Сложности обучения

Здравствуй, благородный незнакомец. Ты выглядишь полным кретином, словно тебя не заебала школа и универ, иначе чем объяснить твое желание поиграть в занятие по античной литературе? Меня зовут Гая Клавдия Луцилла, и я не буду вмешиваться в процесс только на первом уровне. Похрен, как тебя звать, просто нажми enter, скажи "друг" и войди. Вошел? Отлично. Теперь выбери игрока: Наблюдатель, Студент, Преподаватель. Ты выбрал позицию наблюдателя, это умно, чертовски умно. Я, Гая Клавдия Луцилла, напрасно назвала тебя дебилом. На всякий случай напоминаю, что Студенты и Преподаватель будут такими, какими ты хочешь их видеть. Гаудеамус игитур, чувак. И дверь открылась. Я оказался на последней парте в аудитории, в которой сидели девять человек. Или это были не люди? Сложно понять вот так. Три первые парты перед преподавателем были свободны. Преподавателем был Василий Иванович Чапаев. Он глянул на доску, на доске был нарисован план захвата Франции и "хуй поможет" в самом центре плана. Чапаев попросил тряпку вежливо — народ безмолвствовал. Чапаев попросил тряпку c помощью обсценной лексики — и тряпка спрыгнула с потолка. В 12:30 пришла еще одна студентка, красивая, с рыжими волосами. Села прямо передо мной и раскрыла хвост. Перед кем, я не понял. Народ предложил подождать еще кого-нибудь. На губах Чапаева блуждала легкая улыбка. А по мне — не мучился бы он с ними, а дал бы им на экзамене третий обязательный вопрос, вот хлопцы бы поплясали. Плохи те хлопцы, что не пляшут. Дверь закрылась. Чапаев представился и велел начинать. Он спросил, читали ли они текст. Вопрос глупый. Эти халявщики ничего не читали. Чапаев позволил им записать то, что он намерен вещать об Аристотеле. Аристотель? Ну ладно, я думал, что будет занятие по Апулею, но по Апулею это второй уровень. Чапаева хорошо слышно с последней парты. Кстати, на последней парте сижу не только я, но еще одна парочка с ноутбуками. Они так нервно дышат в свои ноутбуки — не занимаются ли они киберсексом? Но мне это не так интересно, как античность. Народ нервничает. Судорожно листает книги. Должно быть, Аристотеля. Чапаев сравнил Аристотеля с Жуковским, а Александра Македонского с Александром. Это был намек на то, что Жуковский — философ. — Аристотель — воспитанник, — сказал Чапаев. — То есть Воспитатель. С большой буквы Вэ. С большой буквы Вэ, товарищи. Чапаев ведет себя достойно, он жутко крут в своем сером костюме. Он сравнивает Аликею (место, где проводил занятия Аристотель — отмечаю для себя я) с Лицеем. Этим он показывает знания русской литературы. Красивым почерком он пишет на доске, как назывались ученики Аристотеля, это важно для понимания предмета. К тому же, он пишет это на древнегреческом, что демонстрирует его эрудицию. Это не оказывает никакого влияния на умы граждан и народные массы. Но мне так радостно видеть преподавателя, знающего предмет. Чапаев крутит ручку пальцами правой руки и произносит: — Это в основном, собственно говоря, все об Аристотеле. Первый вопрос у меня будет звучать так: что есть поэзия по Аристотелю? Кто-нибудь может сказать? Могу сказать я, но меня не видно. Я есть, и меня нет в аудитории. Чапаев улыбается: никто не скажет. А это просто — подражательность… У парочки с киберсексом, похоже, все хорошо. Должно быть, их возбуждает секс в общественном месте. Проработанность деталей этого симулятора занятий ввергает меня в экстаз. Девушка с задней парты срединного ряда отвечает и пока отвечает, тормозит. Чапаев спрашивает, откуда есть пошла поэзия по Аристотелю. И куда она ушла пить. Девушка с предпоследней парты на ряду у окна говорит довольно неплохо. Но Чапаев недоволен. — Кому можно подражать? — спрашивает он. Она отвечает каким-то гоном, но Чапаев с ней соглашается. — Как надо подражать? — уточняет он. И девушка со второй парты отвечает. — Поговорим о проблеме автора, — говорит Чапаев. И приводит в пример русскую литературу: эпос — Война и мир, Тихий дон, на драму у него примеров не находится. "Как Аристотель определяет происхождение трагедии?" — так звучит следующий простейший вопрос к аудитории. Определение трагедии пытается вывести из небытия единственный юноша, которого посещают мысли о катарсисе. Тем временем на часах 12:56, и являются трое долго искавших, они извиняются и заходят. Дверь не открывается. Они проходят сквозь нее. Новоприбывшие шумят, а девушка отвечает о перипетиях и фабуле, она единственная, кто читал Аристотеля. Народ предполагает что-то о фабуле трагедии, но Чапаев не согласен, важен средний герой, а не высокое или низкое. Характер и Мольер, разграничение фабулы и сюжета. Эпос и трагедия. В перерыве Чапаев говорит, что самым сложным экзаменом будет языкознание. О Горации в начале второй пары Чапаев сообщает, что он — монстр римской литературы. — Он смог посвятить несколько стихотворений Меценату, — говорит Чапаев. — Эх, знали бы вы сколько песен посвящено мне. — Сколько? — Много. Послушайте на досуге аудиозаписи вконтакте. Вбиваете "Чапаев" в строку поиска и готово. Так вот, о Горации. У него, в принципе, судьба достаточно нормальная, лично мне больше нравятся Пизоны. Аристотель рассматривает сущность поэзии, ничего не анализирует, нормативная поэтика, как надо писать, Гораций делает творческие законы поэзии наукой поэзии, де арте поэтика. А теперь, значит, переходим к самому тексту. Вы знаете, есть исторический факт: один художник рисовал только кипарисы. Вот молодежь ныне рисует одни хуи, а кто-то рисует кипарисы. Особенностью античной литературы является то, что если вы пишете про битву, незачем показывать пейзаж. Если вы пишете про трах, можно не писать про кровькишки, если у вас персонаж говорит матом, необязательно его расчленять и закатывать в банку. Если вы пишете половой акт с использованием мужского полового хуя и прямокишечного заднепроходного ректально-полового ануса, то не надо пихать туда гет. И да, обратите внимание, что пейзаж в античной литературе почти не используется. Чапаев замолкает на мгновение. — И если вы занимаетесь мастурбацией на моем занятии, — на этих словах парочка вздрагивает и захлопывает ноутбуки, я говорил, что на последней парте Чапаева хорошо слышно? — То не исключено, что я сейчас вам устрою письменную работу. Не хотите словоблудия, будет вам рукоблудие. — И без всякого перехода: — Как японская литература опирается на китайскую, так римская опирается на греческую. Стиль, размер, ритм, что об этом там? Я рад, что вы единственная группа зомби, которая знает, кто такой Фиест. Обычно зомби приходят на занятия без подготовки, потому что не успевают обзавестись мозгами. Вы же ими не обзавелись, но про Фиеста все же информацию усвоили. В этом весь Чапаев! Он не теряет присутствия духа даже на занятии с зомби. — В вопросе о греческих источниках мы видим Гомера, который собирает мифы, так что нужно творчески подражать, видоизменять гомеровские образы, — продолжал Чапаев, размахивая шашкой. — Я вижу, что вопрос о структуре драматического произведения не нашел отклика, вы не читали. Я расскажу. Существует пять актов трагедии. Сходство с Аристотелем в том, что нельзя вводить богов, то есть использовать прием деус экс махина, разговаривать могут три персонажа, четвертый персонаж — лишний. Хор подчеркивает моменты действия, а герой не может говорить как в харчевне, за это его убьют. Про стиль вы тоже, конечно же, не читали? Да, верно, спондея надо избегать. Теперь я ставлю вопрос о диалектике понятий и назначении поэзии. Стихотворение совмещает приятное и полезное, искусство существует ради искусства, несет дидактическую задачу, у Горация мы видим синтез, польза с приятностью сливается в единый поток. Античная литература воспитательная сама по себе. Что важнее для творчества — врожденные способности или нет? Может быть поэт, у которого есть природные способности, либо у поэта нет изначальной способности, и он достигает искусства с помощью техники и создает хорошие вещи. Так техника или природный дар? Гораций первый, кто ставит эту проблему и говорит о синтезе искусства и природного дара. Вы про критиков еще мне скажите, что он говорит. Об отношении к критике. Критика вообще нужна или нет? Ну в конце это у вас, в конце. За критикой нужно обращаться к людям независимым от тебя, равнодушным. Это, собственно говоря, все, теперь я буду отмечать, а потом вас отпущу. Чапаев идет к мне, на ходу срубая головы долой, и напевает марш про какую-то Аксинью. Только девушку с хвостом он не тронул. Он подходит ко мне — а я продолжаю сидеть на последней парте — смотрит на меня ласково-ласково и говорит басом: — Блядь, а ты чего здесь расселся? Коней иди запрягай! А я ничего не понимаю, это же занятие. По античной литературе. Какие кони? — Каких коней запрягать, Василий Иваныч? Мы же в аудитории. — Какая на хрен аудитория? Оглянись окрест, дубина. Я оглянулся — нет аудитории. Кругом кони не запряженные. Встал я и начал их запрягать. Десятерых запряг, а потом гляжу — а кони-то не живые, а мертвые. И смотрят на меня этими своими мертвыми глазницами, как будто что-то сказать хотят. А в руке у меня топор почему-то. И я подхожу к одному из них. А конь этот не запряженный говорит мне своим мерзким мертвым голосом - руби! — Чего рубить-то — я ему. — Понятно что, причиндалы свои руби. И я замахнулся, а потом. Прямо передо мной стоял зомби с торчащим из живота рогом, вот он, воочию теперь виден мне синтез искусства и природы. Труп посмотрел на меня пустыми глазницами и прошептал: — Медведь унес мою ногу, ты не видел ногу? У него на голове сидел ворон, он доедал чей-то глаз. Я вспомнил, как видел однажды труп, у которого птицы съели все внутренние органы и только четверть почки ему оставили. Неудобно, наверное, жить с одной четвертой почки. — Неудобно, — ответил мне зомби. — И без глаз тоже. У трупа отросли крылья, и он превратился в бабочку Шуру, всю в цветных пятнах — темно-красных, красновато-фиолетовых и красновато-розовых, и как только я понял, что эти пятна трупные, то нажал RESET и вышел из игры.