ними во всей своей красоте плачет вишня. Прикосновение легких, нежных лепестков почти не ощущается из-за толстого слоя белил, но расценивается каждое как поцелуй. Эфемерный, несуществующий, но такой желанный. Укол в израненное сердце, что заставляет трепетать внутри и звать кого-то. Гейша не может любить. Запрещено. Табу. А Женщина внутри беснуется. Но она по ту сторону, за маской под слоем белил. Снаружи лишь взмах ресниц да покачивающаяся на канзаши жемчужина. В руки ладно ложатся веера. Томный, легкий взмах кистью, и тонкая, затянутая в сине-черный шелк фигура скрывается за цветистым узором. Скрывается ото всех, чтобы вновь раскрыться, расправив крылья в текучем неспешном танце. Вкладывая себя, гейша живет мимолетной иллюзией, рисуя для себя весну с взметенными порывом ветра лепестками плачущей сакуры. А лепестки все целуют, целуют, целуют треснувшую душу, заставляя ее ныть и стенать в приступе несостоявшейся женской доли. За красивым лицом лишь обезображенные осколки несбывшихся мечтаний о лете. Лишь плачущая, слабая женщина, тянущаяся к луне в надежде уйти из этого мира. Но удел ее быть Гейшей. Удел ее танцевать, чтобы быть воспетой в сказаниях за аромат белой сливы, черные, как вороново крыло, волосы и голос, что усмирит и дикого зверя. Она рождена, чтобы быть запечатленной на открытках и картинах, что переживут года. Для того, чтобы молодые девушки стремились к такой же красивой жизни и прекрасному. Она женщина-цветок. Она увянет, но аромат будет будоражить кровь до скончания времен. Но для себя она так и остается призраком во плоти. Хранительницей запретного мира, хрупкого, как ледяной хрусталь. Бродящей где-то между луной и забытьем. Любимая весной, целуемая лепестками.