Созрела

Ноги держали Кану нетвёрдо – знать бы ещё, что намешали в коктейли, которыми её потчевали в том странном месте. Вкусно было, да, но потом Кана обнаружила себя чуть ли не спящей на столе, и это было уже совсем неприлично. Нет, она ни в коем случае не считала, что праздник не удался, просто… Когда она сказала господину ёкаев, что хочет узнать его поближе, она предполагала нечто другое. Он ведь не зря спрашивал: «Даже если будет страшно?» – и просил одуматься? Когда она увидела вокруг вывески лав-отелей, то испугалась, хотя сама же просила, нельзя теперь отступать! Но – перебоялась, успокоилась, а потом оказалось, что пришли они в местечко вроде хост-клуба, только для ёкаев. Ей подавали новый бокал, как только заканчивался старый, занимали разговорами, учили бросать складной веер, а он… Сидел, развалившись на подушках, пил саке, и развлекать его явился сам владелец заведения. Правда, предлагал играть в карты на деньги, но было очевидно, что спасший её ёкай действительно «большой начальник». Кана видела, как ластились к нему девушки, красивые, с настоящими кошачьими ушками, как они флиртовали с ним. Она и не знала раньше, что бывают такие ёкаи, не страшные и жуткие, а миленькие, словно идолы с плакатов, девушки-нэко. Кана подумала, что по сравнению с ними она совсем не интересна, и раздражённо прикусила губу. Обидно – ведь это же её день рождения! Она-то думала, что «узнать получше» – значит побыть наедине, чем бы это потом ни закончилось, а теперь он доставил её к самому порогу, и рассвет скоро затеплится на горизонте. Пусть она увидела мир ёкаев и поняла, что мир этот совсем не такой, каким представлялся прежде, хотела-то она совсем другого! Но вот-вот прозвенит отцовский будильник, а значит, нужно возвращаться в постель. Расставаться не хотелось совершенно. Стоять бы и стоять так вдвоём, хоть целую вечность, цепляться за чужие сильные плечи, уткнувшись лицом в складки традиционной одежды и пытаясь не падать. Потому что «Кошачья мята», которой её напоили, оказалась, пожалуй, слишком крепка. – Что ж, немного времени до рассвета ещё есть, – задумчиво сказал господин ёкаев и приобнял Кану за плечи. «Только до рассвета, – грустно подумала она, прижимаясь ближе. – Хотелось бы, чтобы он никогда не наступил!» Руки у него были горячие, и ощущать их прикосновения к спине и плечам было приятно. В голове шумело, так что Кана даже не сразу поняла, что он делает, а потом, когда сообразила, могла думать только о том, чтобы быть тихой, а то вдруг кто-нибудь услышит. Он гладил её сначала через одежду, а потом принялся расстёгивать мелкие пуговички на блузке. Он целовал, глубоко, как во взрослых фильмах, скользил губами и языком по шее. – Ты теперь взрослая, Кана-тян, – пробормотал он ей прямо в ухо, щекоча горячим дыханием. – Уже совсем созрела. Кана могла только цепляться за него, за его плечи и кимоно, зарываться пальцами в чудные волосы и радоваться, что день рождения уже наступил, что и вправду она теперь взрослая, и всё можно. Его ладони уже забрались ей под юбку, гладили бёдра, то посылая мурашки по всему телу от лёгких прикосновений самыми кончиками пальцев, то с силой сжимали ягодицы, отчего Кана беззвучно хватала ртом воздух. Ей казалось, что он был везде и одновременно, голова кружилась, всё вокруг виделось будто в тумане, но, когда его пальцы сдвинули в сторону нижнее бельё, она вздрогнула. – Всё хорошо, Кана-тян, – успокаивающе прошептал он, не делая попыток проникнуть глубже. – Не бойся. Она немного нервно кивнула и, уткнувшись пылающим от нахлынувшего стыда лицом ему в грудь, постаралась расслабиться. Он ведь действительно не делал ничего неприятного или плохого. Его прикосновения были ласковы и приносили удовольствие, он был внимателен и терпелив, тем более, она сама хотела близости, просто боялась. С другой стороны, её волнение вполне простительно, учитывая, что он будет у неё первым, она просто не знала, что делать. Он поглаживал её уверенно, медленно и нежно, но будто бы ждал какой-то реакции. Кана сильнее обняла его за плечи и неловко попыталась обхватить ногами за талию. Это получилось бы гораздо лучше, не будь у неё проблем с равновесием и координацией, но он не дал ей упасть. Подхватил, прижал к двери и снова просунул ладонь меж её бёдер. Пальцы аккуратно скользнули внутрь, почти сразу же наткнувшись на упругую преграду. Он ещё некоторое время ласкал её там, а потом, слегка отстранившись, завозился со своей одеждой. К паху прижался член – ну да, горячий такой, влажный. Посмотреть бы, но Кана боялась, что если даже совсем немного отстранится, то потеряет равновесие. Это было сладко, стыдно и очень, очень приятно. Казалось, что она действительно становится взрослой, смелой и сильной. Кана чуть повернула голову, уткнувшись губами в его шею, волосы щекотали ей нос, и она улыбнулась. Когда он вошёл в неё, она всё-таки охнула, вся сжалась вокруг него, и коленками и пальцами вцепившись что было сил, но тут же сама удивилась – ведь не больно, совсем нет! Он ласково что-то шептал ей на ухо, и она окончательно расслабилась, успокоилась. Он неторопливо двигался в ней, и Кане казалось, что её покачивает на морских волнах.

***

Будильник раздражающе вопил, и Кана смахнула его на пол. Вставать не хотелось совершенно, хотелось лежать, нежиться под тёплым одеялом… Но одеяла не было, а ноги уже начали замерзать – и этого оказалось вполне достаточно, чтобы проснуться. Оказывается, спала она на неразобранной постели, прямо в школьной форме. Ужасно! Как можно было опуститься до такого?! Пытаясь вспомнить, как так вышло, Кана в панике зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть на весь дом, а потом бросилась в душ, на ходу запихивая одежду в корзину для грязного белья. Никто не шумел и не ругался, а значит родители не видели, когда и как она пришла домой. Тёплая вода лилась на голову и плечи, Кана взбила в пену любимый гель для душа и принялась намыливаться. Вчерашний вечер был чудесным, а рассвет и того лучше. Она мечтательно улыбнулась, опуская губку всё ниже и ниже, намылила лобок и скользнула пальцами внутрь… И наткнулась на преграду девственной плевы. – Это нечестно! – едва слышно пробормотала она, соскальзывая на корточки по кафельной стене. – Ведь я же помню!