Отвергнутый

Я никогда никого не любил. Когда я сталкивался с чем-то или кем-то, я просто убегал. Бежал, не глядя куда. Мой отец меня не хотел с самого начала, говорят, что у меня травма отвергнутого, и она болит, всегда болела, и будет болеть, а я буду бежать. Мой отец жил со мной, он меня не бросал, но ненавидел всем своим существом. Я был для него самым плохим ребёнком, худшим из худших. – Бальзак, – окликнул меня довольно знакомый мне голос. Именно от этого нежного голоса мне и хочется бежать всё дальше и быстрее… да что со мной не так? – Баль? – руки схватили меня за запястья. Он всегда так делал – всегда. Он знает о моей проблеме, он будто видит меня насквозь, мою душу и сердце. – Прости, у меня дела, Нап, – я попытался вырваться, но хватка стала сильнее. Передо мной появилось его лицо, длинные темные волосы, карие проникновенные глаза, очки, в которых я привычно видел ускользающее отражение растрёпанного себя. Я не был так красив, я угловат, немощен и вообще сомневаюсь, что имею право существовать. Он никогда не повышал на меня голос, он никогда не делал мне больно, он всегда был очень нежен, и от этого ещё больше хотелось убежать. Но только вот он все равно меня находил. Я его ненавидел, но говорят, ненависть – это просто очень сильная любовь, а значит, я его люблю?.. – Нет у тебя никаких дел, – улыбнулся Нап своей прекрасной улыбкой, вот только она была ненастоящей. Я всегда знал, когда он врёт, и похоже, об этом знал лишь я. Этот нахал схватил меня за руку и потащил в сторону своего кабинета. Ах да, я же не сказал: Наполеон – профессор психологии, от него-то я знаю всю эту дрянь о себе. По обыкновению, я оказался на столе, а он запер дверь. Поначалу я сопротивлялся, но больше смысла в этом не вижу. Мы уже год вот так занимались сексом. Я никогда не видел его дом, он никогда не видел мой. Всё это выглядело как быстрый перепих, он даже штаны никогда не снимал. Меня это обижало, но и устраивало. Я отвержен им изначально, я просто кукла для секса и ничего больше. В любом случае, мне лишь надо лежать, а он пусть делает, что хочет. А дальше я просто сбегу, как всегда. Домой я плелся в слезах. Я давно уже не живу с родителями, и мой дом – моё единственное место уединения. Моя крепость. В детстве я все говорил, что я стану принцессой, когда вырасту, и буду жить в замке, и однажды придёт принц и спасёт меня от одиночества, но сейчас… я так жажду этого одиночества. Я толкаю ногой дверь. Как же я его ненавижу. И надо же мне было в тот раз пойти на чёртов тренинг, где он, Его Великолепное Высочество, и рассказал мне о моей травме, о моей жизни с отцом и о том, что он может меня излечить. Но вместо этого этот сукин сын меня просто использовал. Это так бесит. Я ненавижу его больше всего на свете. А ещё я ненавижу себя, за то, что как идиот всё ещё введусь. Нет, не так, я позволяю себе вестись, ведь тогда я хоть на какое-то мгновение могу быть с ним. И я не могу от него отказаться – пожалуй, это самое противное. Он работает в моём институте, поэтому я так часто его вижу. Профессор и его ученик – бесит. Разница в возрасте – бесит… Я вытаскиваю из кармана телефон и ору в трубку о том, какой он мудак. Какие мудаки мои родители, какие вокруг одни сплошные мудаки и никаких кроликов. Как я всё ненавижу. – А я уж думал, до этой стадии мы никогда и не дойдём, – усмехнулся знакомый голос в трубке. – Все эти мудаки тебя на самом деле очень любят. Ты дома? Подожди, я приеду, – звонок оборвался, и… Я, пожалуй, от всех этих слов впал в ступор минут на пятнадцать. Что он сказал? Кто меня любит? Как меня вообще можно полюбить? Как открылась дверь, я и не заметил, его мощный торс просто возник внезапно перед моими глазами. Нап встряхнул меня руками. Сейчас он улыбался, и его улыбка была настоящей, меня это даже обрадовало. Хотя я и не подал вида. – Ну что, отвоевал своё право на существование? – спросил Наполеон. Я совсем не понимал, о чём речь. Он взял мою руку и положил к себе на грудь. – Тут много места – и оно всё твоё. Так полюби же себя так, как я люблю тебя.