Бессонница

С каким удовольствием Гаоарта пустил бы ему кровь. Мягкие, нежные губы, искусанные жадными поцелуями, превратились в мясо, влажные карие глаза распахнуты в нечеловеческом ужасе, рваная плоть, распухшая и податливая, выпускает толчками красные ручейки, те змеятся по бледной молодой коже, рисуя узоры муки и отчаяния. От возникшей перед мысленным взором картины по телу пробежала приятная дрожь, и оборотень скорчился в углу своего шатра. Каждый нерв его искусственного тела завопил, умоляя, наконец, покончить с пыткой, рука крепко сжала рвущийся через шелковые штаны орган, и Гаоарта испустил низкий животный стон, почувствовав, как тот запульсировал, даря освобождение от наваждения. Сделав судорожный вдох, он укусил край подушки и запустил руку за покрытый бляхами пояс. Поглаживая горячую плоть, размазывая по ней и рукам теплое и липкое семя, оборотень вспоминал синюю жилку, бьющуюся на обнаженной и беззащитной шее, и погружался в очередной омут похоти. Голый, растерянный, забрызганный кровью Мартема. Не испуганный, но внимательно рассматривающий отрубленную голову на полу. Гаоарта взвыл от нетерпения. Сейчас нельзя, но потом будет можно. Он подождет своего часа, а потом сделает с ним все, что хочет. Будет терзать его сочную плоть, извлекая сладкие стоны, сдирать кожу маленькими клочками и совокупляться с ним всеми возможными и невозможными способами, оттягивая момент, когда остатки жизни покинут его жертву, а после будет трахать его труп, сначала – окоченевший, а потом – вязкий и разлагающийся. Скоро, уже очень скоро… Пытаясь сохранить тепло, Икурей Конфас плотнее укутался в мягкую перину и тихо и аристократично чихнул. Что-то разбудило его среди ночи, какое-то гнетущее, вязкое чувство, и, как он ни старался, снова заснуть не получалось. Забывшись, экзальт-генерал хотел позвать Мартема, но вспомнил, что тот мертв, убит шрайским рыцарем Кутием Сарцеллом. Откуда же взялось это мерзкое ощущение, как будто кто-то снова навис над ним с ножом в руке? Дунианин болтается на дереве, его фанатики больше не представляют опасности. Он победил. Так в чем же дело? Он невольно вспомнил ту ночь, когда чуть было не лишился жизни: запах паленого мяса, липкая кровь Мартема на его коже, голова, похожая на кочан. Как же близко к нему подобрался тогда дунианин. Опасно близко. Он снова это почувствовал. Как будто скребут чем-то по стеклу. Конечно ему показалось, но вопреки здравому смыслу, у него внутри все переворачивалось, словно от пристального взгляда неизвестного наблюдателя. Конфас тряхнул головой. Если это не прекратится, он скоро станет таким же параноиком, как его дядюшка. А вдруг он на самом деле проглядел еще большую опасность? Вздор, успокоил он сам себя. Дунианин на дереве. Все кончено. Священное Воинство принадлежит ему, Икурею Конфасу, Кийютскому Льву. Вдруг из памяти всплыло лицо Сарцелла, еще не обгоревшее, с длинными пушистыми ресницами, какое-то неправильное, ненастоящее, приковывающее взгляд. Что-то с рыцарем-командором было не так, заскреблась в его сознании опасливая мысль. Впервые она пришла ему в голову в ту самую ночь, когда Сарцелл спас его жизнь, было что-то подозрительное в том, как тот опасался попасть на свет, но тогда Конфас отогнал от себя эту мысль, потому что не хотел сомневаться в человеке, так желавшего смерти проклятому дунианину. Теперь, когда партия была выиграна, правила изменились. Он больше не нуждался в поддержке Сарцелла и мог позволить себе недоверчивость. Паранойя неоднократно спасала жизнь многим членам его семейства. Возможно стоит познакомиться поближе с этим умным, но слишком непредсказуемым интриганом. Размышляя о том, как будет проще поймать шрайского рыцаря завтра на лжи, Конфас наконец смог уснуть.