бресмберг альта

Уилл предоставляет дело случаю, воле, порыву, точно не себе. На Ганнибале Лектере обглоданный воздухом совершенно выглаженный костюм, увязшие в пыли ботинки, клетка твида и совсем немного смерти вкупе с запахом паленой бумаги. Здравствуйте, доктор, как ваши дела, вы знали, что израильтяне теперь пьют воду из нашего кармана, вот досада? Он слышит его бесперебойное дыхание, оно несколько глухо и немо, но он слышит; его тошнит от пятна крови, распластанного под Ганнибалом Лектером, а тот молчит слишком громко и рвет тишину. Уилл склоняет голову набок и говорит-говорит, путается в словах и бычится, заглатывая буквы на корне языка. Доктору Лектеру жалко-жалко. Уиллу Грэму горько-горько, он чувствует соль и немного крови на деснах; гладит рукоять ножа для резки линолеума, не верит оружию и тихо сипит, пока его тень крадется и охватывает тепло Ганнибала Лектера с горячей, пенящейся кожей, а тот все молчит и молчит, потому что ему, наверное, стыдно. Грэму нестыдно, он предпочитает быть милосердным по отношению к доктору и дает его тишине выговориться, а та хлюпает, едва завидев просинь, и лжет учениям Маркса, блестит среди газетных полос, и заявляет, что Ганнибала Лектера давно никто не видел. Ганнибал выглядит безнадежно громким и мертвым, а для Уилла это жжет, жжет, жжет, жжет, сквозит и больно. Его грудную клетку стягивают ремни спертого воздуха, ему душно, его жалит, невралгия голосит где-то изнутри. А доктору Лектеру совсем не больно, может быть, потому что у него распорот правый бок, а, может быть, потому что он чудовище. Он дерет горло Уиллу, сцепляет пальцы на дрожащем кадыке, а Грэму становится настолько тепло, что он сипит и дышит ртом, судорожно глотая воздух. “Все хорошо” – говорит Уилл, а Ганнибал не отвечает, лишь громко дышит, а потом замолкает и не дает Уиллу подумать, почему всё так, и зачем он сжимает в руке нож. Уилл смиренно молчит.