picking up trash in dresses

Альфред критично рассматривает своё творение: полная миска жареного картофеля, щедро политого соусом и сыром. Оно, по крайней мере, съедобно. Он раньше не пробовал пути́н и не знал, каким он должен быть, но он же ничего не сжёг, значит, всё должно быть нормально, да? Он подходит к двери и стучится в квартиру Мэттью. Что странно само по себе. Он никогда не стучался, ни разу. Они никогда не запирали двери, разделяющие их, чтобы иметь возможность в любой момент забежать к соседям на кофе и блинчики, не чувствуя никакой неловкости. По коже от волнения бегут мурашки — он ненавидит это. Всё, что связанно с Мэттью всегда, всегда должно быть уютным. Сбитый с толку Мэттью отворяет. — А почему ты стучишься? Альфред прочищает горло. — Эм. Вот, — Ал протягивает руки, и тарелка с пути́ном упирается Мэттью в грудь. Он, немного ошарашенный, забирает её. — Ты приготовил мне пути́н, — говорит он, шокированно распахнув глаза. — Ага, ну как бы… ты же сказал, в смысле, что хотел пути́н. Не знаю, вышло ли, как надо, я его раньше не видел даже, и я просто, ну… не знаю, сделал как получилось, и… уф, — Альфред выдыхается. Мэттью заходит в дом, и, поколебавшись пару секунд, Альфред следует за ним. — Неплохо, — говорит Мэттью, попробовав картофель. В уголке его губ капелька соуса, и Альфред хочет слизнуть её. Нет, нет, придурок, в тот раз ты влип потому же. — Хорошо, — неловко отвечает Альфред. Господи, именно — неловко. До боли неловко. И это хреново, потому что с Мэттью никогда такого не было. Запутанно — да, но неловко, непривычно, неудобно — эти слова никогда не были связаны с Мэттью, никогда. — Тебя от этого стошнит или меня? — в конце концов произносит Мэттью, бросая на него взгляд и возвращаясь к еде. Альфред решает вышвырнуть гордость в окно и с громким стуком ударяется лбом о стол. — Тебя. — Ну хорошо, — Мэттью на мгновение замолкает. — Зачем ты меня поцеловал? — Вау. Так сразу, без прелюдий, — ворчит Альфред, приподнимая голову от столешницы и зло глядя на него. Мэттью краснеет и берёт ещё один ломтик картофеля. — Слушай, — начинает Мэттью, избегая его взгляда, и Альфред понимает, что тому столь же неловко, как и ему самому. Он не знает, о чём это говорит. — Мы можем об этом забыть, если хочешь. Всё нормально. Я просто. Ну, знаешь. Ни на что не надеялся, если честно. Всю жизнь Альфреду твердили, что он не умеет «читать атмосферу». Что он беспомощен, когда речь заходит о чувствах, что он простой, как валенок. Альфред вечно отшучивался, потому что, может быть, он и вправду немного тормоз в этом плане. Но… но... Но не сейчас. Не когда Мэттью — Мэтт, Мэтти — ждёт его ответа. — Я не хочу забывать об этом. Я… я… — он пытается подобрать правильные, нужные слова, но не находит их. Он думает лишь о просмотренных фильмах (тех самых чёртовых романтических комедиях), и о том, что он не Дарси — и уж точно никогда им не был — и о том, что хочет иметь больше пятисот дней лета, он хочет провести с Мэттью все дни весны, лета, осени и зимы. Наверное, это делает его эгоистичной сволочью. Наверное, ему на это наплевать. Поэтому он идёт ва-банк. — Я хочу, чтобы мы состарились и пели диснеевские песни вместе.