Ожидание

Она держала яйцо осторожно – так бережно, как только могла, касалась едва ли кончиками пальцев единственной руки, грела дыханием. Ей бы хотелось чувствовать, что там кто-то есть, кто-то так же ждет выхода на свет, как и она, но яйцо оставалось холодным и неподвижным. Оно и не думало расти, на ровной белой поверхности не появлялось ни одной трещинки, а скорлупа была такой плотной, что не пропускала сквозь себя свет. Пока она не отчаивалась – возможно, так и должно быть, откуда ей знать, ведь это будет первый её хранитель – но не могла не терзать себя размышлениями. А вдруг она всё сделала не так? Вдруг в яйце… никого? Ничего не пугало её больше. Этот страх будил её ночью, заставлял подскакивать и дрожащими пальцами ощупывать яйцо, проверяя – не треснуло ли оно так же, как и во сне, не распалось ли на две половины, наполненные гнилого цвета дымом? Но яйцо оставалось целым и невредимым, и постепенно она перестала просыпаться от кошмаров. Она развлекала себя, придумывая имя для будущего хранителя – перебирала буквы, советовалась с самим яйцом, чутко прислушиваясь к малейшему намеку на движение изнутри. Наконец, она остановилась на одном, которое понравилось и ей, и, кажется, будущему хранителю – по крайней мере, ей показалось, что на этом имени из яйца поскреблись. Теперь у безмолвного яйца появилось имя – Мизуки, звучащее в ушах холодным горным ручьем и теплым летним дождем одновременно. И сразу стало легче, вот какая странность – одиночество перестало казаться тягостным. Пожалуй, теперь она спокойно переживет, если из яйца так никто и не вылупится. Ей хватало собственных воображаемых бесед с Мизуки. «Интересно, кто же там внутри?» – спрашивала она и себя, и яйцо. У неё самой было множество вариантов, и она не могла даже выбрать какой-нибудь наиболее привлекательный, нравились все. Да пусть даже вылупится кто-нибудь совсем крохотный, божья коровка или стрекоза, лишь бы появился уже кто-нибудь. Несмотря на все уговоры самой себя, нетерпение всё нарастало. В безмолвии и ожидании прошло уж столько лет – могла она позволить себе чуть-чуть поторопить события? В начале марта, когда снег лишь слегка приоткрыл землю, на яйце появилась трещинка. Самая первая, маленькая, тонкая, будто ниточка, она на змеиный манер шла ровно от середины к верхушке – или от верхушки к середине, смотря с какой стороны взглянуть. Честное слово, ничего ей не хотелось больше, чем чуть расширить эту трещинку, совсем немного – только бы одним глазком посмотреть, кто внутри! Но было нельзя. То есть, конечно, она могла бы сделать как ей хотелось – но кто знает, как бы это отразилось на существе внутри. Навредить своему другу она не хотела. Она приготовилась к долгому, выматывающему ожиданию следующей трещинки. Собирала по крупицам силы и делилась с яйцом, почти ничего не оставляя себе. И усилия не пропали даром – вторая трещинка, отходящая чуть правее от первой, появилась сразу, стоило снегу окончательно сойти. Дальше считать она уже не успевала – каждый день добавлялась еще одна, или две, они паутиной тонких ниточек расчертили скорлупу. Яйца стало страшно касаться – она могла нечаянно надавить, или не удержать его одной рукой, так что яйцо уютно примостилось в небольшом мешочке у нее на шее – и достаточно тепло, и безопасно. Ждать становилось всё сложнее. Однажды ночью она проснулась от необычного чувства – какой-то смеси ощущения потери и душевного подъема. Она стремительно подняла руку к груди и ойкнула, поцарапавшись до крови об острый край осколка скорлупы. «Вылупился!» – пронеслась стремительная мысль, и она села, засовывая в рот пораненный палец. – Мизуки? – позвала она негромко, оглядываясь, но в темноте ничего не было видно. Тогда она аккуратно привстала, чтобы зажечь светильники. По ноге скользнуло что-то холодное и шершавое, и она вскрикнула, вскидывая руки и поскальзываясь. Она свалилась лицом вперед, больно стукнулась носом и едва не расплакалась от обиды. Так и не увидела, как Мизуки вылупился, а чего доброго, он сейчас и исчезнет, выскользнет через дверь – кому нужна такая бестолковая неловкая хозяйка. Холодное, так и не исчезнувшее с ноги, продвинулось выше и перешло на здоровую руку, по ней поднялось до груди и замерло там же, где висел мешочек с осколками яйца. – Эй, – позвала она, снова поднимая руку к груди. Тыльной стороны ладони незамедлительно коснулось что-то маленькое и влажное, как… язычок. «Не исчез, значит!» – обрадовалась она и нагнулась ниже, до рези в глазах всматриваясь в своего вылупившегося хранителя. – Мизуки, Мизуки, – прошептала она. Говорить громко почему-то показалось почти неприличным. Руки в ответ снова коснулось влажное, и она наконец поднялась, придерживая больной рукой Мизуки, а второй все-таки зажигая светильник. Огонек расцветил комнату красками, бросил тени на стены, и во все стороны бросились отблески от белой чешуи маленькой змейки, устроившейся у неё на груди. Змейка подняла голову, взглянула на неё маленькими глазками с каким-то шаловливым отблеском. – Привет, Мизуки, – прошептала теперь полноценная богиня. – Меня зовут Ёнамори. Мизуки повернул – повернула? Как же ей определить, мальчик её хранитель или девочка? – голову и свернулся кольцами вокруг мешочка со скорлупой. Ёнамори села обратно на пол и с детским восторгом рассматривала своего хранителя. Змейка. Маленькая белая змейка – интересно, ядовитая ли? И, наверное, все-таки мальчик – если она правильно помнит, хранителей-девочек не существует в природе. Хотя, какая же разница? Он вылупился наконец, её собственный хранитель, единственный долгожданный друг. – Эй, Мизуки, – шепотом продолжила она. – Я так рада. Я так рада, что ты наконец появился. Мизуки дернул хвостом, и она не сдержала улыбки. Пока у Мизуки не хватало сил, чтобы принимать более человеческую форму, и разговаривать он не мог, но всё-таки теперь её жизнь разительно отличалась от того размеренного ожидания, что было раньше. Ей пришлось чаще выбираться из своего маленького храма, чтобы найти для Мизуки еду, и уже не было нужды вести придуманные беседы сама с собой – Мизуки, даже будучи змеей, вполне понятно объяснял свое мнение при помощи хвоста, головы и иногда укусов. Кусался он не больно, так что она только смеялась, когда он посредством зубов сообщал ей, что категорически против охапки тростника на ужин. Теперь она понимала, отчего другие боги и богини старались завести себе так много хранителей, сколько могли – с ними было весело. А еще из Мизуки вышел замечательный помощник – он макал кончик хвоста в чернила и записывал те редкие молитвы, что люди возносили около их храма, и можно было перечитывать и верить, что она еще кому-то нужна, что её не забыли. – У нас обязательно будет большой храм, – обещала она Мизуки. – И мы посадим большую сливу, и будем вместе смотреть, как она цветет. И не будем ничего бояться. Мизуки кивал ей в ответ треугольной головой, будто подтверждая – посадим. И бояться не будем. Поскорее бы.