Ватсон даже не успел среагировать, когда это случилось. Если быть точнее, он и не предполагал, что такое может случиться; с кем угодно, но только не с ним, не с хорошо знакомым ему гениальным англичанином со смолью кудряшек.
Выслеживание любого преступника - всегда большая опасность, но им каким - то неведомым образом удавалось выпутываться из переделок невредимыми, отделываясь легким испугом...со стороны Джона, конечно же. Единственный в мире консультирующий детектив лишь задорно ухмылялся. Но сегодня удача, видимо, просто устала от наглых выходок своего извечного подопечного.
Доктор и вправду не успел ничего заметить. Он бы скорее поверил, что устрашающее оружие рядом с ними оставила злая фея, нежели его подкинули. Но факт оставался фактом - они не успели отбежать далеко, и бомба, взрываясь, оторвала их от земли неслабой волной. Их откинуло на несколько метров друг от друга, послышался звук разбивающегося стекла. Как только Ватсон сумел продрать глаза и кое - как встать, шатаясь словно пьянчуга в море, он понесся к напарнику, спотыкаясь и чуть ли не расчерчивая и так покореженную землю носом. И переворачивая недвижимо лежащего друга на спину, он все еще не думал. Не знал. И уж точно не хотел бы знать. Из глаз Шерлока Холмса торчали осколки развороченной взрывом витрины магазина. Кровь окрашивала острые грани в рубиновый цвет и стекала по точеному, бледному лицу, заливая бледность жаром содержимого вен. Точно такого же, как и эти самые вены, цвета шарф стремительно менял окрас на отвратительно, неразборчиво бурый.
Джон расширившимися от ужаса глазами смотрел на то, что остался от цепких и зорких очей великолепного гения. Создавалось ощущение, что кто - то методично всаживал стеклянные кусочки в податливую, мягкую плоть глазного яблока, дабы выяснить, сколько влезет. Раздробленные, потрескавшиеся грани торчали из глазниц, выпирали, как у фантастических существ, так любимых современными художниками и писателями.
Надо было что - то делать. Но Ватсон впал в некий ступор, не имея сил пошевелиться, хотя бы вдохнуть, и продолжая сверлить взглядом представшую картину. Если бы взглядом можно было исцелять. На площадь наконец вбежали Лестрейд во главе отряда полицейских и десятка людей в хорошо узнаваемой белоснежной форме.
Шерлок был жив, это чувствовалось под застывшими, одеревеневшими пальцами бывшего военного. Он был доктором, а значит просто обязан был сделать хоть что - то, неважно что, разум вопил об этом всеми известными тональностями, словами и языками. Но Джон продолжал стоять на отбитых об асфальт коленях, склонившись над телом Холмса и чувствуя, как начинают подрагивать кончики тех самых деревянных, но чувствительных пальцев и ушей - начало истерики?
Поэтому Лестрейд с врачами просто отдирали его от сыщика, укладывая на ненужные носилки и вкатывая вслед за брюнетом в машину.
***
Я не могу смотреть на тебя. Я не могу не смотреть на тебя.
Знал бы ты, сколь много я бы отдал, чтобы не видеть, во что превратилась твоя жизнь; как она превратилась в вялое агонизирующее существование.
Сколь много я бы отдал, чтобы поменяться с тобой местами.
Я не помню, как Шерлоку доставали шрапнель из глаз. Как выбивался из рук врачей, пытавших осмотреть меня и с рычанием раненого зверя "Я тоже доктор!" пытался пробиться в операционную.
Зато все дальнейшее является с такой невыносимой четкостью, что эту самую шрапнель хочется собственноручно засунуть себе в мозг.
Два месяца прошло с того дня. Холмс так быстро пошел на поправку, будто болел ангиной, а уж никак не потерял глаза. Впрочем, не то чтобы ранние сроки его выписки волновали детектива. Он загибается. Медленно чахнет, просиживая недели в своей комнате в излюбленном кресле. Я вижу, но ничего не могу поделать. Потому что у меня тоже опустились руки. Еще в тот момент, когда я перевернул к себе лицом лежащего без сознания на земле друга.
Шерлок практически ни с кем не контактирует и очень мало говорит, весь его день свелся к музицированию на скрипке, редким разговорам и погружению в себя. Хотя, в последнем я в корень не прав - он не погружается, наоборот, его приходится практически насильно вытаскивать из смертельно опасного плена собственных нерадужных размышлений.
Помню, как я обрадовался, когда Холмс впервые согласился принять пришедшего за помощью молодого человека. Что ж, теперь он по праву был именно консультирующим детективом. И лишь позже я понял, насколько мазохистским было это занятие - помогать нуждающимся, строя догадки и выводы на основе даваемых фактов и наводя полицию на след преступника. Он не мог осмотреть место преступления, а люди не подмечали всех тех мелких деталей, которые видел мой друг. Он не мог пойти за своей жертвой, словно одержимая запахом подстреленной дичи борзая. Он вообще ничего не мог. Теперь вокруг Шерлока Холмса была лишь кромешная тьма. То же самое, как искать в черной комнате черную кошку. Которой нет.
Зато слух, итак не подводивший детектива, постепенно все больше обостряется, как это бывает обычно у слепых. Потерю одного из чувств организм компенсирует усилением остальных. Я знаю, что сидя порой в кресле, брюнет прислушивается к звукам вокруг. К еле ощутимому шелесту занавесок под ветром. К звону посуды на кухне - миссис Хадсон готовит обед. К моим осторожным шагам по половицам. Я знаю, что как бы не старался ходить бесшумно, он слышит. Я знаю, что он никогда не повернет голову в мою сторону, но я всегда вижу, как чуть вздергивается его подбородок, когда он чувствует мое появление.
Шерлок перестал мучить скрипку. Теперь ни ночью, ни днем покой обитателей дома на Бейкер - стрит больше не нарушается визгливыми скандалами инструмента по поводу плохого с ним обращениями. Впрочем, учитывая, что из под чутких музыкальных пальцев теперь не выходит ничего легче реквиема, я даже не знаю, что лучше. Но ведь пусть так, чем если бы он вообще никак не реагировал?
Каждый день я беру его за руки. Встаю на колени и держу бледные ладони в своих, глядя на чуть припухшие, закрытые веки. И от этого ощущения - одновременно нацепляющейся ни за что рассеянности и цепкого взгляда, будто Холмс видит меня неким внутренним взором сквозь кожу - постоянно хочется зябко повести плечами.
Я не знаю что сказать, но это не отменяет жгучего желания, так что сводит зубы, и челюсть сжимается до некоего ощутимого, но беззвучного хруста. Но язык каменеет, и я даже пошевелить им не могу, не говоря уже о том, чтобы открыть рот и что - то вымолвить.
Шерлок постоянно слушает плеер. Я даже не знаю, откуда он его взял, но, судя по его потрепанности, пользуется им детектив уже очень давно.
Он засыпает под него в кресле, повернувшись к окну, где потухают грязно - медными тонами последние солнечные лучи. Такие же надрывно - болезненные, молчаливые, изнутри воспаленные и сгорающие, как и Холмс. Как и все мы.
Сколько раз я говорил ему не подходить к дверям и окнам? Мне все кажется, что на крыше дома напротив как раз может притаиться снайпер. Ведь надо же довести дело до конца, раз брюнет выжил после взрыва.
Step away from the window,
Go back to sleep.
Зашториваю окно и поворачиваю кресло спиной к солнцу, защищая Шерлока от солнца. От киллера. От всех, кто может за ним придти и кто придет. Они все падут, потому что я не дам пройти. Я буду рядом.
Осторожно вытаскиваю наушники, чуть касаясь пальцами спутанных прядей. Мужчина продолжает спать, откинув назад и немного склонив набок голову и размеренно дыша. Прислушиваюсь к музыке, которую он слушал. Тяжелая и беспокойная, аритмичная, полностью отражающая нашу суть. Ты стал таким. Мы все стали такими вместе с тобой. За тобой. Вместо тебя.
Порой мне кажется, что я проживаю эти месяцы за нас двоих. Ибо вся та боль, что чувствую я, так резонирует с твоей отрешенностью, что ничего другого я придумать не могу.
The boogeymen are coming.
Ты всех нас изменил. Ничего не поделать.
Интересно, все это так и будет продолжаться? Я так и буду каждый раз заново видеть твое окровавленное лицо, бледные губы и раны, что ты прячешь, так как "дело еще не закончено, и время не нашей стороне, дорогой доктор"? Я будто теряю тебя каждый раз - будь то сломанное ребро, незначительный порез на ладони, ушиб, растяжение или...вот это. Я не могу тебя уберечь, я не могу тебя уберечь, я не могу тебя уберечь.
Быть может, нам всего лишь надо умереть, и все закончится?
Что мне делать, Шерлок? Ведь я испытываю к тебе не совсем дружеские чувства, но никак не могу рассказать об этом.
И если за тобой придут, я смогу тебя спасти?
Я опускаюсь на колени, утыкаясь лбом в твои лежащие на бедрах руки. И я уже не плачу. Надрывно, захлебываясь, я выплакал все, что мог еще в прошлом месяце. Но горло все равно сдавливает немой спазм. Будто веревка с булыжником на другом конце.
Я думаю, что это конец, хотя на самом деле, все так и будет идти. Возможно, мы застряли в этой агонизирующей апатии, и останемся такими навсегда.
Но это не важно. Ведь я тебя уберегу, да? Уберегу, потому что я тебя...
Когда - нибудь я обязательно признаюсь тебе, Шерлок. Когда - нибудь.
