Со вкусом морника

Выбор. Как часто жизнь ставит нас перед выбором? Посчитать сложно. Если все-таки какой-то сумасшедший отважится это сделать, я бы очень хотела услышать это число. Наверняка счёт пойдёт на тысячи. Мы выбираем множество раз. Это и пустяки, и что-то важное. Но порой даже самое мелкое и пустяковое, на первый взгляд, решение может привести к непредсказуемым, странным или страшным последствиям. От кого же это зависит? От нас, конечно. От кого же ещё? * * * Ровный тон пудры и крема ложится на мои щёки, отвыкшие от краски и косметики. Я скучающе рассматриваю то, что меня окружает, но скука и тишина делают свое дело просто отлично – я чуть не засыпаю. - Ещё чуть-чуть пудры, - напевает себе под нос одна из стилисток, - и ты готова! Ох, если бы все было так просто… - Рано камеры включать! Птичка моя, ты готова? Птичка готова заклевать каждого в этой комнате до смерти, а значит, всё в порядке. Я киваю и продолжаю смотреть перед собой, проговаривая про себя текст. - Почти, мистер Хевенсби, - заученно говорю я. – Думаю, с положением дел вас лучше познакомит мой стилист. - Я, вообще-то, здесь и меня зовут Конорра, - напоминает о себе девушка, сердито распыляя на моём носу ещё некоторое количество пудры. Я чихаю, и большая часть возвращается к ней самой. - Разумеется, Конорра, - Плутарх выглядит довольным. – Не переусердствуйте – нам нужна естественность. Мисс Эвердин должна выглядеть как героиня и звезда, коей она, собственно, и является, - да здравствуют пустые комплименты в мой адрес… Бывший главный Распорядитель Голодных Игр – первый среди тех, кто поливает меня елеем и мёдом и сдувает с меня пылинки. Даже Пит не настолько опекает меня, смирившись с тем, что я большая девочка, которая может и умеет за себя постоять. Первые дни после моего чудеснейшего выздоровления мне разрешалось бывать только в двух местах – на съёмочной площадке и в своей палате. И в первое место, и во второе меня сопровождала парочка врачей – я даже не попыталась запомнить их лиц, потому что это было бесполезно, ибо они сменялись так же часто, как и моё настроение, и у меня не было никакого понятия об одиночестве и погружении в себя – рядом со мной всегда находилось как минимум два человека – дежурный врач плюс Пит. Порой его сменял Хеймитч или Джоанна: в основном это случалось потому, что я пинками отправляла Мелларка спать – в мешках под его глазами временами можно было спрятать его самого. - Китнисс, ты помнишь свой текст? - Конечно, - без тени улыбки отвечаю я, уставившись в одну точку. Подняв глаза на наскучившего за столько дней мужчину, я спокойно начинаю декларировать строчки, зазубренные в течение дня. – Сопротивление растёт! Бесчисленные людские потери, бесконечные смерти – это не просто страшные слова, граждане Панема. Это – страшная реальность, с которой мы имеем дело. Каждый день, каждую минуту гибнут люди – мужчины, женщины, дети и старики, все они умирают, и каждый из них становится новой жертвой этого страшного зверя под названием «война». Я устала от смертей, вы тоже устали страдать. Я, Сойка-Пересмешница, призываю вас, люди Панема, присоединиться к Сопротивлению. Сражайтесь с нами! Имейте мужество присоединиться к нам! Удача никогда не была на нашей стороне, мы страдали и умирали на потеху капитолийцам, мы были их хлебом и их зрелищем, но настало время взять реванш! Сражайтесь со мной! Только вместе мы построим наше светлое будущее! – в конце концов я даже вяло вскидываю кулак, чем довожу Плутарха чуть ли не до радостного визга. - Умница, - его рука тянется к моей прическе, и Конорра тотчас же с чувством хлопает его по ней – ещё бы, она столько времени создавала на мне свой шедевр «Только что с поля боя»: растрёпанные пряди, вылезшие из косы, подпаленные кончики, мазки чёрных теней – как пепел на моих щеках. У меня стойкое ощущение, что для Плутарха я кто-то вроде умницы-школьницы, которая выучила наизусть стихотворение и рассказала его у доски. – Побольше экспрессии и все будет просто за-ме-ча-тель-но. Я не знаю, как сказать ему о том, что максимум экспрессии, который я смогу выдать, заключается в жестах. Чтобы сказать что-то с тем выражением лица, которое он от меня ждёт, с той честностью, которую он хочет – мне нужно хотя бы верить в то, что я говорю. - Сопротивление растёт! Бесчисленные людские потери, бесконечные смерти – это не просто страшные слова, граждане Панема, - Джоанна кривит нос, и я роняю усмешку в свой чай. – Птичка, тебе не кажется, что граждане – это слишком пафосно звучит? - Если ты и впрямь хочешь знать, что я думаю по поводу этой речи, то лучше попроси Эда изобрести приборчик, который поможет тебе прочесть мои мысли. - А просто их озвучить уже неинтересно? – прищуривается Седьмая. - Я не понимаю эту речь, если честно, - мне немного неловко признаваться в этом. – Нет… Просто слишком много слов, описывающих реальность, но… - У кого будет время выслушивать эти описания?- усмехается она. - Страшная реальность, с которой мы имеем дело – это то, что каждый день, каждую минуту гибнут люди – мужчины, женщины, дети и старики, все они умирают, и каждый из них становится новой жертвой зверя под названием «война». - Я бы сократила это. - Я устала от смертей, надеюсь, вы тоже устали страдать. Я, Сойка-Пересмешница, призываю вас, люди Панема, присоединиться к Сопротивлению. Сражайтесь с нами! Если вы тоже устали от кровопролития и тирании, имейте мужество присоединиться к нам. Удача никогда не была на нашей стороне, мы страдали и умирали на потеху капитолийцам, мы были их хлебом и их зрелищем одновременно, но настало время взять реванш! Сражайтесь со мной! Только вместе мы построим наше светлое будущее! - Это больше похоже на текст какой-то рекламы на капитолийском телевидении, - жалуюсь я. Выглядит так, словно я рекламирую участие в войне. И о каком, к чёрту, светлом будущем может идти речь, когда каждый день погибают люди, а я сижу здесь, ожидая, когда на меня каждый день будут наносить липовые синяки, ожоги и раны?! – от осознания собственного ничтожества, я откидываюсь на кровать, хватая подушку и накрывая ею лицо. Джоанна забирает у меня подушку и, подложив её под себя, удобно устраивается в кресле, поджав ноги и снова читая мою речь. - Плутарх сказал, что это будет прямой эфир, - выплёвываю я. - Ты можешь себе это представить? Я как марионетка буду дергаться на ниточках. - Как дёргали Пита, пока ты была не в состоянии самостоятельно дышать. Где он, кстати? Я удивлена, что он не врос в это кресло. - Я отправила его спать. Сил нет смотреть на то, как он себя мучает. Я знаю, что у него теперь своя программа, я видела его расписание, и то, что он ещё и меня развлекает… - горькая теплота накрывает моё сердце, - Я не знаю, что бы я делала без него, Джоанна. - Только без соплей, Двенадцатая, - кривится она, и я улыбаюсь. – Не люблю. Знаю-знаю, он умница, отличный парень и просто классный, но, ради всего святого, я не переживу еще и твоих од в его честь. А что касается прямого эфира… Скажи то, что ты думаешь, Птичка. В прямом эфире тебя не смогут переснять. Я поправляю колчан, ремень которого перетягивает мою грудь, и сжимаю губы. Чёрные мушки прыгают перед глазами – к сожалению, мне известно, что это значит. - Мисс Эвердин, - спокойно произносит медсестра. В её пальцах сверкает тонкой иголкой шприц, и я даже не расщедриваюсь на вздох, оголяя вену. - Как долго мне будут вкалывать это лекарство? – поднимаю брови я, поправляя костюм. – Не поймите меня неправильно, но мне кажется, что я здорова (иногда танцующие чёрные точечки не в счёт). А это вряд ли витамины. - Мисс Эвердин, мы ведь уже говорили с вами на эту тему. До тех пор, пока диагностика не покажет, что вы абсолютно здоровы, мы не можем прекратить приём препарата. Вдобавок, ваши анализы показывают, что не так уж отлично вы себя и чувствуете, как пытаетесь показать, - вежливой улыбкой отвечает она. Я чувствую себя ребёнком, которому объясняют, что дважды два равно четыре в пятый раз. Я вскидываю голову и смотрю прямо в красный огонёк камеры. Бездушная машина, которая только и может, что запечатлевать страдания – реальные и на камеру, которые пытаюсь возродить я. Кто я такая, чтобы говорить людям за что умирать?! You lost that right to hold that crown Ты утратила право носить корону, - Каждый день, каждую минуту гибнут люди – мужчины, женщины, дети и старики, все они умирают, и каждый из них становится новой жертвой этого страшного зверя под названием «война», - я чувствую, что меня сейчас стошнит. - Я устала от смертей, надеюсь, вы тоже устали страдать. Я, Сойка-Пересмешница, призываю вас, люди Панема, присоединиться к Сопротивлению. - Сражайтесь с нами! Если вы тоже устали от кровопролития и тирании, имейте мужество присоединиться к нам. Удача никогда не была на нашей стороне, мы страдали и умирали на потеху капитолийцам, мы были их хлебом и их зрелищем одновременно, но настало время взять реванш! Сражайтесь со мной! Только вместе мы построим наше светлое будущее! Я ищу виноватых и пытаюсь возглавить тех, кто якобы сражается за правду и свободу. Но разве можно возглавить кого-то, сидя в неведении и страхе под землей? Кто же буде сражаться, если лидер – трусливая девчонка, не показывающая носа из-под земли? - Китнисс, больше экспрессии, - повторяет Плутарх. – Всё нормально, но повтори последнюю фразу более эмоционально, - просит он. Я поднимаю на него каменные, полные безразличия глаза. - Мне нужна минута, - холодно произношу я, ища знакомые лица, но сегодня мне не везёт – каждый занят своим делом. - У нас нет времени, - отрезает мужчина. - Я хочу поговорить с Президентом Койн, - предпринимаю я попытку снова. – Это возможно? - Китнисс, - устало выдыхает распорядитель. – Я ведь уже объяснял тебе положение дел. Президент Койн очень занятой человек, и ей немного неудобно руководить Дистриктом и отвечать на твои вопросы одновременно.

All that I needed Мне нужно было лишь одно - Was the one thing I couldn't find Как раз то, что я была не в силах отыскать.

- Хорошо, а с кем я ещё могу поговорить по поводу переноса съёмок на поверхность? – устало спрашиваю я. - Это слишком… - … опасно, я в курсе, но, мистер Хе… - Плутарх, - обрывает мою речь распорядитель. - Хорошо, Плутарх. Я не актриса, меня этому не учили, и я понятия не имею, как мне сыграть злость, разочарование или гнев, не видя того, что это все вызывает. По сути, войны я и не видела – все время я провалялась в больнице, а вы даете мне пламенные речи, полные праведного негодования, которые призваны, чтобы её раздуть. Я не знаю, если честно, зачем я все это говорю. Лучше один раз увидеть войну, чем сто раз услышать, а в моём случае – прочитать, - честность, как всегда меня учили, это лучшая политика, а Плутарх, так или иначе, влияет на весь съёмочный процесс. Может, если я буду в достаточной мере убедительной, он поможет? – Давайте просто проведем эксперимент. Это ведь и в ваших интересах тоже, верно? Это обращение мы запишем на поверхности. Съёмочная команда возьмет только самое необходимое оборудование, если вы волнуетесь об охране, то пожалуйста, никто не против, если мы возьмем несколько солдат. Это не так страшно, на самом деле. Просто все дело в том, что в естественных условиях я буду чувствовать себя лучше, что, несомненно, скажется на моей актёрской игре. - Декорации тоже на поверхность прикажешь тащить? От его благодушного настроения не осталось и следа. Спокойно отодвинув меня, успевшую вскочить с кресла, в сторону, он идёт к выходу. Конорра неодобрительно смотрит на меня. - Ты испортила ему настроение. - Я всего-то высказала ему свое мнение. - И испортила этим ему настроение. Тебе придётся сегодня нелегко. - Лучше скажи, когда мне было легко, - я выхожу вслед за Хевенсби в съемочный павильон. * * * Смыв с лица остатки макияжа, я наскоро вытираю лицо и выхожу из ванной. Судя по расписанию на моей руке, сейчас время ужина, но желания спускаться в столовую нет никакого. Сейчас я даже немного скучаю по капитолийской технике: нажал на кнопочку – и сколько угодно еды появится прямо перед тобой в ту же секунду. Но даже есть не хочется. Хочется просто упасть на кровать и зарыться в одеяла, погружаясь целиком в себя и в кровать.

And you were there at the turn Ты была на том повороте, Waiting to let me know Выжидая возможности сообщить мне, что...

- Как прошли съёмки? – спрашивает Джоанна. - И тебе добрый вечер. Устало плюхнувшись на кровать, я закрываю руками лицо и затихаю, раздавленная течением сегодняшнего дня. Мейсон смеётся, подрываясь с кровати и дёргая меня за ногу. Я раздражённо брыкаюсь, вырывая конечность из её рук. - Вставай, соня. Нужно идти на ужин. - Не могу. Пускай его сожрут медведи. - Птичка, не заставляй выталкивать тебя пинками. У меня здесь нет топора, который бы заставил бы тебя двигаться быстрее, но пинаться я не разучилась, поняла? - Мейсон, во имя морника, угомонись. Я бы посмотрела на тебя после съёмок с Плутархом, которого кое-кто вывел из себя, - устало выдыхаю я. Мне не нравится постоянное состояние усталости, в котором я пребываю, однако, если верить врачам, это нормально. Сами бы попробовали так походить! - Ты? - Что «я»? - Ну, ты его из себя вывела? – буднично спрашивает Джоанна, почёсывая нос. – Меня ты тоже частенько выводишь, но я же умею держать себя в руках. В отличие от Плутарха. Слушай, Эвердин, я уверена, что это безумно интересная история, но я предпочитаю слушать и есть. Поэтому поднимай свой зад и пойдём в столовую есть местную отраву. - Мейсон, я тебе поражаюсь, - выдыхаю я, прикладывая титанические усилия, чтобы подняться. Каждая мышца в теле ноет, и я некстати вспоминаю, что после съемок должна была зайти в медпункт, но из-за затянувшихся «Китнисс, побольше экспрессии» и «Побольше огня, ты не шампунь рекламируешь» это как-то совсем вылетело из головы. Сейчас я конкретно начинаю об этом жалеть: чёрные мушки, прыгающие перед глазами – это первый признак того, что живительный шприц нужен как никогда. Чёрные мушки в расплывающихся кружках моего сознания – это уже второй тревожный звоночек. - Почему это? - Ты не могла в еще более завуалированной форме сообщить, что с радостью съешь еще и мою порцию, - улыбаюсь я. – Подожди пять минут – мне нужно оторваться от кровати. - Даю пять секунд. Иначе начну пинаться. Пять, - я отрываю руки, - четыре, - привстаю на локтях, - три, - мой позвоночник жалобно скрипит, прося оставить его в покое, но, как настоящий боец, я стискиваю зубы и заставляю себя не стонать, - два, - неимоверным усилием я подрываюсь с кровати, - один. Чур, место рядом с твоим кузеном моё, - и она ускакивает. А я припадаю к стене, ища опору. Вдох. Если приступ настигнет тебя внезапно, то постарайся успокоиться и не паниковать, Китнисс. Просто заставь себя почувствовать, что все в порядке. Главное – эффект плацебо. Выдох. Всё в порядке. Всё нормально. Вдох. Постарайся дойти до медпункта – любой дежурный врач поможет тебе, потому что проинструктированы все. Лучше, конечно, чтобы тебя кто-нибудь довёл, но если никого не окажется рядом, ты должна помнить, что ты в состоянии дойти – просто напоминай себе об этом почаще. Выдох. - Китнисс! Чья-то рука обвивает мою талию, и я опираюсь на помощника. Вдох-выдох. - Если ты окочуришься у меня на руках, я найду тебя на том свете и убью, поэтому не смей, поняла?! Ох, дьявол, а после тебя я убью Хевенсби, - рычит Джоанна. – Я из-за вас опаздываю на ужин, поэтому с тебя причитается, птенчик. А теперь левой ножкой топ, пра…. - Мейсон, мне не три года. Просто помоги мне дойти до медпункта, - шиплю я, недовольная своей беспомощностью. - Ты как себя довела до этого, нелюдь? - Я должна была зайти после съёмок, - сглотнув, я пальцами нащупываю стену. Джоанна стискивает зубы и надувает губы. – Но всё, на что меня хватило – это доползти до нашей комнаты. - Женишок забеспокоится, что мы опоздали. Повезёт, если не полезет к Плутарху. - Он скорее пойдёт к нам. Нужно записку написать, да? - Лучше было рассказать ему про это. Давно это у тебя? - Что «это»? – я почему-то не упускаю возможности поддеть Седьмую. Момент не самый удачный, но нужно же хоть как-то отвлечься от боли в груди и расплывающейся реальности, сосредоточившись на чем-нибудь другом. Пусть даже это «другое» - попытки повеселиться над Джоанной Мейсон. - Эвердин, сейчас я буду пинаться! – предупреждает сквозь зубы соседка. - Не так уж чтобы. - Это не ответ. - Отстань. Пререкаясь и вяло огрызаясь, мы доходим до медпункта, где дежурная медсестра с зеленым от страха лицом вкалывает в мою угодливо подставленную вену ядовито-жёлтое лекарство. Я буквально слышу запах горелого мяса, исходящий от моей конечности. - Сколько она должна лежать? – спрашивает Мейсон, не сводя с меня глаз. – Смотри-ка, ты такая милашка, когда не серая. - Ну спасибо, - ворчу я. - Ты только что ужасно облегчила мою жизнь. - Полчасика где-то, - приветливо улыбается медсестра. – Лучше пускай она останется здесь, а вы идите на ужин. Сегодня обещали дать что-нибудь новенькое. Мисс Эвердин, вы ужинали? - Птичка, ты не обидишься, если я тебя покину? Есть жутко хочется, - в подтверждение я слышу громкое урчание живота Седьмой. Против воли из меня вырывается смешок. - Боюсь даже представить, что будет, если из-за меня ты останешься без ужина. Наверное, ты съешь меня, когда я вернусь. - Не исключено, - просто пожимает плечами она. - Я беру и твою порцию тоже. - Договорились, - улыбаюсь я. Не проходит и пятнадцати минут, как дверь открывается, и тень вошедшего простирается до моей кушетки. С деловитым видом поправляя лежащие бумаги, медсестра приподнимает брови, но успокаивается, увидев вошедшего. - Вообще-то без жалоб сюда нельзя.

You told me yes you held me high Ты сказала мне "да", ты подарила мне блаженство, And I believed when you told that lie И я поверил, когда ты мне солгала.

- А я с жалобой. На мистера Хевенсби. Такая принимается? – Пит усаживается рядом со мной и вздыхает. - Ты ушел с ужина. - Ты на него вообще не пришла. - Я бы пришла, если бы… - Если бы была в состоянии? Почему ты не сказала, что плохо себя чувствуешь? – мягко укоряет меня он. – Тебе же не пять лет. Ты должна рассказывать все врачам, чтобы они могли тебе помочь. - Умоляю, давай без нравоучений, - прошу я. – Мне сегодня уже хватило Плутарха. И как ты только выдерживал постановочные съемки? Это же мрак. Из меня плохая актриса, это факт, но те речи, которые они заставляют меня произносить… От них мне еще хуже, чем от лекарств. - Просто попробуй представить себя там, на месте, где они хотят тебя видеть, - советует Пит. – Мне это обычно помогало. - Ты видел её? – перебивая его, я смотрю на его лицо. - Кого? - Войну. Ты видел ее? Что она делает? Что происходит там, наверху? Что вообще было после Арены? Пит, я ведь ничего не знаю и призывать кого-то к войне, не имея ни малейшего понятия о том, что происходит и какая она – разве это не глупо? Я должна понимать, на что я обрекаю людей, понимаешь? - Даже не думай об этом, Китнисс. - Почему?! Меня держат в полной изоляции от информации, будто я ребенок. Когда все уже поймут, что я не знаю, что мне делать, если понятия не имею о том, к чему приведут мои слова? Как я могу просить людей взять в руки оружие и добровольно пойти на гибель, если сама как трусливая кротиха прячусь здесь?! Меня не на шутку развезло. В порыве чувств я даже соскакиваю с койки, начиная расхаживать туда-сюда, от чего у Пита появляется морщинка между бровей.

And you were there at the turn Ты была на том повороте, Waiting to let me know Выжидая возможности сообщить мне, что...

- Почему никто не рассказывает нам о Двенадцатом, о доме? Почему я не видела ни одного человека из Двенадцатого здесь? Что происходит дома? Как наши друзья, знакомые? А вдруг… - внезапная мысль-предположение о том, что творится в Двенадцатом заставляет меня замолчать. А что, если война уже добралась и до дома? Что, если в нескольких метрах над нами сжигают наших друзей и знакомых? Что-то в моем лице заставляет Пита броситься ко мне. Я прикусываю губу и невидящими глазами смотрю в пол. Наша уютная пекарня. Тесные ряды торговых лавочек в Котле, даже временами противная похлебка Сальной Сэй, которой мы с Гейлом отогревались после охоты, знакомые миротворцы, которым мы сбывали свежую дичь, торговцы, с которыми торговались до последнего – все это комком встает поперек горла. Воспоминания, избавиться от которых было бы преступлением – словно забыть свою жизнь, все семнадцать лет до Арены. - Я хочу узнать, что, черт возьми, происходит наверху, - посвящаю я Пита в свои планы. Слова уверенными жемчужинами скатываются с губ, и мои мысли приобретают на мгновения небывалую четкость. - Ты можешь потребовать это у Койн. Ты её Сойка-Пересмешница, и ты нужна ей больше, чем она тебе, - говорит Мелларк, и я невольно прислушиваюсь. - Тебе точно ничего не известно? - Я бы не стал скрывать что-то от тебя, ты же знаешь, - Пит убирает с моего лица пряди, выбившиеся из косы. - Хорошо. Глубоко вдохнув, я прислоняюсь ухом к его груди. Размеренный стук его сердца – лучший звук на свете. Поглаживая меня по волосам, Пит приподнимает меня и усаживает на кушетку. Когда мои безвольные пальцы соскальзывают с его рубашки, на меня вдруг накатывает дикая слабость, еще большая, нежели в коридоре, перед ужином. Да и рука после укола зудит – раньше ведь не бывало такого, чтобы я пропускала спасительную инъекцию. Что, если Сноу решил разобраться с моим домом? На его месте я поступила бы так же, честное слово. Наказать место, откуда родом мятежница, чтобы неповадно было остальным – не так ли своевременно поступили с Тринадцатым? Но от одной несчастной мысли о том, что мой родной Двенадцатый может разделить судьбу подземелья, в котором я сейчас нахожусь, хочется заорать. - Сначала ты придешь в норму, а потом мы с тобой вместе разберемся со всем. Я тебе обещаю. Поспи сейчас, а я попытаюсь узнать что-нибудь о Двенадцатом, хорошо? - Хорошо, - повторяю я, завороженная родной голубизной его глаз. Пит целует меня в лоб и уходит, обещая пробраться попозже. Я тоской смотрю ему вслед, чувствуя, что засыпаю. Неужели мне вкололи успокоительного? Таким образом я совсем разучусь засыпать самостоятельно, без лекарств. Но, кажется, сама Вселенная против того, чтобы сегодня я отдохнула. Потому что… На секунду мне кажется, что я ослепла. А потом я слышу взрыв.

And you were there at the turn Ты был на том повороте, Caught in the burning glow Охвачен пылающим сиянием. And I was there at the turn А я была на том повороте, Waiting to let you know Выжидая возможности сообщить тебе, что... We're building it up Мы созидаем, To break it back down Чтобы вновь всё разрушить. We're building it up Мы строим, To burn it down Чтобы сжечь всё дотла. We can't wait Мы ждём не дождёмся, To burn it to the ground Чтобы спалить и сравнять всё с землёй...

Сквозь полудрему я различаю какие-то торопливые шаги, крики и грохот. Рев аварийных сирен пробивается сквозь сон, как вдруг я ощущаю чьи-то руки. Кто-то, ожесточенно хлестая по щекам, пытается привести меня в чувство. Кто-то посыпает проклятиями девушку, вколовшую мне успокоительное. Кто-то плачет и кричит, а я снова словно стала пленницей своей белой тюрьмы – безмолвной, беспомощной и безголосой пленницей забвения.

The colors conflicted Цвета сконтрастировали друг с другом, As the flames climbed into the clouds Когда языки пламени поднялись к облакам.

Нет! Только не туда! Только не снова! Злость помогает мне обрести уверенность в конечностях, и я медленно, словно поезд, набирающий скорость, возвращаю себе ясность сознания. Я была в больнице. Кажется, я и сейчас в больнице, но почему здесь так много дыма? И огня? И криков? - Мисс, мисс, вы в состоянии идти? – говорит кто-то, и каким-то чудом я понимаю, что обращаются-то ко мне. Кое-как кивнув, я по стеночке ползу туда, куда меня подталкивают чьи-то руки. Пару раз я падаю, набивая шишки и синяки, локоть саднит – должно быть, я содрала кожу. Конечно, новости не особо приятные, но я впервые так радуюсь появлению солдат. Когда один из них хватает меня под локоть и стремительно тащит вниз, я даже не сопротивляюсь. Солдаты ведь знают, как действовать в таких ситуациях, верно? У них есть инструкции и все такое… Попав в какое-то полутемное помещение, больше похожее на склеп, я обхватываю голову руками. Головная боль раскалывает мой череп, но расслабляться сейчас ну никак нельзя – мне предстоит понять, что же все-таки здесь происходит. - Пит? – несмело спрашиваю я, заметив перед собой светлую макушку. Парень оборачивается, но его выражение лица удивляет меня: сначала удивленное, а потом – хитрое. Прищурившись, я смотрю на парня, пытаясь понять, в чем подвох, но тут гремит взрыв, и мощный поток воздуха поднимает меня и отбрасывает назад.

We're building it up Мы созидаем, To break it back down Чтобы вновь всё разрушить. We're building it up Мы строим, To burn it down Чтобы сжечь всё дотла.

Мгновение кажется, что ничего не происходит, но удар о бетонный пол Тринадцатого едва не вышибает из меня дух. Перед глазами появляется лицо Пита, только почему-то моложе, он что-то говорит, но я его не слышу. Не слышу совсем ничего. Я закрываю лицо ладонями, пока сверху дождем падают горящие обрывки и ошметки. Воздух наполняется едким дымом, серой пылью и страхом – не самое приятное для того, кто пытается снова научиться дышать. Кто-то рывком ставит меня на ноги, но видя, что я на грани, перебрасывает мою руку к себе на плечо, и мы куда-то идем. Умом-то я понимаю, что пора убираться подальше, однако страх за собственную жизнь сейчас ослепляет меня и соображать не выходит вообще. Я и так понимаю, что в таком состоянии идти – дело нелегкое, но все гораздо хуже. Кружится голова. И это не заурядное недомогание, а кое-что похлеще: серые стены Тринадцатого начинают кружиться, земля ходит ходуном, а за каждым поворотом мне чудится смертельная опасность... Будто я снова на Арене. Делаю несколько шагов и, сама не понимаю как, оказываюсь на четвереньках. Жду несколько минут в надежде, что все пройдет. Ничего не проходит. Мой благодетель что-то бормочет, но я его не слышу, потому что боль в груди затмевает все остальное. Хрипло хватая воздух, я чувствую, как меня вталкивают в какое-то темное помещение. А дальше меня накрывает спасительное забвение. Если честно, то за последних полтора года я времени в больнице провела больше, чем за всю свою жизнь. Вот и сейчас, когда я раскрываю глаза, то узнаю помещение, в котором нахожусь: больничный запах уже давно стал моим личным будильником. - Очнулась! – взволнованно шепчет кто-то. Я не хочу обнадеживать себя слишком рано, поэтому осторожно верчу головой из стороны в сторону, и не могу сдержать вздоха облегчения – я все же слышу шелест подушки. - Как ты, солнышко? - Интересно, Хеймитчу не надоело поджидать меня из очередного коматозного состояния? Лично я устала пластом лежать на кровати. – Лежать! Тебе запретили вставать, - я надуваю губы и открываю глаза. Почему здесь так темно? Вместо белого потолка надо мною высится какой-то каменный настил, а подо мной вместо кровати – что-то твердое и впивающееся в спину. Вроде камней, на которые постелили тонкий матрас. - Что случилось? – шепчу я запекшимися губами и с удовольствием замечаю, что с них стерли бетонную крошку и пыль. Если она, конечно, только не привиделась мне. А то мало ли? – И где я? - Капитолий сбросил бомбы на Тринадцатый, - сообщает ментор, которого я краешком глаза замечаю на такой же выбитой прямо в скале кушетке рядом. – Тебе не повезло, ты была в больничном отсеке, когда это произошло. Из-за взрывов верхние этажи стали непригодными, пострадало несколько человек, но никто не умер. Ущерб пока оценивать не берутся – ждут следующую бомбу. - Следующую? – удивительно, что я не онемела от новостей. – А сколько их было? - Ну, не следующую, это я неправильно сказал. Будет ли следующая – вот так. Всего их было четыре, но последние двадцать часов затишье. Если будет так же тихо в последующие пятьдесят два, то нас отсюда выпустят. - А как я сюда попала? И где все? - Ну, когда все начали эвакуировать больных, ты была в больничном отсеке. О бомбе узнали слишком поздно, даже сверхсуперчувствительный радар Эда не смог распознать боеголовку, поэтому больничный отсек был разрушен. Ты вышла, пошла за солдатами, а потом прогремел второй взрыв, но попала ты в подсобку, тоже наверху. Через нее тоже можно было бы попасть в бункер, но от взрыва стена обвалилась, и тебя вывел Кларк. Ты, тогда, наверное, ничего не соображала, если за Пита его приняла. - Кларк? – переспрашиваю я, от удивления даже пытаясь приподняться. – Какой Кларк? - Ауч. Мне даже обидно, - насмешливо произносит еще один голос, и в поле моего зрения появляется светлая шевелюра. Почти копия Пита, только моложе, и глаза не такие яркие – серые, больше похожи на мои. – Разве тебе не говорили, что я как бы восстал из давно мертвых? Изумленно качая головой, я пользуюсь минуткой и усаживаюсь. Затылок ноет, но это терпимо. Пытаюсь вспомнить, неужели я действительно так и не знала о том, что Кларк жив? Но память пока не хочет раскрывать всех тайн. Ну и шут с ней! - Живым быть приятнее, правда? – хрипло осведомляюсь я. – С возвращением в наш мир. И спасибо, что вытащил. - Не за что. Пит бы шкуру с меня спустил, если бы узнал, что я был рядом и не помог. К тому же, мы уже не в младшей школе, чтобы вести себя как дети. Про школу это он прав, потому что единственное, что мне бросает моя память – наши ежедневные размолвки с Кларком Мелларком, пока он был жив. А потом его не стало… Ну, я так думала. - Где Пит? - А птичка все о клетке… Здесь он. Никуда вас друг от друга девать нельзя, да? - Я помню, что он ушел незадолго до взрыва. Пошел в Штаб, чтобы что-нибудь узнать о Двенадцатом. Потом я, наверное, действительно обозналась и приняла Кларка за него. Он успел добраться до бункера до взрыва? - Успел, расслабься. Сейчас с Финником и Джоанной ждут новостей. И от меня, и от Койн. Она должна будет объявить, когда можно будет выбраться из этого подземелья, - ментор устало потягивается, и я замечаю на его лице признаки усталости. - Ты плохо выглядишь. - А ты любишь попадать в неприятности. Мы будем обмениваться очевидностями? И вообще, ты слишком рано пришла в себя. Могла бы отоспаться, но это же ты, - сокрушенно бормочет ментор, и я недовольно хмурюсь. Если так хочет спать, то пускай. Мне сна уже хватило на несколько дней вперед. Словно почувствовав мое нежелание спать, в больничный бункер начинают стекаться посетители. Первыми приходят Финник, Джоанна и красивая рыжая девушка, жмущаяся к победителю из Четвертого. Одейр представляет ее как Энни и ни разу не выпускает ее руки из своей. Соседка держит под мышкой учебник по военной тактике: оказывается, пока я пропадала на съемках, мои бывшие союзники по Арене не теряли времени даром и с разрешения высших сил (здесь я злобно хихикаю) начали готовиться к пополнению числа солдат Тринадцатого. В их числе был и Пит, которому навязали эти тренировки вместо съемок в роликах: разумеется, как это лицо, столь приближенное к символу Революции, будет далеко от поля боя? Вместе мы заучиваем определения и понятия, лениво опрашивая друг друга. После трехчасовой зубрежки я взмаливаюсь о пощаде и, подперев голову кулаком, смотрю на спящую Энни – ее к тренировкам все равно не допустили, поэтому девушка попросту решила выспаться. Финник рассказывает мне о жизни в Четвертом, пока Джоанна, притихшая и занятая своими мыслями, о чем-то тихо разговаривает с Кларком. Я не знаю который час, но судя по усталым глазам собеседника, уже далеко за вечер. - У кого-нибудь есть часы? – спрашиваю я. - Уже половина одиннадцатого. В этом подземелье совсем нельзя следить за временем, - отвечает Финник и осторожно подхватывает Энни, тут же прижавшуюся к нему. – Спокойной ночи, Китнисс. - Спокойной, - шепчу в ответ я. Следующей уходит Джоанна, а после приходит солдат, который будит Хеймитча и забирает Кларка, оставляя меня в полном и абсолютном одиночестве. В одиночестве в бункере, под землей, в ожидании сотрясания стен и обвала... Супер. Ненавижу подземелья: шахты, бункер и Тринадцатый Дистрикт. Часть меня уважает Тринадцатый за то, что он сумел выжить, однако вторая моя часть, стремящаяся к солнцу, свету и жизни, мечтает выбраться наружу. Что я, в общем-то, и хочу сделать – например, слегка размять ноги. На поверку мои конечности оказываются достаточно крепкими, чтобы немножко побродить. Удивительно, но отоспавшись почти сутки, я совсем не испытываю желания воссоединиться с постелью. Вместо этого я хочу немного побродить, потому что если останусь в одиночестве этой псевдопалаты еще хоть чуть-чуть, то закричу. А этого делать точно не стоит – как-никак, я все же лицо Революции. А если посмотреть, как это само лицо сереет от одного только вида обваливающихся стен, то никакие воодушевляющие речи потом не помогут восстановить репутацию. Поэтому, возможно, и хорошо, что нашел меня Кларк, а не кто-то из гражданских. Погруженная в свои мысли, я бреду вдоль каменных стен и отсеков. Люди, мимо отсеков которых я прохожу, ровным счетом не обращают внимания на девушку, почти сливающуюся с серыми стенами. Поднимаясь по каким-то лестницам, я осознаю, что не найду дорогу в больничный отсек обратно – заблудилась. Чьи-то шаги впереди вселяют в меня надежду: может, меня отведут обратно? Противно чувствовать себя обязанной, но что ж поделать? - Мисс Эвердин? Что вы здесь делаете? - Я… - Вас тоже вызвали в Штаб? Говорят, есть какие-то новости. - Именно! – подтверждаю я. Почему бы и не узнать свежие новости горяченькими? – Правда, я немного заблудилась. Вы мне не поможете? - Конечно. Следуйте за мной. Наверное, удача сегодня мне все-таки улыбнулась, так что доходим до Штаба мы всего за несколько минут. Следуя за уверенным шагом солдата, я даже не заикаюсь о том, что у меня закололо в боку от слишком быстрого шага. К тому же, Пит собирался в Штаб. Может, мы встретимся хоть здесь? - Прошу. Солдат пропускает меня вперед, за что я благодарю его кивком головы и проскальзываю внутрь. Всюду огромные экраны, какие-то приборы пищат, все ругаются и спорят, а прямо передо мной – объятые пламенем крыши. На соседнем экране – пылающее здание. На третьем, расположенном чуть повыше – горящий лес. На каждом из экранов в уголочке стоят роковые буквы «live». Даже для меня понятно, что это прямой эфир. Прижав ко рту руки, я хочу заглушить крик, рвущийся из самой глубины моего сердца. Потому что мне знакомы эти крыши, это пылающее здание, этот горящий лес. Ведь именно в его зеленых объятиях я находила покой и уединение, именно в этом пылающем здании – Котле – обменивала дичь на что-то другое и именно между этих крыш находится крыша нашей пекарни.

And you were there at the turn Ты была на том повороте, Caught in the burning glow Охвачена пылающим сиянием. And I was there at the turn А я был на том повороте, Waiting to let you know Выжидая возможности сообщить тебе, что...

На экранах горят красные буквы и мой Дистрикт. Мой дом.