Вода прибывает

Оикава не замолкает. Будто слова копились в нём все те два года, - хорошо, два года с небольшим, - пока они не контактировали, и теперь прорвали какую-то дамбу на реке ежедневной болтовни, и без того полноводной, но теперь превращающейся в бешено бурлящий поток. Кубометры словесной воды - водяных слов? - выливаются из его рта, затапливая помещение маленького кафе, топя под собой столики и стулья, улыбчивых официанток в синих фартуках и редких посетителей, самого Оикаву, не прекращающего говорить ни на миг. Кагеяма усердно пытается не захлебнуться, цепляясь за стакан. Там тоже вода, но не такая, не та, что льёт на него бывший семпай, более безопасная, в более умеренных количествах. В кафе почти потоп, да и в душу Кагеямы начинает проникать вода, подтачивающая камень молчания, но он бессловесно отворачивается в сторону, отхлёбывая прохладной газировки с едва заметным грейпфрутовым привкусом. Глаза Оикавы - две коричневых рыбки, взгляд, направленный на сидящего напротив утопающего - пузырьки их дыхания. Чётко прослеживается траектория, заканчиваясь где-то около синих глаз. Рыбки Кагеямы, виляя хвостом, уплывают в сторону окна, словно к аквариумному стеклу. Не по зову извне, не на звук тихого перестука чьих-то каблуков по асфальту - "Что, знакомую увидел? Эй-эй, дай и я посмотрю!" Сбегая. Ещё чуть-чуть, и листья многочисленных украшающих кафе цветов начнут плавно колыхаться. Оикава милосердно даёт им шанс почувствовать себя водорослями, не погибнув, не причинив себе непоправимый вред от пребывания в настоящей воде. Его вода даже немного полезна - всем, кроме Кагеямы. Внешне недвижимый, тот в панике барахтается, отыскивая глазами берег. Вокруг него смыкается кольцо из акульих плавников. Оикава выпускает рыб бережно, стараясь сделать это так, чтобы было незаметно, что это на самом деле не замутнённые илом сторонних речей-рассказов участки воды. Имя тем акулам - мысли, и Оикава даёт им излишнюю волю вовсе не потому, что Кагеяму срочно стоит скормить. Он делает это для того, чтобы они ели не только его самого. В стакане Оикавы не вода, - её ему и своей достаточно, - а сладковатый молочный коктейль. С клубникой, кажется - пенка чуть красноватая, как попорченная кровью морская пена. Оикава не пьёт: некогда. Если вода перестанет прибывать, Кагеяма, быть может, заметит акул. Без этого никак - более того, это должно случиться, иначе ради чего весь этот прорыв дамбы! - но не сейчас. Сейчас Кагеяма мечется и прячет рыбок за камни нахмуренных бровей. Скала сердитого лица воздвигается посреди потока - а вдруг прервётся, думает Кагеяма, вдруг этот Оикава заткнётся наконец и даст ему что-то вставить в этот недоразговор, о чём-то поразмыслить - он, вопреки расчётам, уже давно заметил тёмные очертания вокруг себя, но не увидел пока что их плавников. Вода течёт слишком быстро в далеко не тщетных попытках подточить скалу и скрыть опасность - спустя несколько десятков слов, их сочетаний, предложений и громоздких конструкций, в которые знак препинания-то воткнуть некуда, спустя рассказ про волосы девочки из параллельного класса, чёрные, "как у тебя, прямо как у тебя, и на ощупь точно такие..." Мысленно прощаясь с очередной акулой и якорем здравомыслия, Оикава тянет руку через стол. Кагеяма даже отодвинуться не успевает. "И впрямь такие. У тебя даже лучше, Тобио-чан! Признавайся, каким шампунем пользуешься?" Акула кусает Кагеяму за ногу. Вода алеет, лицо - тоже. У Оикавы появляется смутное ощущение, что он пускает своих зубастых рыб не в вольное плавание, а в заповедник, где для каждой уже подготовлены место и отдельная кормушка, но накачивать помещение водой не прекращает. Ослаблять бдительность? Только не с Кагеямой. Не потому, что он якобы не дурак, в этом-то Оикава не особо сомневается. Наоборот, в этом-то и опасность: дураки всегда выживают в самых опасных передрягах. Даже тогда, когда напротив этих самых дураков - нет, дурака - сидит крайне (без)умный человек и кормит плотью своих питомцев, тщательно взращиваемых в течение нескольких лет. Когда рыбки Кагеямы выплывают из-под камней, Оикава начинает крупно сомневаться в отсутствии заповедника - если не для акул, то хотя бы для некрупной стаи синих и коричневых мальков, чьи пути пересеклись над кружевной салфеткой - кто-то из администрации кафе всё ещё думал, что подобные хлопчатобумажные чудовища создают романтичную обстановку. Наверное, у этих людей просто не было достаточно воды для привольной, раздольной жизни их акул, и они разделывали их живыми на подобных салфетках, потроша и поглощая в спешке куски мяса Оикава никогда не убьёт своих акул, что бы они ни делали с избранной жертвой и с ним самим. Умнее он или глупее любителей салфеток - отдельный вопрос. Ответ на него таился где-то в глубинах цельной скалы, уже не разбивающей поток, но впитывающей капли его в себя, стараясь ничего не пропускать мимо. Воды у Оикавы остаётся всё меньше; он не иссяк, но чувствует источник, пробивающийся сквозь толщу напротив. Кто он такой, чтобы перекрыть ему путь? Оикава говорит всё медленнее, постепенно перекрывая поток, возвращая его к обычному состоянию. Залил, выпустил акул, дал рыбкам поплавать - и хватит. Ещё будет время. На успокаивающуюся воду натягивается ряска недосказанности и открытых вопросов, убрать которую - задача уже не Оикавы. Он очень надеется, что его маленький Тобио-чан научился у него хотя бы этому. И Кагеяма наконец переспрашивает, в какой именно магазин позавчера он зашёл, прежде чем пойти домой с тренировки. Этим вопросом он аккуратно вкладывает последний кирпич в почти затянувшуюся саму собой дыру в дамбе. Последние капли ответа проливаются на почти тихую водную гладь. Резонансом идут круги, будоража зарывшихся в осевший ил акул. "Ну а ты как, Тобио-чан? О себе что-нибудь расскажи. Вижу же, что как на иголках сидишь." Что ж, время горного водопада.