Чужое имя

Фарлонг широко распахнула невидящие глаза, резко села на постели и замерла, словно прислушиваясь. Рот ее был открыт, с уголка нижней губы свисала капелька слюны. Женщина медленно поднялась с кровати, ступив босыми ногами на холодный пол. Покачнувшись, она вышла прочь, в темноту узкого коридора. — Акачи… — позвали ее из темноты. Фарлонг что-то промычала в ответ, пробираясь в комнату с зеркалом. Маски глухо шептали ей вслед, дико хохотали и перекликались друг с другом, провожая длинную худую фигуру взглядами пустых глазниц. — Акачи… Чужое имя, принадлежащее чужому человеку. Человеку, чья душа — насмешка над душой, жалкое подобие, злая шутка бога мертвых — жила, занимая место собственной души Фарлонг. В теле женщины, победившей Короля Теней. Словно чужие руки в чьих-то перчатках. Словно чужое полотно лица, натянутое на чужие кости. Фарлонг остановилась возле зеркала, вцепившись узкими пальцами в деревянную раму. Глаза ее смотрели прямо, не моргая, и Фарлонг шатало из стороны в сторону. Она не слышала ничего — ни звука собственного дыхания, ни биения сердца — только тихий хор голосов, выводящих одно и то же имя. Его имя. И ее имя. Одно имя на двоих. Зеркало пошло волнами, словно по ту сторону стекла бросили камень в черную воду. Голоса стали чуть громче. Фарлонг наклонилась, входя в открывшийся Теневой портал в мир Теневого Плана. Ноги сами вели спящее тело по изнанке «Вуали», прочь, вниз, на улицу. Фарлонг ступала неслышно, прикрыв глаза, вслушиваясь в нестройный ряд голосов. Они вели ее по черно-серым улицам Теневого Мулсантира дальше, вперед и вверх, к черному провалу входа под ощерившимся черепом Миркула… В груди Фарлонг тварь, бывшая Акачи, ликовала и билась в исступлении, гнала свою маску в храм мертвого бога. Голоса обращались к Акачи, яростно взывали к нему тысячи глоток, жаждущих войны. Фарлонг уверенно бежала по коридорам храма, ведомая чужой памятью. Конечно, она уже посещала это место, ступала ногами по окровавленным плитам и видела Печь, в которой сжигали еретиков. Она жила здесь когда-то. Давным-давно. И она до сих пор помнила каждый зал храма, каждую потайную дверь, каждую фреску на стенах. Здесь все начиналось. Любовь к богу, ненависть к богу, предательство и война. В храме было холодно. Босые ноги бесшумно ступали по каменным черным плитам, липким и мокрым от крови — та плескалась в бассейнах, наполняя ноздри запахом металла и смерти. Смерть в храме была везде — в комнатах, где на алтарях лежали тлеющие скелеты, ровными рядами укрывали пол кости и черепа. Тихо щелкали суставы перепеленованных мумий, несущих свою вечную вахту. Из самого сердца храма доносился скрип пера — это мертвые сидели у каменных скрижалей, выписывая судьбы каждого человека. На Фарлонг никто не обращал внимания. Ее знали здесь. Когда-то все они были людьми Акачи. Многие из них заживо сгорели в огне крематория. Когда-то Акачи и сам сжигал врагов своей веры. Укладывал барахтающихся людей на дно, задвигал крышку и смотрел, как плавится кожа на костях, как чернеют пальцы, как на теле появляются огромные пузыри, с шипением лопающиеся от слишком горячего пламени внутри Печи… То, что сделали с самим Акачи после восстания — в тысячу раз хуже. Когда Миркул пытал своего жреца, тот молил о Печи. Она была бы избавлением. — Акачи Предатель… Вниз, вниз, в темноту, по крови и праху, к запертой, черной, как самая непроглядная тьма, двери. Бледные пальцы коснулись тонких узоров, холодных и гладких, толкнули неподатливый черный камень. Дверь оставалась закрытой, а за ней, из глубины, где высились и вгрызались в стену настоящие врата, прорубленные серебряным клинком Акачи, заходились криками ярости и надежды голоса. — Акачи Предатель! Губы Фарлонг раскрылись, и она закричала, вминая кулаки в холодную неприступную дверь. Тварь внутри нее бесновалась и раздирала ребра, стремясь туда, вниз, где Акачи ждала верная армия. Сколько лет прошло с тех пор? Сотни. Горячая кровь потекла по ладоням Фарлонг, но женщина продолжала с бешеным остервенением биться кулаками о дверь, заходясь криками. Ослабевающим эхом ей (ему) отвечали с другой стороны те, кто ждал возвращения своего павшего генерала. Кожа сбилась, обнажив белые треснувшие кости, обломанные куски ногтей впивались в ладони, но Фарлонг (Акачи) было все равно. Она билась о дверь, а дверь была неприступна. Тварь внутри визжала, раздирая внутренности, лишь бы только теснее приникнуть к двери, лишь бы только попасть к Вратам, лишь бы только скорее… Тварь внутри, Акачи, с силой рванулся вперед, прежде чем затихнуть в бессильной злобе. Фарлонг кашлянула кровью, оставляя алые капли стекать по расцарапанной поверхности двери. Голоса по-прежнему продолжали взывать, но женщина их уже не слышала. Наутро, прокравшись в «Вуаль» как можно незаметнее, Фарлонг замотала окровавленные, израненные руки. Позже она попросит Каэлин залечить переломы, списав их на неудачное падение. И попросит Магду убрать зеркало прочь, под замок, чтобы больше не слышать ночью голоса, шепчущие чужое имя.