Один год

* * * — Я не вру! Младший проорал это ещё не в полную силу, не на все свои децибелы, но чувствовал, что его вот-вот зашкалит, ибо взведён он был уже до «ай-да-ну», как в таких случаях со вздохом говорил Кэп. Когда Младшего вот так подхватывал и нёс вихрь неуправляемых эмоций, это было ему отчасти противно: он так и видел себя со стороны — превратившимся в один орущий рот… но это ещё и вставляло его до дрожи, чего уж там. Собственные эмоции были его стихией, которая, в свою очередь, управляла всеми вокруг. Нате вам, получите и распишитесь! Нравится?! Когда Младший читал кинговскую «Воспламеняющую взглядом», то поразился, насколько точно дядя Кинг описал это состояние у девчонки, главной героини. Чарлина Макги, поджигательница, стояла в эпицентре бури, распространяя веером огонь, сама — огонь, сама — буря! О да, Младший это понимал – ещё как! Он точно знал, что Кэпа этакий взрыв его эмоций просто пугал, Среднего — удивлял, Старшего — бесил. И ещё Старший наверняка презирал его в такие моменты — за неумение владеть собой. — Ты что, дитя малое или девчонка? — однажды пренебрежительно бросил он, глядя на Младшего как на вопящего младенца, да ещё и обкакавшегося вдобавок. — Возьми себя в руки уже. Позорище какое-то. Старший всегда абсолютно и полностью себя контролировал — ну или почти всегда, – не позволяя эмоциям прорываться наружу. Он был и смешлив, и болтлив, умел и любил гнать какую-нибудь пургу, подобно Младшему и Среднему, но свою боль, обиду, гнев, страх запирал от других на сто замков. Никто не должен был заметить его слабости. И он хотел от Младшего, чтобы тот тоже стал таким вот чёртовым истуканом. Но как?! Младший и рад был бы, но он просто не мог! Старший рассказывал, как его воспитывали в индейском становище, где он рос с пяти лет, бледнолицый найдёныш. Рассказывал просто, не хвастаясь, будто само собой разумеющееся. Пацан должен был зажать горящий уголь из костра в ладони и ждать, пока не остынет — снова и снова, едва подживёт. Младший помнил, как передёрнулся тогда, услышав о подобном. А потом робко провёл пальцем по загрубевшей ладони, весело подставленной Старшим — смотрите, дескать. По белёсому старому шраму посредине, перечеркнувшему линию жизни. Он даже задохнулся тогда, представив, как эта ладонь касается его — поспешно, нежно, жадно. Будто молния прошибла его от макушки до пят при одной мысли о таком, и коленки ослабели враз, и ноги подкосились — именно что как у девчонки. Рваная и бешено-весёлая песня Сукачева была как раз про Старшего: «А моя наколка – ветер и броня, не видала в жизни толку – полюби меня!» Младший Кэпа обожал, Среднего — любил. Старшего — боготворил. Но это не мешало ему сейчас стоять посреди кухни и орать, надрываясь: — Я не вру! Если б он писал это в аське, поставил бы десяток восклицательных знаков и «раз-раз-раз». Самое интересное, что в этот раз-раз-раз он действительно не врал. Полицаи зря его тормознули и отобрали скутер. Скорости он не превышал. Не превышал! Но никто ему не верил. Никто, никто, даже Кэп! Даже он! Но кто бы ему поверил, если он вообще всегда врал как дышал, и все они то и дело ловили его на вранье, совершенно, впрочем, безвредном и даже нужном. Младший же просто всегда хотел, как лучше. Да-да! «Чтоб всем было хорошо», как пела Янка, вот и всё! Сквозь красный туман ярости, застилавший глаза, Младший видел лицо Кэпа — огорчённое и словно окаменевшее. Кэп ненавидел такие вот разборки и готов был бежать от них на край света. Лицо Среднего было растерянным и печальным. Лицо Старшего — до крайности разозлённым, хотя он привычно держал себя в руках — железной хваткой, но Младший-то чувствовал! Он чувствовал их всех, эмоцию каждого — остро, как зверь чует дичь. — Заткнись, — наконец процедил Старший сквозь зубы, дождавшись паузы между его возмущёнными воплями. — Просто заткнись и иди отсюда. «Просто»! Проще сказать! Как Младший мог сейчас уйти? Это же означало признать свою грёбаную слабость! Младший буквально видел, как вихрем срывается с места и проносится вверх по скрипучей лестнице, падая на свою постель ничком, носом в подушку, всем сердцем ожидая Кэпа. Чтобы тот пришёл — и пожалел. Или как он, с грохотом захлопнув за собой входную дверь, выскакивает в сад, мокрый, осенний, чёрный сад, расшвыривая кроссовками жухлые листья, и забивается в угол резной беседки, туда, где они столько раз жарили шашлыки и болтали о всякой хренотени. Забивается, уткнувшись носом теперь уже в колени. И ждёт-ждёт Кэпа. Младший мотнул головой, отгоняя все эти картины. Вот ещё! Никуда он не уйдёт! — Ага, щаз-з! — свирепо проорал он, сжимая кулаки. — Дожидайтесь! Раз-раз-раз! Мама всегда говорила — сосчитай про себя до десяти и обратно. Успокоишься. Но вся фича была как раз в том, что Младший успокаиваться не желал! Его обвинили! Несправедливо, между прочим, обвинили! А он не врал! Он набрал полную грудь воздуха, чтоб проорать про несправедливость снова — для вящей и пущей доходчивости, но не успел и поперхнулся воплем уже в полёте — когда Старший дёрнул его к себе за ворот измызганной белой футболки. Хватка у Старшего была действительно железной. А рука — тяжёлой. Даже слишком. Раз-раз-раз — и задница у Младшего просто огнём загорелась, несмотря на плотные джинсы. Он отчаянно взвыл, и Старший отпихнул его — прямо в руки Среднему, который с сожалением сказал, удерживая Младшего за локоть: — Окстись уже, а? Остынь. Вполне себе доброжелательно сказал, между прочим. Он вообще был очень добрым, Средний, и терпеливым до ужаса. Этим он на Кэпа сильно походил, кстати. Но Младший уже не мог ни окститься, ни остыть. Как говорил Кэп, Остапа понесло. Поэтому Младший только выругался достаточно громко и непотребно, чтобы Среднего оскорбить. И попробовал вырваться. И снова огрёб. По тому же месту — теперь уже от Среднего. Чему даже не удивился — в конце концов, и у самого терпеливого может лопнуть его ангельское терпение! Он удивился несколькими мгновениями спустя, когда перекочевал в руки Кэпа. — Извинись немедленно, — велел ему Кэп очень спокойно, но в голосе его вдруг лязгнул металл. — Нет, ну ни хера ж себе! — проорал Младший во всю глотку. — Вы тут на меня все наехали, а я ещё и извиняйся?! И он лягнул Кэпа пяткой в коленку, но тут же обмер и притих. И даже раскрыл рот, чтобы действительно извиниться. Но было уже поздно. Вот от слова «совсем». И джинсы не помогли — тоже от этого самого слова. Рука у Кэпа оказалась не менее тяжёлой, чем у Старшего. Было больно, стыдно и хотелось только одного — провалиться сквозь землю и вылезти с другой стороны. Когда Кэп наконец отпустил Младшего, тот едва удержался на ногах, и Кэп, конечно же, протянул руку, чтоб ему помочь. Младший отпрыгнул. — Извинись сейчас же, — повторил Кэп — всё так же тихо и устало, но непреклонно. Младший тяжело дышал и только переводил затравленный взгляд с усталого лица Кэпа на расстроенное лицо Среднего и на суровое лицо Старшего. Он их всех извёл! Он им надоел! Они будут только рады, если он куда-нибудь денется – провалится сквозь землю, например! В глубине души Младший прекрасно знал, что это неправда. Они ничуть не обрадуются, конечно же, а Кэп так вообще просто умрёт. Младший тоже просто умер бы, если бы Кэп вдруг взял и куда-то девался. Но Младшему сейчас даже нравилось упиваться мыслью о собственной ненужности и нелюбимости. Это было больно, но как-то сладко-больно. Младший ещё раз взглянул в потемневшее от огорчения лицо Кэпа, пошевелил губами, которые, оказывается, стали сухими, как наждак, и царапались, и кое-как выдавил: — Извини. Ему самому было непонятно, к кому относилось это коротенькое словцо — к Кэпу или к Среднему, который тотчас заулыбался от уха до уха и облегчённо пробормотал: — Ничего. Всё хорошо. Ему всегда всё было хорошо, блин! Вот же Иисусик! Младший прикусил язык, чтоб не выпалить это вслух. И тут Старший, видимо, тоже от облегчения, что поганая эта ситуёвина всё-таки разрешилась раскаянием грешника, проворчал: — Если человек не может даже себя держать в руках, на что он вообще годится? Ах, та-ак?! Младший понял, что сейчас взовьётся от ярости до потолка и пробьёт его макушкой... если б на эту самую взлохмаченную макушку не легла ладонь Кэпа. Тяжёлая. Тёплая и большая. «Кэп-то уж совсем ни при чем», — с отчаянием подумал Младший и резко выдохнул, опуская плечи. Словно гася в себе гневное пламя. Он опять вспомнил Чарлину Макги из книжки Кинга. Та выпускала пламя своего гнева в ванну, наполненную до краёв ледяной водой, и вода враз закипала. Младшему сейчас казалось, что его гнев тоже мог бы вскипятить воду. Не полную ванну, но чайник-то уж точно. Вот на что он реально годится, блин! Криво усмехнувшись, Младший поднял глаза и почувствовал вдруг такую усталость, словно он кирпичи грузил и отгрузил этак тонны две. Вручную. Кэп смотрел на него так же устало, тревожно и почти что жалобно. Такой громадный, сильный — и жалобно. Смешной. Медведь Балу с глазами и душой оленёнка Бемби, он сперва принадлежал только Младшему. Только ему одному — до того, как появились Средний и Старший. Эта мысль даже приободрила Младшего, и он вымучил почти весёлую улыбку: — Да всё оки-доки! «Оки-доки» было морским словечком, словечком Старшего, а улыбка Младшего зеркалила его улыбку и улыбку Среднего. Всегда-всегда, глядя на Старшего и Среднего, Младший реально видел себя — словно в хогвартском волшебном зеркале Еиналеж-Желание — себя, каким он станет через два года и через пять лет. Красивым. Офигенно красивым. Засмотреться можно. Младший и засматривался украдкой — так же, как на него самого, думая, что он этого не замечает, таращились девчонки в школе, которые ему были нафиг не нужны. Он как-то посмотрел пару сезонов модного сериала «Лузеры», по которому все ВКонтактике прямо обпищались, и совершенно не понял, откуда взялись трагические страдания главных героев из-за своей «неправильной» ориентации. Младший знал, что его собственная ориентация – самая что ни на есть правильная. Ему никто не был нужен в целом свете, кроме Кэпа и старших. Он знал это даже сейчас, обуреваемый обидой, гневом и стыдом. — Сядьте наконец и давайте поужинаем, — мягко предложил Кэп, отодвигая тяжёлые стулья от большого обеденного стола и поднимая крышку с супницы. Вкусно запахло тушёным мясом, и Средний с почти неподдельным энтузиазмом плюхнулся на стул, потянувшись к хлебнице. С нервяка Младшего тоже всегда разбирало на пожрать, и он шлёпнулся было на своё место рядом со Средним, но тут же подскочил и невольно скривился. Задницу, надратую совместными усилиями окружающих, изрядно пекло. — Осторожнее, печенюшечка, — торопливо сказал Кэп и виновато сморщился. Младший был уверен, что, если б не старшие, Кэп немедля подхватил бы его и принялся извиняться. А он, Младший, только корчил бы жалобные гримасы и блаженствовал. Только Кэпу он позволял такие сюси-пуси, и быть для него «печенюшечкой» вовсе не стеснялся. — Колись, ты нарочно нарывался, — хмыкнул Старший, блеснув насмешливыми глазами. — Чтоб по заднице получить. Ты же любишь это дело. Младший едва зубами не заскрипел под тихое хихиканье Среднего, но смолчал, встретившись взглядом с Кэпом. У того внутри был настоящий радар, на Младшего нацеленный. Выдохнув, Младший не просто взял себя в руки, а прямо-таки в кулаках стиснул — на зависть Старшему! — и принялся глотать свою порцию, почти не жуя и не ощущая вкуса. Он незаметно нащупал в кармане мобилу и несколькими привычными движениями установил сигнал будильника. Звонок должен был сработать через несколько минут. Ловкость рук — и никакого мошенничества! Младший опять готовился соврать — да ещё и с использованием ни в чём не повинных подручных средств. Просто ему до зарезу надо было свалить из дома, чтоб побыть одному — совсем одному. Лучше всего отправиться на пароме в город, чтобы скрыться из-под прицела трёх пар внимательных глаз, которые, кажется, видели его насквозь. Тоже мне, пронзаторы пространств! Но его манипуляции с будильником они вроде бы, слава тебе, Локи, промухали. Теперь Младший поймал на себе вопросительный взгляд Среднего. После Кэпа радар у того был самый чуткий. Младший ощутил новый резкий укол раздражения, но тут же в этом раскаялся. Средний просто его любил и ни на что не претендовал в этом своём терпеливом ожидании ответной любви. Он привык жертвовать собой — причём безропотно. «Иисусик и есть», — вздохнул Младший с нежностью. Ему было даже удивительно, как это Средний вообще ухитрился поддать ему пять минут назад. И как раз на Среднего Младший нисколько за это не обиделся. Даже наоборот! Такому ягнёнку давно пора было отрастить себе хоть какие-то рожки и научиться бодаться. «На тэквондо его записать, что ли?», — рассеянно подумал Младший, вытирая коркой хлеба свою тарелку. В их спортшколе была такая секция. Младший решил, что это отличная идея — записать Среднего на тэквондо и вдобавок выкрасить ему волосы в рыжий цвет, чтоб додать хоть немного ЧСВ. Младший не сомневался, что такой разбойничий колор Среднему пойдёт, как не сомневался и в том, что тот возражать не решится. Средний возражал крайне редко. Его легко можно было подбить на что угодно, если быть понастырней, — яблоки из соседских садов тырить, например. Или граффити на соседских же заборах рисовать. Думая о Среднем, Младший всегда испытывал нежность и раскаяние. Он сам всегда безо всякого зазрения совести вертел и Средним, и Кэпом, как хотел. Но ведь Кэп в первую очередь принадлежал ему, и точка! А тот нисколько и не возражал против этого, а всегда со смехом говорил, что на него, мол, возложена миссия — находить своего печенюшечку в разных мирах и спасать. Помогать. Выручать. Любить. С помощью своего безошибочного внутреннего радара Кэп и притащил сюда всех остальных, хотя о том, как именно он это сделал, Младший до сих пор имел самое смутное представление. Кэп пытался объяснить, толкуя ему про порталы. Порталы, надо же! Всё тот же Стивен Кинг со своими Дверями и Крапивин с Гранями Великого Кристалла, Лукьяненко, Фрай… да кто только не понаписал чего про порталы и попаданцев! Младший с четырёх лет читал всяческую фантастику запоем и точно это знал. Но фантастика была фантастикой, выдумкой, плодом чьего-то воображения, а тут… Сперва в их с Кэпом доме появился Средний — с какого-то допотопного острова в Атлантическом океане — замученный, тощий и ни фига не соображающий, что с ним вообще происходит, лишь покорно принимающий это происходящее, каким бы оно ни было. А потом возник Старший — невесть откуда, из какой-то позапрошловековой Американщины, как какой-то Зверобой. Сперва он просто появился у них в доме несколько раз, — Кэп привёл его вроде как погостить, — и даже подарил Младшему на день рождения нож — не игрушку, а настоящий боевой нож, стремительный, таинственный, опасный, идеально сбалансированный… как и сам Старший. Младший почти не выпускал ножа из рук. И тут внезапно Кэп притащил Старшего из его мира тяжело раненным, почти умирающим, с дырой от пули в животе. Кэп, враз осунувшийся и на себя не походивший, повёз его в госпиталь к знакомым врачам, которые не стали интересоваться ни документами Старшего, ни обстоятельствами ранения. А Младший тогда долго сидел на полу в своей комнате, сжимая в ладони рукоять подаренного ножа, пока не пришёл Средний и, крепко Младшего обняв, со всей силой убеждения не заверил его, что Старший непременно выздоровеет. Кэп сделает всё возможное, и всё будет хорошо! Так и случилось. Старший выздоровел и больше никуда от них не ушёл. И оба они — Старший и Средний — отчасти были им, Младшим. Вроде как его клонами, как объяснил им Кэп. Его версиями. Его проекциями в разных мирах и временах. Именно это и дало им возможность сразу понять язык и суть того мира, в который они попали благодаря Кэпу. Они не были братьями, но имели одинаковую комбинацию генов и потому походили друга на друга, как братья. Но только внешне! На самом деле они были совершенно разными. Как огонь, вода и сталь, к примеру. А Кэп любил их всех. Кэп собрал их здесь, чтоб за ними присматривать, как присматривал за Младшим. Значит, именно он, Младший, всё-таки был тут главным. Главнее всех прочих! Принцем, можно сказать, Флоризелем. А они его ещё и гнобили! Младший длинно и почти незаметно вздохнул. Но Средний всё равно это заметил, и глазищи его опять стали тревожными. Поэтому Младший снова нацепил самую что ни на есть беззаботную улыбку. Среднего, как и Кэпа, нельзя было волновать. Иногда, пока в доме не было ни Старшего, вкалывавшего в порту, ни Кэпа, отлучавшегося по своим делам, Младший катал Среднего на подаренном ему Кэпом к шестнадцатилетию скутере — прав у Среднего не было, да он и не стремился их получить. А вернувшись, они вместе таскали лакомые куски из холодильника, вместе мылись, вместе лениво валялись на постели Среднего под уютное бормотание телеящика или негромкую музыку, легко лаская друг друга или просто целуясь. Это не было страстью — просто нежностью. Но Младший не представлял, как бы он жил без этих мгновений, тихих и нежных, как сам Средний, — мгновений, о которых они никогда не говорили ни с кем, даже друг с другом. Младший опять невольно облизнул губы, словно почувствовав на них вкус этих почти невинных поцелуев. — Ещё? — заботливо осведомился Кэп, приподняв брови, и Младший, сначала даже не сообразив, о чём это он, растерянно помотал головой. Потом понял — Кэп спрашивал про добавку. — Нет, спасибо, — отозвался Младший с лёгкой скорбью и величием принца Флоризеля в изгнании. Ему не терпелось вылезти из-за стола и рвануть куда глаза глядят — у него прямо вся кровь в жилах противно запузырилась, как будто он напился палёного шампанского. И тут у него в кармане наконец сработал слоупок-будильник, разразившийся мелодичным треньканьем. Младший вылетел из-за стола, как ракета, одновременно выхватывая мобилу и поднося её к уху, чтобы изобразить диалог. Изобразить он всегда мог что угодно, причём так естественно, что сам начинал в это верить. Он шуганул невольную мысль о том, что все остальные не зря катят на него бочку, и лихо проорал в трубу: — Привет, Бумер! — Это была кликуха его дружбана по баскетбольной секции. — Чего ты? Какая ещё тренировка, сегодня ж суббота! Тренер велел? Часа на два? Ну, понял… Щас! Он отключил мобильник и, оборачиваясь к остальным, сидевшим за столом и выжидательно на него смотревшим, пояснил небрежно: — Вот, тренировка какая-то внеплановая. У нас же соревнования скоро. А после я, может, полчасика с пацанами погуляю… — Скутер только не бери, — негромко распорядился Кэп. — Я что, дурак, что ли, — пожал плечами Младший, выдёргивая из шкафа свою сумку со спортивной амуницией и поспешно переобуваясь. — Мне лишние проблемы ни к чему. Он героически проглотил ремарку о том, что когда полицаи, мол, во всём разберутся, вы сильно пожалеете! Шмыгнул носом и незаметно забросил отключенный телефон в угол всё того же шкафа — даже с каким-то злорадным облегчением. Пускай теперь попробуют его найти! «Гормон-то неслабо играет», — отстранённо подумал он и криво усмехнулся, шагнув на крыльцо. Отслеживать физиологию в своей психологии он всегда умел и прекрасно понимал, почему частенько ведёт себя, как девчонка в критические дни — понимал, но… Но. Сильная рука придержала его за плечо и захлопнула позади входную дверь. Младший подумал было, что это Кэп поспешил его проводить, но нет — Старший. Старший прислонился спиной к двери и глянул на него — спокойно, устало, строго — как он это умел. Когда Старший вот так смотрел, не верилось, что совсем недавно он вместе со всеми угорал и балдел, плескаясь в бассейне или стряпая пиццу, весь перемазанный в муке. Или валяясь на постели в одном полотенце с джойстиком в руках. Или комментируя очередное идиотское шоу по телику. Угорать и балдеть Старший любил не меньше остальных. Но вот когда он так смотрел… — Хочу, чтоб ты вёл себя достойно, вот и всё, — негромко и просто объяснил Старший. Всего-навсего, ага! Младший строптиво дёрнул головой, как взнузданный жеребёнок: — Достойно кого? — Достойно себя, — так же просто сказал тот, чуть сдвинув тёмные брови. И улыбнулся углом рта. Протянув руку, небрежно взлохматил Младшему вихры и ушёл обратно в дом. Снова хлопнула дверь. А Младший помчался к калитке. * * * Они забеспокоились, когда обещанные два с половиной часа прошли, а Младший так и не объявился. Не пришёл и не позвонил. Хотя он, уходя, предупредил, что может ещё и погулять после секции. Но сколько ж можно гулять! Выждав ещё полчаса, Кэп набрал его номер. Послушал, нахмурился и машинально повторил то, что ему проквакал бодрый автоголос в трубке: — Абонент временно недоступен или выключен. Он растерянно потёр лоб ладонью. Младший, конечно, позволял себе много всяких штучек-дрючек, но телефон никогда не отключал — понимал, как о нём будут беспокоиться. И тут с заднего двора поспешно вошёл Старший. Лицо его было и раздосадованным, и виноватым одновременно. В руке он держал пару свежих газет и какую-то бумажку. — Вот, в почтовом ящике было, — мрачно произнёс он, переводя взгляд с Кэпа на Среднего. — Извещение из полиции. Провели проверку данных — нарушений не обнаружили. Так что малой не соврал — зря его наказали… а мы, выходит, зря наехали. Он тяжело вздохнул и развёл руками. — Блядь! — простонал Средний — совсем на себя не похоже, но зато очень похоже на Младшего. — Я так и знал! Мы ему не поверили! Мы его обидели, и он убежал! Он бухнулся на стул, тоже совсем как Младший, отчаянно запустив обе пятерни в свои белобрысые вихры. Старший успокаивающе положил ладонь ему на плечо и уверенно сказал, с надеждой глянув на Кэпа: — Так поищи его... своим хитрым способом. Ты же можешь. — Пробей его по мобиле! — подскочил и Средний. Теперь они уже оба взирали на Кэпа, как на кудесника-чародея, который сейчас взмахнёт волшебной палочкой и всё-всё исправит. Но исправить что-либо оказалось, увы, невозможным. Особенно когда мобила Младшего обнаружилась валяющейся на самом дне платяного шкафа в прихожей — в состоянии глухонемого булыжника. — Может, перезвонить этому, как его… Бумеру, с которым он разговаривал? — предложил Средний, торопливо включив мобильник, и начал шарить в меню входящих вызовов. — Ой… Вот же ёлки… Ёлки оказались совершеннейшими палками — вызова в семь тридцать не было вообще. Зато именно на семь тридцать был установлен будильник, который, очевидно, и зазвонил. Будильник, а вовсе не какой-то там Бумер! — То-то мне мелодия показалась странной. У него совсем не такая на звонке, — грустно констатировал Кэп, снова отключив уже бесполезный телефон. — Как же он на нас обиделся, бедный малыш… Старший закатил глаза, свирепо помянул всех чертей и ведьм в непосредственной сексуальной связи и выхватил из того же шкафа свою куртку: — Обиделся — не обиделся, но так косячить-то зачем? Представления тут разыгрывать, чтоб мы все психовали! — Просто он очень ранимый, — сокрушённо пробормотал Кэп себе под нос, начиная обуваться. Лицо у него совершенно вытянулось. Старший раздражённо махнул рукой, но в этом жесте явственно чувствовалось даже некоторое облегчение, которое Средний чутко уловил своими натянутыми нервами. Теперь можно было забить на несправедливость собственных обвинений в адрес Младшего, потому что его косяки совершенно точно стали неоспоримы! Средний печально понурился. Иногда его обескураживала та лёгкость, с которой он будто читал в сердцах других людей. Все их чувства, желания, намерения раскрывались перед ним, как страницы книги. Например, он всегда чётко ощущал напряжение, звенящей струной натянутое между Старшим и Младшим. Или любовь Кэпа ко всем ним — как крышу, укрывающую от всех бед, как тёплые ладони, сложенные домиком у них над головами. Любовь же Младшего была ярко горящим костром, который может и согреть, и обжечь, хотя очень старается только согреть. Куда же он запропастился, Младший?! — Кому-то надо остаться дома — на связи, — решительно заявил Старший, но поглядел на Среднего просительно. — Чтоб остальные зря не бегали по улицам, если наш засранец соизволит вдруг вернуться. Средний сердито насупился: — Почему я? Пусть вон Кэп лучше останется! Или ты! — Я не могу, — не менее решительно, чем Старший, возразил Кэп, тоже сдёрнув свою куртку с вешалки. — Я ж умом тронусь, парни, если буду торчать тут один и воображать… всякое. — Я тем более не могу, — отрезал Старший, уже берясь за ручку входной двери. — Если он появится тут без вас, я его выдеру так, что он неделю сесть не сможет, клянусь!.. Ну что вы на меня так уставились? — пробурчал он под укоризненными взглядами, направленными на него. — Забаловали вы его — оба. И я тоже… забаловал. Пора принимать меры. — Мы это потом обсудим, — непреклонно сказал Кэп, и по тону его сразу стало ясно — он костьми ляжет, но не допустит этакого ужаса, «мер» для своего драгоценнейшего печенюшечки. Старший только вздохнул — досадливо, а Средний — покорно. Вздохнул и уселся в плетёное кресло-качалку у камина напротив двери, поглядывая то на готовившихся вылететь из дома озабоченных близких, то на большие часы над этим самым камином. Часы исправно показывали двадцать два десять. — Ты бы поел, — заботливо предложил ему Кэп, оглядываясь с порога. — Или хоть чайку… Средний только молча улыбнулся и приготовился ждать. Он всей душой надеялся, что Младший сейчас вернётся домой. Вот прямо сейчас, пока все они окончательно не завинтились в штопор от беспокойства и тревоги. Или чтоб он побыстрее нашёлся. И лучше всего было бы, чтоб его первым нашёл не Старший, а Кэп. * * * Как раз об этом сейчас мрачно размышлял сам Младший, бесцельно шлёпая по лужам. Фонари бросали светящиеся блики на блестевший от дождя асфальт, было не то что холодно, но промозгло, в старых кроссачах хлюпала вода, и Младший чувствовал себя каким-то выброшенным на улицу, несчастным и мокрым щенком! В горле стоял горький комок, мешая дышать. Хотя… он вообще-то сам выбросился на улицу, чего уж там. «Потому что дурак», — отчаянно подумал Младший и едва не заскулил, представив, как там, в оставленном им родном доме, все до одного сходят с ума и бесятся. То есть это Кэп и Средний сходят, а Старший бесится. Наверняка они уже нашли брошенный им мобильник, разгадав его дурацкую махинацию со звонком, и сорвались в город — на поиски. Никогда, никогда Старший не будет воспринимать его, Младшего, всерьёз, как равного себе, после такого вот цирка! Впору было биться дурной своей башкой о каждый встречный фонарь от этой мысли, тем более что Младший даже не знал, сколько времени прошло после его демонстративного ухода из дома — мобилу-то он оставил в шкафу! Младший скорбно шмыгнул носом, засовывая замёрзшие руки поглубже в карманы. Сумку со шмотками он бросил в беседке у дома, выскакивая за ворота, и надеялся, что та не сильно промокнет, ибо в понедельник ему действительно надо было идти на тренировку, теперь уже без дураков, реально. Хотя не исключено, что после неминуемой встречи со Старшим ему не на тренировку придётся идти, а отлёживаться в своей комнате – попоболью кверху. Младший снова зябко поёжился – уже не от холода. Пора было прекратить выдрючиваться и мухой мчаться домой, авось простят и помилуют. Но вся его чёртова гордость, всё его грёбаное самолюбие просто на дыбы вставало при этой мысли! Он ведь был не виноват! Это полицаи лоханулись! Он же так и объяснил, но ему никто, никто не поверил! Даже Кэп! Ничего, когда всё наконец выяснится, они пожалеют, что так с ним обошлись, и раскаются! А он их даже простит. Наверное. Чёрт, но сейчас-то что ему делать, ну что, что?! Младший всей шкурой чувствовал, что может нагуляться до серьёзных трабблов. Гопота или какие-нибудь другие уроды одинокого пацана уж точно не пожалеют. Да и встреча с полицаями никакой радости не сулила. Младший слышать не мог их скороговорку: «Молодой человек, пройдёмте», – с самого своего сиротского детства, и ничего не мог поделать с этой аллергией на правоохранительные органы. Он точно знал, что если бы Кэп не подобрал его таким же вот брошенным уличным щенком, он бы так и сгинул в каком-нибудь казённом приюте или интернате. Господи, Кэп сейчас вот точно с ума сходит… Младший судорожно зажмурился на секунду, а когда открыл глаза, огни фонарей расплылись и заплясали перед ним. Он решительно развернулся и направился к набережной, всё ускоряя и ускоряя шаг. Он очень сильно надеялся, что не опоздает на последний паром. Нахрен самолюбие! Нахрен всё! Главное — чтоб Кэп больше не волновался. * * * Кэп волновался так, что у него внутри всё дрожало, когда они со Старшим торопливо спускались к пристани. Он засунул руки глубоко в карманы куртки и поднял капюшон, но дрожь всё равно пробирала его до самых костей, и он надеялся, что Старший этого не заметит. Но тот заметил, конечно же. — Это я виноват, что мелкий сбежал, — отрывисто бросил он, тоже засунув руки в карманы и отрешённо глядя на мокрые листья под ногами. — Я всё время давлю на него. — Ты же любя, — быстро проговорил Кэп. Ему вовсе не хотелось, чтоб Старший грыз себя за произошедшее, в котором, по сути, не было ничьей вины. Все три пацана походили друг на друга ещё и этим — склонностью к самоедству. Обострённой совестливостью. Старший сердито качнул головой: — Господи, Кэп, ну меня-то хоть не отмазывай! С ним всё ясно – дитё ещё, ума – как у воробья. Но я-то с чего так завожусь с ним, скажи ты мне! Кэп незаметно вздохнул. Он мог бы сказать многое, но сказал только: — Он не дитё… а ты просто видишь в нём себя — каким ты был пять лет назад. Ты хочешь уберечь его от своей судьбы, от своих ошибок, вот и всё. — Ага, и сам тут же совершаю новые, — пробурчал Старший, сворачивая к парому, готовому вот-вот отчалить от маленькой островной пристани. — У него хоть деньги есть с собой, у этого охломона? — Я ему вчера дал немного, — дипломатично отозвался Кэп. Младший сам зарабатывал — развозкой пиццы на своём драндулете, но поскольку драндулет из-за навалившихся неприятностей с полицией стоял на приколе в гараже, Кэп, как и прежде, подкидывал Младшему деньжат — просто пихал в карман куртки, и всё. — Значит, до города он доехал и вернуться обратно тоже сумеет, — констатировал Старший. Он встал у борта парома, опершись на планшир и с удовольствием вбирая в себя солёный и пахнущий йодом морской воздух. — Ты смог найти нас, потому что в каждом из нас есть частичка его? — У всех вас одна и та же… генеральная схема, — подумав, объяснил Кэп как мог более доходчиво. — Каждый из вас — его двойник в том мире, откуда я вас забрал сюда, потому что иначе вы бы там погибли. — Но мы похожи только с виду! — страстно возразил Старший. — Норов-то у нас… совсем разный! — О да-а… — Кэп тихонько хохотнул. — У вас но-оров, да ещё какой! — Смейся, смейся, — пробурчал Старший, тоже невольно улыбнувшись. — Когда мы вокруг тебя собачимся, вот как сегодня, ты похож на медведя, которого окружили борзые. — Я рад быть таким медведем… и когда я говорю про двойников, то с учётом разного происхождения, воспитания и возраста, — подытожил Кэп уже серьёзно. Старший подумав, кивнул, а потом снова спросил, сосредоточенно сдвинув брови: — Ты нашёл нас, потому что мы — его двойники, так почему же сейчас ты не можешь найти его самого? Вопрос был самым что ни на есть резонным. — Потому что это наш мир и наше время, будь оно неладно, — устало объяснил Кэп, на секунду прикрыв глаза. — Здесь время и пространство линейны. Представь себе несколько листов бумаги, сложенных в пачку. Я легко могу проткнуть их насквозь карандашом. Но вспороть лист по всей длине не могу. — Он осекся и горько махнул рукой. — Не могу! — Как ты вообще его встретил? — после паузы тихо спросил Старший, положив ладонь на его локоть, и Кэп благодарно эту ладонь сжал. — Он стал мне Божьим даром, — откашлявшись, серьёзно пояснил Кэп и, помолчав, добавил: — Он тогда сбежал из интерната и просто влез ко мне в дом. В окно. Старший озадаченно моргнул, а потом фыркнул — даже с некоторым уважением: — Вот же босяк! Кэп только улыбнулся — тревожно и неуверенно. Ему адски хотелось курить. — Залез в окно, ну а дальше-то что было? — осведомился Старший с нетерпеливым любопытством, и Кэп снова улыбнулся, отметив про себя это любопытство. — Я был в гараже, с тачкой ковырялся, а он не знал, что я там. Он голодный был тогда… — Кэп нахмурился, припомнив всё это. — Кочевал по приютам. Родители погибли, от опекуна он сбежал… тот был… — Он запнулся. — Мудаком, — сумрачно подсказал Старший. Кэп снова отметил, что Старший — априори на стороне «босяка» и улыбнулся уже открыто: — Вроде того. Он сдал его в соответствующие органы как трудновоспитуемого, и малыш начал сбегать отовсюду, куда его помещали. Казёнщина — не для него, видишь ли. Ему нужен родной дом. Старший понимающе кивнул: — И что было дальше? — Я услышал возню в доме, — задумчиво ответил Кэп. Он снова был весь там — в том ярком осеннем дне, который придал смысл всей его жизни. — Вошёл и увидел, что на кухне… всё как-то не так. Он как раз на втором этаже бродил. Смотрел. У меня же там всякое, ты знаешь — штурвалы, модели судов, старые лоции... Там я его и застукал — с булкой в руке. С чувством, похожим на боль от ожога, он вспомнил, как Младший в ужасе вытаращился на него тогда своими зелёными глазищами в пол-лица — тощий, взъерошенный, как воробей, замурзанный и перепуганный до смерти. Да кто бы не испугался на его месте, узрев мужика, хмурого и огромного, как шкаф, особенно если ты жуёшь его булку и шарашишься по его дому, а он тебя ну совсем не приглашал?! — Вот он и сиганул в окно, — продолжал Кэп со вздохом. — Ногу подвернул и не смог удрать. Сидел в грязи и глядел на меня, как зверёк какой затравленный. Я его на руки и обратно домой. Лечить, кормить и мыть. Потом опекунство переоформил. Он мне сразу доверился и уже не убегал никуда и никогда. — Только вот сегодня… — тяжело вздохнул Старший и хмуро поскрёб в затылке. — Чёрт, я виноват, и не спорь. Я его своими придирками прямо выбешиваю. Кэп покачал головой. Ну что за дурачок! — Ты его кумир, — с силой сказал он, не выдержав. — Его герой. Он перед тобой преклоняется, хочет заслужить твоё уважение, изо всех сил старается... но не знает как, и поэтому выпендривается. Старший вытаращил глаза — совсем как Младший, и Кэп даже рассмеялся, несмотря на грызущую сердце тревогу. — Да-да, — весело подтвердил он. — Господи, да малыш спит с твоим ножом под подушкой... и вовсе не потому, что боится гоблинов, а потому, что это ты подарил, что это — частичка тебя! Он тобой бредит, боготворит тебя за твой характер, твою силу, за всё, что ты пережил, и… «Он в тебя влюблён», — хотел закончить Кэп, но умолк. — И — что? — напряжённо спросил Старший, обретя дар речи. Кэп только поднял брови. «Он-то знает, что и кого он хочет, а вот ты сам себя не знаешь, парень», — мысленно добавил он, на миг коснувшись плеча Старшего, а вслух легко сказал: — И всё. Сейчас причалим. Давай разделимся. Возьми на себя два квартала по левой стороне от порта, а я — по правой. Он знает, что скоро последний паром, и пойдёт сюда. Кто-нибудь из нас на него непременно наткнётся. * * * Младший бы ничуть не удивился, узнав, что двое на пароме говорят как раз о том, о чём он сам сейчас думает — о первой встрече с Кэпом. За полгода до этой встречи его жизнь — жизнь обычного, беззаботного, любящего и любимого мальчишки — превратилась в сущий ад. Его родители не вернулись из зарубежной поездки, попав в автокатастрофу, и Младший больше никогда не увидел их — только запаянные наглухо гробы. Он старался не вспоминать про то, как, оглушённый придавившей его неизбывной бедой, стоял тогда на кладбище у двойной могилы — огромной ямы, развёрстой, словно отвратительная пропасть, грозившая поглотить и его. «Да лучше б поглотила», — отчаянно думал он тогда, лёжа без сна долгими ночами, непроглядно и безнадёжно тёмными, как его жизнь. Двоюродный дядька со своей семьёй, которого Младший никогда раньше не видел, стал его законным опекуном. Семья дядьки, как и он сам, была высоконравственной и богобоязненной, но это не помешало им пристроить взрывного и упрямого пацана в интернат, едва для этого выдался повод. Очутившись в казённом доме, Младший впал в окончательный ступор. Ему казалось, что его заперли в клетку, и что синего просторного неба он никогда больше не увидит — только эти выкрашенные унылой краской длинные коридоры, заполненные резкими голосами воспитателей да запахом подгоревшей каши из столовки. Он мог бы подружиться с кем-нибудь по врождённой лёгкости нрава, — что скрасило бы его тоскливое существование, — но он решительно не желал там оставаться, и всё! И всё! На улице тоже был не сахар и не мёд. Младший быстро узнал, сколько на белом свете придурков, охотников не только за симпатичными девчонками, но и за симпатичными мальчишками. Но на улице он был хотя бы свободен, а защищаться научился быстро. Сейчас он понимал, что был тогда, по сути, совершенно беззащитен, просто ему очень везло. Но сильнее всего ему повезло, когда он забрался в дом к Кэпу. Вообще Младший был абсолютно уверен, что это мама его туда привела. Вот так вот — взяла и подтолкнула, когда он, сойдя с парома, остановился посреди тихой улочки, с непонятным щемящим чувством глядя на калитку, распахнутую настежь, в ограде вокруг двухэтажного дома, который казался одновременно и суровым, и уютным. Как и сам Кэп. Который тогда возился в гараже со своим потрёпанным пикапом, но Младший-то этого не знал! Его просто невыносимо потянуло зайти в эту гостеприимно распахнутую калитку, подняться на увитое желтеющим плющом крыльцо, потянуть на себя затейливую кованую ручку массивной двери, которая оказалась незапертой. В доме никого не было. Тихонько мурлыкал радиоприёмник на кухне, мурлыкал пушистый рыжий кот в плетёном кресле-качалке, на огромном дубовом столе красовалось глиняное блюдо с краснобокими крупными яблоками, а на плите — вытащенный из духовки противень с пышными витыми булочками. Булочки были посыпаны сахаром и корицей и пахли просто одуряюще. Как раз такие любила печь мама. Младший немедля потерял всякие остатки разума. И никакой инстинкт, выработанный неделями уличной жизни, не завопил ему об опасности. Потому что это был просто сказочный дом. Младший проглотил две тёплые мягкие булочки одну за другой, почти не жуя. А после, держа в руке третью и попутно от неё откусывая, он, как зачарованный, вскарабкался по деревянной поскрипывающей лестнице на второй этаж. Там он совершенно обалдел. Позже он узнал, что Кэп был отставным капитаном, комиссованным по состоянию здоровья, а тогда он просто пялился вокруг, забыв не то что жевать, а даже дышать — пялился на выставленные в коридоре и в просторном светлом холле модели парусников, штурвал, отполированный до блеска, огромные причудливые раковины… Он медленно брёл по коридору, рассматривая все эти чудеса и чувствуя себя оказавшимся то ли в замке Чудища из «Аленького цветочка», то ли в доме трёх медведей. Но медведь тут был только один — Кэп. Который, видимо, почуяв неладное, — или, как он сам потом говорил, приближение чуда, вот смешной! — поднялся на второй этаж и застукал Младшего на месте преступления — с булкой в руке. Заметив хозяина — огромного, кряжистого, почти дочерна загорелого мужика в рабочей одежде, мрачно на него уставившегося, Младший просто оледенел от ужаса. Ноги у него подкосились, но на этих самых ватных ногах он всё-таки сумел метнуться к распахнутому в торце холла окну, взлететь на карниз и выпрыгнуть наружу. С высоты примерно в три своих роста. И тут ему несказанно повезло. Он подвернул щиколотку и не смог больше сделать ни шагу. Подскочил было и тут же, вскрикнув от пронзившей ступню острой боли, плюхнулся обратно на землю, покрытую палой листвой — тогда тоже стоял тихий тёплый октябрь. Он обречённо сидел и с бешено бьющимся сердцем смотрел, как мчится к нему Кэп — для такого громилы тот двигался на удивление быстро. Смотрел и ждал — удара, новой боли, звонка в полицию… чего угодно, только не того, что этот медведь опустится на колени рядом с ним и выдохнет испуганно: — Господи, малыш… ты сильно ушибся? И, поглядев в его добрые тревожные глаза, Младший помотал головой и постыдно разревелся. Он очутился дома. Наконец-то дома. Его домом стал Кэп. Ну а после Кэп так же естественно стал домом и для Среднего, и для Старшего, которых он нашёл своим умопомрачительным способом в других временах и странах. И всё потому, что узнал в них Младшего и кинулся им на помощь. Младший встряхнул головой. Он не ревновал Кэпа к старшим… нет, правда, не ревновал, ведь это было бы всё равно что ревновать к самому себе… но почему же он так часто вёл себя как грёбаная истеричка? Фейспалмил сам от себя, но остановиться не мог. Как же он хотел стать таким, как Старший! Таким же уверенным в себе, ярким, бесстрашным… Сильным. Подумать только, оказавшись в совершенно чужом ему мире и едва оправившись от смертельного ранения, Старший обустроился тут почти мгновенно, нашёл работу в порту, оброс толпой дружков-приятелей, освоил комп и Интернет так быстро, словно и не родился, по сути, двести лет назад! Младший отчаянно завидовал такой лёгкости. Он совершенно точно знал, что, попади он на двести лет вперёд, в мир, наполненный чуждыми ему чудесами, людьми и законами, безо всякого шанса вернуться обратно, он бы, наверное, в кому впал от страха и непоняток. А Старшему всё было нипочём! По крайней мере, с виду. Средний – так был даже рад оказаться здесь, ничто его не пугало и не смущало, главное, что все, кого он любил, находились с ним рядом. Старшему же, кроме них троих, нужно было столько всего и всех! Младший с невольной улыбкой вспомнил, как однажды подбил Среднего отправиться на поиски Старшего в портовый кабак, где тот повадился засиживаться после работы. Вспомнил, как они стояли в дверях этой прокуренной забегаловки и пялились, забыв закрыть рты, на то, как какие-то шалавы виснут на Старшем, горланящем под гитару такие забористые песенки, каких дома они от него отродясь не слыхивали. И заметив их взгляды, Старший даже вспыхнул, гитару отложил, девок с колен со смехом стряхнул и пошёл к дверям. И в том кабаке стал бывать реже. В общем, в новом мире Старший чувствовал себя как рыба в воде. И если и тосковал по всему, что оставил в неимоверной дали, то никому этой тоски не показывал. А он тосковал, конечно же. Иногда по вечерам Старший уходил на берег — в одиночку. Все в доме понимали, что он в такие минуты хочет побыть один, и Старший сидел на камнях у полосы прибоя до самого захода солнца, задумчиво бросая в воду камушки или просто положив подбородок на колени и вглядываясь вдаль. Словно зелёного закатного луча ждал. Младший всегда украдкой наблюдал за ним с балкона второго этажа и облегчённо вздыхал, только когда видел, что Старший наконец встаёт и направляется к дому — со своей всегдашней беззаботной ухмылочкой. Младший точно знал, что, увидев эту ухмылку, Кэп тоже вздыхал с облегчением. Как и Средний. Младший, словно очнувшись, с беспокойством подумал о том, что последний паром на остров, наверное, вот-вот уйдёт. Тогда ему ничего не останется, как болтаться всю ночь на речном вокзале. Ему ой как не хотелось вспоминать практику своего уличного детства, и он ускорил шаг, почти побежал. Но тут же резко остановился, будто споткнувшись. Из зарослей ежевики на обочине дороги явственно раздавалось жалобное поскуливание. Младший подошёл ближе и присел на корточки, пытаясь заглянуть под растопыренные ветки. — Эй… — негромко позвал он. — Собака… ты чего там? Скулёж усилился. Видать, неведомая собака сообразила, что на неё обратили внимание и могут помочь в трудную минуту. — Тихо-тихо… — пробормотал Младший, понимая, что на паром он теперь уж точно опоздает. — Держи себя в руках, собака, Чип и Дейл спешат на помощь! Он начал раздвигать колючие ветки и поморщился. Свет фонарей сюда не попадал, и темнота стояла – хоть глаз выколи. Да и выколоть вполне можно было. Как там только торчала несчастная эта шавка? Поразмыслив немного, Младший стащил с себя куртку, намотал на руку и, кряхтя и выражаясь совсем нелитературно, полез в проклятущую ежевику. A hard day's night, ёпта! Собака оказалась щенком — даже не породистым. Обычным дворянином, длинноногим, кудлатым и нескладным, как сам Младший. Пока тот тащил щенка наружу, мокрый собачий язык с восторгом лизал ему исцарапанные руки. — У-у, подлиза, — отдышавшись, весело сказал Младший, ставя щёна на землю. — Сидеть! Кому говорю — сидеть! Тот, как ни странно, послушно сел, молотя по земле куцым хвостишком и благодарно поблёскивая круглыми глазами-пуговицами. Тёмная шерсть его свалялась и была похожа на войлок. Младший, вздрагивая от холода, накинул на плечи куртку, которая наверняка была продрана во многих местах после его спасательной операции, и пошарил в карманах. Там залежался чахлый «Несквик», которым он рассчитывал перекусить. Перекусил, называется. Щён заглотнул шоколадку, почти не жуя, и Младший проводил её тоскливым взором — у самого живот, кажется, давно прилип к позвоночнику. Он снова присел на корточки и принялся трепать спасённого оглоеда по блохастому загривку, прикидывая, куда же его теперь девать, и впустят ли их на речвокзал этакой гоп-компанией, как вдруг найдёныш, испуганно взвизгнув, порскнул из-под его ладони и опрометью кинулся всё в те же ежевичные кусты. С добрым утром, тётя Фая! — Что за…?! — простонал Младший и внезапно всей похолодевшей спиной, всем закрутившимся в узел нутром понял, «что за». Он медленно-медленно поднялся, выпрямился и только тогда обернулся. Старший стоял неподалеку, засунув руки в карманы и пристально глядя на него. Один, без Кэпа и Среднего. Впрочем, Среднего они наверняка оставили дома, на связи. Младший и сам бы так сделал на их месте. И ещё непременно разделился бы с Кэпом — просто потому, что так больше шансов найти в большом городе одного обормота. Его. Младший облизнул враз пересохшие губы. Старший, не отрывая от него острого взгляда, достал из кармана мобильник, нажал пару кнопок и что-то негромко сказал. Кэпу звонит или Среднему, — понял Младший с тоской. Сообщает, что поймал мелкого засранца, сейчас всыплет ему хороших люлей и притащит домой за шкирку. У Младшего и в мыслях не было удирать. И поэтому, когда Старший, отключив телефон и снова упрятав его в карман, властно Младшему кивнул — подойди, мол, — тот послушно шагнул вперёд, хотя подошвы его кроссовок, казалось, прилипли к сырому грязному асфальту. Сердце у него болезненно и часто билось где-то в животе, а исцарапанные ладони, судорожно сжатые в карманах продранной куртки, разом вспотели. Это было так омерзительно-унизительно — волочиться за наказанием, будто он — напрудивший в углу щенок! Единственное, что ещё оставалось Младшему, чтобы сохранить жалкие остатки гордости — это вызывающе вздёрнуть подбородок и растянуть губы в нахальной ухмылке. Губы вздрагивали и еле слушались. Когда он подошел к Старшему на расстояние шага, тот поднял руку, — Младший с трудом удержался, чтобы не шарахнуться в сторону, — и взял его за этот самый лихо вздёрнутый подбородок. Глаза его были строгими и тёмными, а брови устало сдвинуты. Младший едва не зажмурился. Он совершенно точно знал, что тот сейчас скажет: «Ты задолбал уже всех, засранец мелкий». Или: «Ни стыда у тебя, ни совести. Вымахал как конь, а ума – как у таракана». Или просто: «Давай, подставляй задницу, авось поумнеешь хоть немного». Старший сказал: — Ты замучился совсем, парень. Это я тебя замучил. Ты… прости. Младший ушам своим не поверил. Он растерянно хлопнул ресницами – раз, другой, – продолжая остолбенело таращиться на Старшего, который ну никак не мог произнести такие простые и невероятные слова. Или… мог?! Заметив его смятение, Старший чуть улыбнулся углом рта, и Младший вдруг в ужасе почувствовал, что чёртов подбородок в пальцах у Старшего начинает судорожно трястись, и вообще он, Младший, сейчас препозорнейше, как девчонка, разревётся. В три ручья. Нет, в четыре! Твёрдая рука Старшего, однако, притянула его ещё ближе, и голос проговорил ему куда-то в самую макушку: — Ты весь замерз, и руки изодраны. Чего ты с ними делал? Суй сюда свои лапы. Давай-давай. Да-вай. И он распахнул собственную поношенную куртку, другой рукой неловко обняв Младшего за плечи. Младший так же неловко засунул свои дурацкие лапы под его куртку и едва не взвыл от счастья, ощутив блаженное тепло и близость его сильного тела. Откашлявшись, он сипло пробормотал, прижавшись щекой к груди Старшего под вязаным свитером и слушая неровный стук его сердца: — Это… ежевика, а я — долбоёб. Он почувствовал, как грудь Старшего вздрогнула от сдерживаемого смеха, а голос над его головой весело осведомился: — Ты что, ежевику собирал? — Не-е… — протянул Младший, шмыгнув носом. — Собаку доставал. — Какую ещё собаку? — недоумённо спросил Старший, с явной неохотой размыкая руки, и Младший тяжело вздохнул, отступая на шаг: — Да вон она… опять в кусты залезла. Тебя испугалась! — А-а, ну да, я же страшный, как сто тысяч драконов, — проворчал Старший, присаживаясь у бордюра, и Младший фыркнул с неимоверным облегчением. Ликование так и бурлило в нём — Старший не сердился! Он его обнял! Он сказал «Прости!» Он, оказывается, вовсе не презирал его! Он его понял! Он… он… Чтобы не разорваться от всех этих невозможных мыслей и чувств, Младший пригнулся и ринулся было в кусты, но тут Старший крепко ухватил его за локоть: — Моя очередь. Ты и так уже… пострадал на поле боя. Глаза его блеснули в темноте — смешливо и печально, и он бестрепетно раздвинул колючки, будто солому какую-то. Младший испуганно ойкнул, не сдержавшись, будто бы это в его собственную шкуру опять впились беспощадные шипы: — Да ты хоть курткой руки обмотай! — Чего добро-то зря портить? Переживу, подумаешь, — беззаботно ответствовал Старший из самой гущи ежевичных зарослей и ворчливо-ласково позвал: — Эй ты, псина, поди сюда… куда ползёшь? Ну и балда же ты… Он легко выволок попискивающего щёна за шкирку, — Младший так же легко представил себя на месте несчастной животины, перепуганно прижавшей хвост к розовому тощему пузу, — и сунул себе под мышку, одновременно вытягивая шнурок из капюшона куртки: — Вот так. А ты, дурочка, боялась… даже платье не помялось. — Он подмигнул Младшему. — Теперь всё будет оки-доки. — Мы что, домой его заберём? — ахнул Младший, так и подпрыгнув от радости. — Серьёзно? Нет, правда?! Он чувствовал, что от прихлынувшего восторга сейчас реально взовьётся ракетой в ночное небо. — А как же Кузьма? — выпалил он озабоченно. Рыжий толстый кот Кузьма, сибарит и пофигист, вряд ли стал бы воевать с несмышлёным щенком, но озаботиться стоило заранее. Старший тем временем деловито сделал из шнурка подобие шлейки, со смехом отворачиваясь от вездесущего собачьего языка, и степенно ответил: — Нам такого чуда как раз и не хватает, а Кузьма — добрый котяра. — Он ловко перевернул найдёныша вверх тормашками и хмыкнул: — Подружка ему будет. Это девка, представляешь? Годно! Пора разбавлять нашу команду. Младший тоже сперва изумлённо фыркнул, а потом захохотал. Жизнь была прекрасна! Они стояли и смеялись посреди тёмной вечерней улицы, глядя друг на друга блестящими от радости глазами, а мохнатая девка, призванная разбавить команду, повизгивала и вертелась у них под ногами, уже не торопясь прятаться в своё колючее укрытие. Доверилась, дурёха. Ну как было не довериться Старшему, его надёжным сильным рукам! — Так, — решительно объявил наконец Старший, наклоняясь и снова беря псину под мышку. — Пошли. Кэп нас будет ждать на пристани… уже ждёт небось и волнуется, как бы я тебе драгоценную твою задницу не надрал… Младший прерывисто вздохнул, почувствовав острый укол в самое сердце — раскаяния и обиды одновременно, — и Старший тут же осёкся, прикусив губу. Они помолчали несколько мгновений. Даже псина перестала вертеться у Старшего в руках и озадаченно притихла. Старший хрипло вымолвил: — Чёрт. Я опять портачу. — Что?.. — прошептал Младший и тоже закусил губу. Эмоции вновь накрывали его, как тёмные штормовые волны, грозя захлестнуть с головой и безжалостно проволочить по гальке, обдирая коленки и локти. И это были эмоции не только собственные, но и Старшего — он даже не знал, чьи ощущает острее. — Достаю тебя, вот что! — выдохнул Старший и мотнул головой, почти яростно процедив: — Чёрт! Вот чёрт! Боже, да он же психовал, психовал по-настоящему! Он уже не мог держать себя в своей хвалёной грёбаной узде! Старшего тоже сносило волной в открытое море, волокло по дну и переворачивало! Младший просто обмер, поняв это. Неожиданно Старший показался ему таким беззащитным — вместе со всей своей силой и выдержкой! Но почему? — Почему? — в полной растерянности произнёс Младший вслух, часто моргая. Старший же мог всё! Абсолютно всё! Но сейчас он застыл, как Младший, беспомощно кусая губы, пытаясь справиться с налетевшей непонятно откуда волной! Старший вдруг отвернулся и опустил голову. Младший прямо слышал, как он считает про себя до десяти и обратно. И ещё раз. А когда он вскинул глаза, взгляд его опять был почти спокойным, хотя в нём и металась тень прежнего смятения. Он снова сумел укрыться за прежней стальной бронёй своей воли — и фиг за нею что различишь, фиг его оттуда достанешь! — Да так, хреновина. — И голос его тоже стал почти бесстрастным. — Коноёбит меня просто иногда. Это не из-за тебя. Забей, не бери в голову. И он шагнул прочь, кивком указав — догоняй, мол. Не из-за него, значит? Не из-за Младшего? Младший сам не знал, что он почувствовал при этих словах — облегчение или… разочарование? Хотя нет, знал! Недоверие — вот что! Младший догнал его в несколько прыжков и, уже не церемонясь, схватил за полу куртки, а тот лишь скосил на него чуть настороженный взгляд и быстро пробормотал: — Чего ты? Не бойся, паром если и ушёл, то у меня тут, в порту, знакомого народу полно. Катер одолжат, если надо. Или моторку. Или… — Ты врёшь! — торжествующе и отчаянно выпалил Младший, даже не дослушав. Всё это было таким пустяком — паром, моторка… по сравнению с тем, что он увидел, когда стальная броня Старшего на миг распахнулась — увидел его обнажённое, беззащитное сердце, которое тот всегда так старательно от всех прятал! — Врёшь! Тебя из-за меня коноёбит! И не потому, что я такой вот… дуролом! Ты просто… тебе просто… — Он запнулся, не в силах выговорить вслух то, о чём начал догадываться с восторженным ужасом. «Ты тоже влюбился — в меня!» — вот что хотел и не мог сказать Младший, но прокричал только: — Тебе не всё равно! Признайся! Признайся же! Они застыли напротив друг друга, словно какие-то статуи Хаширамы и Мадары по разным берегам реки. Щенок под мышкой у Старшего завозился и удивлённо поглядел на них, прижав уши. А в конце улицы уже показалась знакомая большая фигура — Кэп спешил к ним со всех ног. — С чего ты взял? — срывающимся полушёпотом проговорил наконец Старший и крепче прижал к себе щенка, словно защищаясь. — То есть нет… то есть да… чёрт! Мне не всё равно… но это совсем другое… я из-за тебя вовсе не дёргаюсь… с чего бы? Ну что ты ржёшь? Сейчас по заднице получишь! Это не из-за тебя! Я не вру, понял? Я не вру! Но Младший, увернувшись от его руки и заливаясь победным смехом, уже мчался навстречу Кэпу, оставив Старшего беспомощно хлопать глазами. Младший был абсолютно счастлив. Он точно знал, что Старший соврал.