И увидел я сон, и этот сон ускользнул от меня…(с)
На Хэллоуин является дождь. Переодетый в капли на стекле, в прилипшие костюмы суперменов и фей, в чечётку на зонтах. Дождь льёт с самого утра. Кирен смотрит, как капли стекают, собираясь в линию над рамой. Слушает, как вода с неба целует асфальт, листья деревьев, карниз окна. У Кирена тоже влага на щеках, контур из слез обрамляет грязно-белые глаза. Он отворачивается от окна и вдыхает запах смирительных рубах. Да, Кирен Уолкер — псих. Полумертвый, полуживой. Галлюцинации — это забытые таблетки, слабые галлюцинации — спрятанные в пробоины стен таблетки. Круг замыкается. Кирен не верит, что он жив. Или не верит, что он мёртв. Он ничему и никому не верит. Ему приходится принимать то, что он видит, за действительность. А это даётся с трудом, ведь он не хотел видеть этот мир, он хотел умереть и… умер. Но что-то пошло не так. И это «не так» — его странный сосед по палате, который его игнорирует. Сосед по палате представляется как Саймон Монро. Точнее, его так представляют Кирену. За всё время, проведенное в лечебнице, Монро не произносит ни слова. Единственное, что он делает — водит безмолвно пальцем по стене, истыканной ложками, вилками, еще чем-то. По стене, с облупившейся краской, с сыплющейся из «ран» штукатуркой. Сыпется бетонный песок, мелкое крошево в барабанные перепонки, — этот звук раздражает Кирена каждый раз. Голова скоро оторвётся от шеи, если он будет и дальше так отряхиваться от раздражающего звука, как вшивая псина. Поэтому он смотрит в окно, старается слушать улицу. У Саймона есть его собственная стена, а у Кирена — окно. Всё честно.***
Однажды Кирену становится мало его окна, поэтому он просит санитаров принести ему краски. Монро уводят на процедуры, таблеток в трещинах меньше, поэтому Кирен проводит красным по царапинам на стене. Из красного рождаются розы, которых так много, что моргание — и они все могут утонуть в серой простыне монровской кровати. Зеленым цветом цветут стебли и листья, переплетаясь в решетку, создавая арку из диких роз. Кирен своим мастерством окрашивать стены со вкусом создаёт в своей жизни хоть какую-то видимость динамики. Бесконечный белый шум и туманная пелена улиц рвутся в клочья от одних лишь шипов написанных стеблей роз. Но приходит Монро и не оценивает работу. Кажется, сосед и вовсе не замечает изменений в интерьере, не замечает как его бледные пальцы размазывают не высохшую алую краску. Кирен злится, крошки таблеток смешиваются с пылью под плинтусами.***
Не переставая льет дождь. На улице плавно подпрыгивают зонтики. На зонтах Кирен видит красные розы. Монро говорит: «Это очень красиво». Впервые что-то говорит, отчего шипы роз царапают Уолкеру уши. Дождь слышится отчетливее, как и запах свежести наполняет палату. Монро пропускает лечения, абсолютно все. Непринятых таблеток скапливается за дюжину. Он рассказывает Кирену про отца, про жуткие опыты, про разочарование в последнем альбоме Nickelback, спрашивает, какой цвет у Уолкера имели глаза перед смертью. Кирен отвечает, что у него карие глаза, продолжая красной кистью выводить розы на бледной коже Монро.***
Таблеткам тепло под батареей, Саймон говорит, что хочет себе такой же зонтик. Поэтому ночью они сбегают. Дождь всё льёт и льёт, туманит взор, поэтому они не видят зонтов с цветущими на них розами. По бедру Кирена похлопывает сумка с кистями и красками. Ему так хочется расписать этот тусклый и никчёмный мир тремя оставшимися темперами в палитре. Саймон идет за ним, не отстает, и Кирену кажется, что он не один, наконец-то. Что кто-то с таким же рвением идёт ставить этот прогнивший мир на колени. Чтобы мёртвые души живых преклонились перед самыми живыми мертвецами. Он не один. Теперь не один. Бывает, что приходит озарение в самый неожиданный и не располагающий для этого момент. Ты спокойно завтракаешь или слушаешь музыку и вдруг понимаешь, что ты совсем один. И жизнь твоя только для одного тебя, и решать, как будешь жить, только тебе одному. Один проживаешь всю эту жизнь, где калейдоскоп трудностей и страданий может вынести тебя за черту, оставляя парить вне орбиты, предоставленного самому себе, и не кому даже будет протянуть руку за помощью. А потом ты просто умираешь. Тоже один, в одинокой квартире. Сколько людей узнают первыми о твоём уходе, тоже в какой-то степени зависит от тебя. Кирен думает, что если ему суждено умереть по-новой, то Саймон узнает об этом первым. Внезапно тот срывается на бег, будто что-то заметив, затем замирает и выгибается грудью вперед. Саймон кричит от боли, когда на позвоночнике одна за другой пробиваются розы, закрывая собой черный шрам на спине, пропитывая прозрачную кожу зелеными стеблями вен. Кирен ничего не понимает. Его вера в победу над одиночеством просачивается сквозь пальцы, как талая вода. «Это очень красиво», — говорит Кирен и срывает одну из прорастающих роз. Её стебель вонзается прямо во внутреннюю сторону локтя, и Кирен просыпается.***
Просыпается под капельницей в своей другой палате. Другой, потому что нет обшарпанных стен с таблетками и розами, нет его соседа по имени… — Саймон Монро? Никогда о таком не слышал, друг, и с тобой уж точно никто не лежал, — хлопает Кирена по ноге его лечащий врач и указывает на кровать без серых простыней и со свернутым в рулет матрасом. Без роз, без Саймона, без победы над человечеством. Капельница вдувает в вены реальность, лишая сознание галлюцинаций. Кажется, от него ускользнула мысль, которая могла бы изменить мир. Кирен требует, чтобы ему дали его краски и кисть. Его лечащий врач больше не хлопает по ноге, а бьет по лицу.***
Кирен открывает глаза ещё раз уже от похлопывания по щекам. Он видит вырезанные на тыквах рожицы, воздушные шары в виде приведений, лицо Саймона. Кирен слышит дождь за окном вечеринки и тёплый глубокий голос, который заботливо просит не налегать на эти сомнительного вида овечьи мозги. Зонт с красными розами стоит у входа. Кирен сжимает руку Саймона, быстро проводит своей по его спине, по шраму, убеждаясь, что тот — не галлюцинация.