И когда ты мне скажешь прощай...

«И когда ты мне скажешь прощай, Я увижу потерянный рай, Я увижу в нем улетающих птиц…»

      «Томми, это невыносимо. Я умираю от тоски в этом Стокгольме. Я чертовски по тебе соскучился. Я хочу обнимать тебя, ласкать, целовать… Да, я просто хочу тебя! Фак! Китти, я устал от этих недоотношений. Почему мы просто не можем быть вместе? Я хочу каждый гребанный день просыпаться с тобой в одной постели, вместе готовить завтрак и не только: вместе ходить по магазинам, вместе ездить отдыхать, хочу, чтобы ты мог, не таясь, прилететь ко мне в тот же Стокгольм… Да, я просто хочу жить с тобой! Я помню, что дал тебе столько времени, сколько понадобится, но… я устал ждать. Томми, мое терпение не безгранично, а все время скрываться — это не в моих правилах. Ты должен определиться. Слышишь?»       Этот звонок Адама выбил Рэтлиффа из колеи, несмотря на то, что он уже давно ожидал этого разговора. Адам и так уже слишком долго терпел, когда Томми созреет для такого важного решения сам. Но время шло, а все оставалось по-прежнему. Они по-прежнему были для всех только друзьями, хотя отношения между ними были давно отнюдь не дружеские. Томми ждал этого разговора и боялся. Ждал, потому что такие разговоры Адам заводил постоянно, с периодичностью раз в месяц, хотя бывало и чаще, особенно когда он подолгу находился в разъездах. А боялся того, что однажды Адам поставит ему окончательный ультиматум. Вот как сейчас. Томми Джо Рэтлифф слушал этот монолог Адама и понимал, что ему уже действительно нужно было бы определиться и не мучить ни себя, ни лучшего друга. Благо, что у него еще было в запасе несколько дней. К тому времени, когда Адам вернется из Швеции, Томми Джо надеялся, что примет наконец-то для себя окончательное решение.       «Хорошо, Бейбибой. Давай поговорим, когда ты вернешься домой. Я обещаю определиться…»       «Тогда открой мне дверь».       Вот такого Томми Джо Рэтлифф никак не ожидал. Неожиданно оказалось, что у него не было никаких несколько дней для решения, которое могло изменить всю его жизнь. Зато в душе поселились тревога и страх. Томми трясущимися от волнения руками открыл дверь и сразу встретился с голубым омутом глаз. Боже, как же он соскучился! Соскучился по этому взгляду, по этим «солнечным» губам, которые хотелось смять и терзать долгим поцелуем. Адам стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и выглядел измотанным и уставшим, но таким родным, что у Томми Джо защемило сердце.       — Ты же должен был быть еще в Стокгольме.       — Должен, но не могу больше…       — Зайдешь или мы будем прямо здесь разговаривать?       — Все будет зависеть от того, что ты скажешь… Так что скажешь, Томми Джо Рэтлифф? Да или нет? — Адам выжидающе смотрел.       А что здесь можно было сказать? Что опять не готов принять решение? Что вполне устраивает нынешнее положение вещей? Что очень хочешь сказать «да», но боишься реакции окружающих тебя людей? Хотя все вокруг вроде знают об их отношениях, ну или, по крайней мере, догадываются, но молчат. Фак! Неужели Адам не понимает — насколько все сложно? Нет, он понимает. В любимых глазах Томми видит бурю эмоций, словно Ламберту сейчас должны вынести приговор, и одно лишь слово может даровать счастливую жизнь или смертельно ранить. И он ждет. Ждет это единственное слово, которое Томми Джо должен ему сказать. Ждет своего приговора. Томми судорожно сглотнул — он должен сказать, ему должно хватить сил произнести это слово…       — Прости меня, Адам… Я знаю, что ты терпеливо ждал, что дал мне время разобраться в себе, но… ты должен меня понять… Фак! — Томми почувствовал, что ему стало не хватать воздуха. Блядь! Как же больно это говорить, но он должен — Адам ждет. Ретлифф шумно втянул в себя воздух и так же шумно выдохнул. — Прежде, чем я скажу это, хочу, чтобы ты знал…       — Я все понял, не нужно ничего говорить, — Адам выставил перед собой ладони, словно защищаясь от слов, которые Томми ему собирался сказать. — Я больше так не могу… Эта неопределенность терзает меня каждый чертов день. Да, я дал тебе время, и я надеялся, что ты выберешь нас. Я понимаю, что ты собираешься мне сказать, но я не готов услышать… Не хочу слышать, как ты это скажешь. Я просто отпущу тебя… Я должен… Прощай, Детка… — голос предательски задрожал, и Адам, поспешно отвернувшись, не спеша пошел по коридору.       Ему хотелось как можно быстрее преодолеть эти несколько метров до лифта, но неожиданно ставшие ватными ноги не слушались его. Ему казалось, что с каждым шагом из него уходит жизнь, словно его душа утонула в колдовском омуте глаз цвета виски, и ей уже никогда не вырваться из этого плена. Ему невыносимо хотелось остаться, но он не видел смысла в отношениях, о которых нельзя говорить открыто. К чему продлевать эту агонию? Кто-то должен разрубить этот «Гордеев узел». Кто-то должен стать палачом этих недоотношений…       «Прощай, Детка…» Вот и все… Как же больно и тяжело! Рэтлиффа эти два слова будто парализовали: обездвижили и обезмолвили. Он смотрел на удаляющуюся спину друга, чувствуя, как ему вдруг стало катастрофически не хватать воздуха, и как вдруг закружилась голова, словно душа покидала его тело, стремясь уйти с тем, кто ей так дорог. Ему казалось, что с каждым шагом Адама его сердце отсчитывало последние удары, с каждым шагом Адама из него уходила жизнь. Он чувствовал, что умирает… Говорят, что в момент смерти человеку в последний раз дается шанс вспомнить самые яркие воспоминания его жизни — важные моменты, которые бережно хранит память. Томми смотрел вслед уходящему другу, и каждый его шаг сопровождался воспоминанием. А все самые яркие и значимые моменты его жизни так или иначе оказались связанными с Адамом.       Шаг — удар сердца — воспоминание, шаг — удар сердца — воспоминание… Шаг… Удар… Воспоминание…       Шаг — удар… Он помнит, как впервые услышал его голос.       Томми до сих пор не мог понять, как двоюродной сестре удалось затащить его на это дурацкое, с его точки зрения, шоу — American Idol. Томми Джо скептически отнесся к этой идее, но она была уверена, что ему понравиться один из участников: «Он просто вылитый Джефф Бакли». Томми решил не расстраивать кузину и просто выступить в роли сопровождающего. Совершенно не интересуясь тем, что происходило на сцене, он был увлечен телефонной перепиской с другом до тех пор, пока очередное «дарование» не запело Ring of fire. Он до сих пор помнит то потрясение, которое испытал, когда услышал голос — его голос. Голос, который моментально миллионом мурашек рассыпался по всему телу. Голос, от которого перехватывало дыхание. Голос, который словно пробирался под кожу, в каждую клеточку, проникал в кровь, и, достигая сердца, заставлял его биться чаще, а иногда и вовсе пропускать удары. Голос, который пленял душу, увлекая за собой. Голос, который волнами звуковых вибраций дарил неземное наслаждение. «Он поет, словно трахается», — Томми Джо был уверен, что еще чуть-чуть, и он кончил бы, прямо сидя в кресле концертного зала. И было совершенно неважно, что голос принадлежал парню. Парень был, несомненно, талантлив. Он точно станет известным, возможно, даже мировой знаменитостью. Томми вскинул голову, пытаясь рассмотреть того, кому он только что продал душу, голосу которого готов был отдаться. Фак! Еще ни один голос не цеплял его так сильно. Находившийся на сцене парень выглядел под стать своему голосу — завораживающе необычно: черные волосы, чудная стрижка, отливающая бронзой кожаная куртка, рокерские перчатки, куча бижутерии, черный лак на ногтях и подведенные черным карандашом глаза. Про любого другого Рэтлифф бы подумал — «фрик гребанный», но только не про этого парня — он выглядел невероятно гармонично.       — Как зовут это юное дарование? — поинтересовался Томми у сестры.       — Я так и знала, что он тебя зацепит, — кузина улыбнулась. — Адам Ламберт. И не такой уж он и юный, почти твой ровесник.       — Адам Ламберт, — Рэтлифф повторил это имя.       Почему-то казалось, что эти два слова очень важны для него или будут важны…       Шаг — удар… Он помнит, как впервые посмотрел ему в глаза.       Игра на гитаре — это было страстным увлечением Томми Джо Рэтлиффа. Нет, он не заканчивал никаких музыкальных заведений, не изучал музыкальную грамоту. Он был самоучкой — у него был идеальный музыкальный слух и врожденное чувство ритма, поэтому он с легкостью мог наиграть любую мелодию. А композиции, которые «цепляли» его, он мог проигрывать часами, доводя звучание до совершенства. Рэтлиффу всегда хотелось своим хобби зарабатывать на жизнь. Он играл в нескольких бэндах, но музыкальная карьера оставляла желать лучшего и не приносила почти никакого дохода. Поэтому Томми Джо иногда ходил на прослушивания — вдруг удача улыбнется ему, и увлечение станет настоящей, неплохо оплачиваемой работой. Когда накануне его дня рождения позвонил Берри Сквайер и предложил ему вариант: «Ты не хотел бы прийти на прослушивание для Адама Ламберта завтра? Чувак, я действительно думаю, что ты получишь работу у него, если только появишься», — Томми согласился не раздумывая. Имя исполнителя ему ни о чем не говорило, но казалось смутно знакомым.       Рэтлифф вышел на середину сцены, он абсолютно не испытывал никакого волнения — это было еще одно очередное прослушивание и все те же типичные вопросы: как зовут? сколько лет? как долго играете? где работаете? что будете исполнять? Хотя вопрос: как относитесь к геям? — его несколько озадачил.       — Мы сейчас подождем нашего солиста и продолжим, — добродушного вида бородач подмигнул Рэтлиффу. — Что исполнишь?       — Мьюз «Hysteria», — Томми накинул ремень гитары на плечо и опустил голову, настраиваясь на выступление.       — Не плохой выбор, — голос показался Рэтлиффу знакомым. Он точно слышал его раньше, но где?       Томми поднял голову и встретился взглядом с черноволосым парнем. Вспомнил. Адам Ламберт. Точно. Это тот талантливый парень, который покорил его своим голосом. И он вспомнил, что кузина ему говорила о нетрадиционной ориентации Ламберта. А теперь они смотрели друг другу в глаза, словно вели безмолвный диалог, и Томми казалось, что они знают друг друга всю жизнь… Нет, вечность! Просто они встретились после долгой разлуки, и что он, Томми, наконец, обрел целостность, отыскав свою половинку… Он тонул в этих бездонных голубых океанах глаз, и знал, что уже не выберется из этого плена никогда. Блядь! Это какое-то гребаное наваждение… Он просто обязан пройти прослушивание, он должен занять место в бэнде Ламберта, и он сделает все, что потребуется. И было совершенно все равно, что его возможный работодатель — гей. Плевать!       Рэтлифф чувствовал, что этот человек необходим для него или станет необходимым.       Шаг — удар… Он помнит, как впервые ощутил вкус его губ.       Церемония АМА в театре «Nokia» запомнилась Томми надолго, если не сказать, что навсегда. Да, их выступление всем запомнилось — они тогда к чертям взорвали гребаную общественность своим поцелуем в прямом эфире. Тогда разразился грандиозный скандал, и разве что ленивый не спекулировал темой их поцелуя. Конечно, Томми Джо сам дал Адаму «зеленый» свет, разрешив ему делать все, что тот посчитает нужным. Но то, что потом произошло, стало полной неожиданностью для Томми Джо Рэтлиффа, и это не было запланировано в их перфомансе.       Томми наблюдал за перемещениями Адама по сцене в высоты подмостков. Ламберт нервничал, но держался вполне достойно — даже когда споткнулся, то так обыграл свое падение, что публика не заметила подвоха, ну, или почти не заметила. А так все шло по сценарию: вот Адам взбирается по подмосткам все выше, вот он уже стоит рядом, вот хватает его за волосы и оттягивает голову назад, вот… Адам вдруг притягивает Томми к себе и впивается в его губы, сминая их, терзая, проникая в его рот языком. Поцелуй получается каким-то агрессивным, но у Томми подкашиваются ноги, не хватает воздуха, кружится голова и полностью отсутствуют мысли. Всего лишь несколько секунд вносят неразбериху в ощущение реальности… Адам уже отошел от него, а он еще долго ощущает вкус его губ и слышит сбившееся дыхание; дрожь не отпускает тело; кровь, отравленная этим поцелуем, заставляет сердце неровно трепыхаться где-то в районе горла… И нет ни одной мысли в голове, чтобы разобраться в своих эмоциях. Фак!       Томми Джо знает, что отравлен этим поцелуем и нуждается в следующем или будет нуждаться…       Шаг — удар… Он помнит, как впервые увидел россыпи веснушек на его теле.       Адам тщательно прятал свои веснушки на лице под слоем макияжа, а веснушки на теле под слоями одежды, предпочитая даже летом длинные рукава. Он не любил их. Томми Джо не понимал, как можно не любить это золотое богатство, дарованное солнцем. Он обожал эти солнечные брызги на губах Ламберта, которые хотелось сцеловывать и наслаждаться вкусом. Рэтлиффу всегда казалось, что у губ Адама вкус лета. Вкус спелых вишен… Для Томми Джо оказалось неожиданностью, когда Адам предложил провести их короткий отпуск вместе на мексиканском побережье в курортном местечке Кабо. Рэтлифф, вообще, ловил себя на мысли, что с тех пор, как судьба свела его с Адамом, его жизнь стала состоять из сюрпризов. Томми не отказался от совместного отпуска: ему казалось, что это очень важно для Адама, но еще важнее для него самого — не мешало бы разобраться в своих чувствах. Их дружба уже давно перешла в другую стадию — близкие отношения. Но Томми никак не мог решиться на последний шаг, после которого отношений ближе не бывает. Непонятно, что сыграло решающую роль: особенный воздух, теплый океан, жаркое солнце, спокойная атмосфера или все вместе, но Кабо подарило им друг друга.       Томми рассматривал россыпи веснушек на спине задремавшего Адама. Ему нестерпимо хотелось поцеловать каждую, слизывать и попробовать на вкус. Они отличались по размеру и форме, создавали на любимом теле различные узоры. Томми когда-то увлекался астрономией и теперь задумчиво водил пальцем по спине любимого, соединяя забавные рыжие пятнышки в созвездия.       — Детка, что ты делаешь? — Адам проснулся, но лежал неподвижно, наслаждаясь новыми для себя ощущениями.       — Рисую карту звездного неба. Вот — Орел, вот тут — Лебедь, вот — Водолей и рядом Весы. О! У тебя тут и Орион есть и даже с перешейком Ориона. Вау! — Томми действительно был впечатлен. — Я обожаю твои веснушки и официально признаюсь им в любви! Обещай мне, что ты полюбишь их тоже.       — Обещаю, но сначала я полюблю тебя. Иди ко мне. Видишь, даже на моей спине есть знак, что мы должны быть вместе, — Адам притянул Томми к себе и вовлек в тягучий, сладкий, летний поцелуй, со вкусом спелых вишен.       Томми Джо был благодарен этим рыжим солнечным брызгам и был уверен, что будет благодарен еще не раз…       Шаг — удар… Он помнит, как впервые ощутил надежность его рук.       Они только что отыграли очередной концерт и уже грузили вещи и аппаратуру в турбасы. Завтра их ждали уже в другом городе. В этой суматохе Томми и не обратил бы внимания на телефонный звонок, если бы не настойчивость абонента. Звонила мама, и этот поздний звонок насторожил Рэтлиффа. Он знал, что услышит, но не желал это слышать. Папа тяжело болел, и все уже были готовы к худшему. Но всегда ведь надеешься на чудо, правда? «Сынок, папа умер три часа назад», — у мамы был мертвый голос. Три часа назад. Именно тогда, когда он был на сцене. Три часа мама ждала, когда можно будет сообщить ему новость об отце. Сердце сдавило, а на глаза навернулись слезы. Томми растерянно замер и поймал взгляд Адама. Ему не нужно было ничего говорить, он все понял и кивнул. «Я вылечу первым же рейсом. Я люблю тебя, мам», — Томми отключил телефон и ощутил опустошенность и слабость. Он закрыл глаза и почувствовал, как оседает на землю. Но упасть ему не дали — сильные, надежные руки подхватили его, заключили в бережные объятия и прижали к груди. Томми не открыл глаза, но он точно знал, что это Адам. Он обхватил Адама руками и, прижавшись, вдыхал его запах, который приносил ему чувство защищенности и спокойствия. Они стояли, обнявшись, и молчали. Томми не смог бы сказать и слова — душили слезы, и он боялся разрыдаться у всех на глазах, а Адам чувствовал, что слова сейчас излишни, и лишь крепче сжимал друга в кольце рук. Им не нужны были слова — они понимали друг друга без слов, на каком-то ментальном уровне…       «Мне так жаль».       «Я вернусь, как только смогу».       «Обещай, что вернешься».       «Обещаю».       «Я буду ждать… Я буду ждать тебя, Детка».       Томми Джо ощущал себя защищенным, нужным и любимым в этом кольце рук и не сомневался, что и в будущем будет ощущать…       Шаг — удар… Стало невыносимо больно. Томми понимал, что если сейчас Адам уйдет и не заберет с собой его душу, и ему удастся выжить и не умереть на пороге собственной квартиры, то он умрет потом. Обязательно. Умрет без этих сильных, надежных, умеющих дарить нежность и ласку рук. Умрет без этих любящих бездонных пронзительных голубых глаз, которые словно небо или океан, казалось, отражают бесконечность, а порой в них вспыхивает такая страсть, что пальцы ног сводит от желания. Умрет без этих невозможных солнечных губ: которые дарят страстные и нежные поцелуи; которые жаркими ночами вырисовывают на теле только им известные узоры; которые смыкаясь кольцом на члене, уносят в Нирвану, даря неземное наслаждение. Умрет без этого голоса, шепчущего, кричащего, выстанывающего его имя. Умрет без этих веснушек, к которым хочется прикасаться, соединяя их в созвездия. Вот — Водолей, а рядом — Весы. Рядом. Он не может уйти…       Адам подошел к лифту и нажал кнопку вызова. Сейчас откроются двери, он войдет в лифт, и закрывающиеся створки сообщат, что все будет закончено. Закончено? Да ни хера не будет закончено! День за днем, час за часом, минута за минутой… Да, что уж там — каждую гребаную секунду он будет умирать. Умирать медленно и мучительно без своего Томми: без его омутов глаз цвета виски, которые не отпускают из своего плена уже который год; без его сладких податливых губ, которых порой хочется касаться нежными невесомыми поцелуями, которые порой хочется ненасытно терзать до нехватки воздуха, до беспамятства, до остановки сердца; без его голоса с легкой хрипотцой зовущего, просящего, стонущего — «А-а-а-дам», от которого теряешь контроль и сходишь с ума; без его нежных рук, рисующих на спине замысловатые узоры, соединяющих любимые им веснушки в созвездия. Вот — Водолей, а рядом — Весы. Рядом. Он не может уйти, но должен…       Лифт подъехал и услужливо распахнул двери. Нужно сделать всего лишь один шаг. Шаг в бездну. Шаг в пропасть. Но Адам никак не мог решиться сделать этот последний шаг… Да, ему бы и не дали неожиданно охватившие его руки, горячее в спину дыхание и срывающийся шепот:       — Прости меня… Прости… Не могу тебя отпустить… Умру без тебя… Я хочу сказать «да», но боюсь… Блядь, я такой слабак! Я хочу каждую минуту своей жизни проводить рядом с тобой. Хочу каждое утро просыпаться с тобой в одной постели. Я хочу идти по улице, держать тебя за руку и плевать на гребаных папарацци, мать их… Хочу, чтобы на всех семейных праздниках и дружеских посиделках мы были вместе. Хочу обнимать и целовать тебя, когда мне хочется этого, а не тогда, когда никто не видит. Хочу… Я просто хочу тебя… Всего… Умру без тебя… Люблю тебя… Но…       Нет… Только не продолжай. Ничего не говори.       Адам, повернувшись, заключил Томми в объятья, и, крепко прижимая к груди, зашептал ему в макушку:       — Не говори ничего, не надо. Я идиот… Снова ставлю тебе условия. Знаю, как тебе тяжело, но не оставляю попыток… Не хватает терпения… Прости… Может, когда-нибудь ты сможешь… А я буду ждать… Я всегда буду ждать тебя. Не смог бы уйти. Люблю тебя. Как же я люблю тебя… Черт! И хочу тебя… Соскучился…       Поцелуй получился долгим, словно они с наслаждением пили из жизненного источника и пытались выпить друг друга до капли, без остатка… До нехватки воздуха, до головокружения, до покалывания в кончиках пальцев…       Адам, прикрыв глаза, наслаждался ощущениями, которые дарили ему руки Томми. Его Томми. Изящные пальцы на обнаженной спине чертили узоры, известные только Томми Джо. Проводя линии от веснушки к веснушке, он снова соединял их в созвездия. Вот — Водолей, а рядом — Весы. Рядом. Успокоившееся сердце равномерно отсчитывало удары, дыхание выровнялось и воздух беспрепятственно поступал в легкие, насыщая кровь кислородом, сознание прояснялось. И Адам наконец-то ощутил, что он вернулся. Вернулся домой. Он дома! Своими ощущениями непременно захотелось поделиться со всеми, он взял в руки iPhone и быстро набрал в Twitter сообщение: «Home sweet home».       — Радуешь фанатов?       — Нет, просто сообщил всему миру, что, наконец-то я дома…