Хоть один должен помнить

Юнги обижен. Чимин знает. Чимин уверен на все сто процентов, но от этого никак не легче, ведь он не может понять, почему Юнги злится. - Да ты параноик, – смеётся Намджун. И Чимин думает, что было бы здорово, если бы это была всего лишь его паранойя. К вечеру он даже уже почти убеждает себя, что ему показалось, но потом замечает каким внимательным взглядом Намджун наблюдает за Юнги и горестно вздыхает – если это и правда всего лишь паранойя, то, видимо, очень заразная. Чем больше Намджун наблюдает за Юнги, тем мрачнее становится. Чем сильнее мрачнеет Намджун, тем страшнее становится Чимину. Когда страх достигает своего апогея и Чимин уже готов лезть на стену от неизвестности, Намджун ловит его за локоть и утаскивает в пустой коридор. - Знаешь, может... тебе просто поговорить с ним... – неуверенно бормочет Намджун. Про себя Чимин думает, что такой умный хён мог бы придумать что-нибудь и поумнее, но вслух только соглашается – не хочется расстраивать лидера, ему и так с ними несладко приходится. Не теряя времени, Намджун оперативно отправляет всех по делам и, ободряюще похлопав по плечу, бросает Чимина одного на поле боя. Юнги сидит в углу, черкает что-то в блокноте и, кажется, совсем не замечает, что зал опустел. - Хён... – неуверенно начинает Чимин. – Нам надо поговорить... Юнги не реагирует, и Чимин осторожно подходит ближе. Заметив проводки наушников, он обреченно вздыхает. Подойдя вплотную, Чимин присаживается и вытягивает наушник. - Хён... – пробует он снова. – Давай поговорим… Что-то случилось? Почему ты такой злой в последнее время? Юнги молчит, продолжая бездумно водить ручкой по бумаге. - Хён, ну, пожалуйста... - А то ты сам не понимаешь! – неожиданно взрывается Юнги. Он резко встаёт и, схватив свой рюкзак выходит из зала, громко хлопнув дверью. - Как я могу понять тебя, если я сам себя не понимаю? – с каким-то отчаяньем кричит Чимин в закрытую дверь. В никуда. Задавая этот вопрос скорее себе, чем Юнги. И меньше всего он ожидает, что дверь откроется, и Юнги, устало вздохнув, привалится к косяку. - Малыш Чиминни ещё и сам с собой разговаривает? – злобно усмехается Юнги. - Какой я тебе малыш?! – голос надламывается и Чимин мысленно проклинает себя за свою чертову слабость. Он крепче сжимает зубы и глубоко дышит, пытаясь удержать предательские слёзы, которые как всегда не вовремя и не к месту. - Вот ведь плакса... – Юнги тяжело вздыхает и подходит ближе. Тишина в зале, прерываемая только тихими полузадушенными всхлипами Чимина, давит. Темная и вязкая, она пробирается под кожу Чимина, забивается в лёгкие, не давая спокойно дышать. Юнги продолжает молчать, а Чимин уже готов бухнуться на колени и просить прощения. За то, что разбил любимую кружку Джина, за то, что случайно надел футболку Тэхёна, за ошибку в танце, за свой громкий смех, за слишком пухлые щёки, за то, что на улице похолодало, и Чонгук немного приболел, и за то, что у лидера никак не клеится с новой песней. За всё, за всё, лишь бы Юнги перестал. Перестал быть таким злым-презлым и обиженно-грустным. - Горе луковое, – Юнги цыкает и, грубо притянув Чимина за шею, вжимает его заплаканное лицо в изгиб своей шеи. Объятие (не объятие как таковое, но Чимин верит, что оно самое) выходит немного неловким и грубоватым, но очень теплым. Очень-очень теплым. Самым теплым в жизни Чимина. Теплее всех объятий Тэхёна вместе взятых, включая самые-самые теплые, во время приливов нежности, которые делают из Тэхёна самую нежную в мире коалу. - Ну всё, не маленький уже, хватит, – ворчит Юнги и, несильно пихнув Чимина, идёт к выходу. – Развёл тут драму какую-то... Собирай свои вещи, поехали домой. Чимин размазывает по щекам слёзы и улыбается – Юнги всё ещё злой-презлой, но уже не обиженно-грустный.